Русский Журнал / Обзоры / Text only
www.russ.ru/culture/textonly/20010622_lavr.html

Все движется любовью
"Граф Люксембург" в постановке Григория Дитятковского

Александра Лаврова

Дата публикации:  22 Июня 2001

В Новосибирске многие продвинутые театралы перестали морщиться при упоминании оперетты лет уже, наверное, пять назад. У нас ставили питерские музыкальные режиссеры Юрий Александров и Александр Петров, не сокрушившие, но изрядно расшатавшие провинциальные опереточные устои. И хотя в репертуаре Новосибирской музкомедии по-прежнему полно дешево-провинциальных спектаклей с джентльменским набором любимых народом штампов, послушать "Сильву", "Летучую мышь" или "Бал в Савойе" нестыдно.

"Граф Люксембург" Легара в постановке Григория Дитятковского, фаворита последней "Золотой маски", ожидался с нетерпением. "Согрешить" с легкомысленным жанром драматический режиссер, по его признанию, хотел давно и на случайную связь с новосибирской музкомедией согласился охотно. То, что он будет "очищать оперетту от штампов", легко прогнозировалось. И все же радикализм режиссера обескуражил не только опереточных фанов. Дитятковский, кажется, выплеснул вместе с наносным мусором самую суть жанра, покусился на его основополагающие законы, каноны. Словом, не оставил камня на камне. Так что камни полетели в него самого.

Он выбрал полный, необлегченный клавир "Графа" и первый, досоветский, перевод либретто. Длинный, неторопливый, без социальных акцентов. И, конечно, не случайно в программке (прелестная картинка новосибирского постимпрессиониста Ивана Кулакова) возникли слова Легара почти столетней давности √ направленные, как нетрудно догадаться, против общего "духа иронии" и специально против Оффенбаха: "Я думаю, что шутливая оперетта не представляет интереса для сегодняшней публики. Я не могу усматривать назначение оперетты в том, чтобы подвергать осмеянию все прекрасное и возвышенное... Моя цель -- облагородить оперетту. Зритель должен переживать, а не смотреть и слушать неприкрытые глупости".

Доверившись желаниям композитора, Дитятковский создал элегантный, грустный спектакль, рассказывающий очень простую историю любви. И рефлексирующий по поводу жанра, театра, взаимоотношений искусства и жизни. Ритмика, сценография, краски, затемненность, костюмы, интонация, атмосфера, способ высказывания "Графа Люксембурга" действительно идут абсолютно вразрез с представлениями об оперетте. Радикализм Дитятковского заключался, похоже, в отсутствии какой-либо агрессии, в неторопливо возвращенном благородстве...

Конечно, в новосибирском "Графе" нет никаких опереточных интерьеров -- мансард, гримерок, дворцовых залов. Уходящие в глубь сцены по диагонали колонны Владимира Фирера, вокруг которых движутся артисты, то находя, то теряя друг друга. умело играющего полутенями. Голые электрические лампочки Глеба Фильштинского, то парящие под колосниками, то спускающиеся до пола и своим смещающим восприятие, бьющим по глазам воспаленным светом придающие происходящему какой-то сновидческий, галлюциногенный оттенок. Гремящий из динамиков натуральный гром и шум льющегося дождя (черные плащи персонажей кажутся действительно мокрыми) - они возникают на протяжении всего действия, порой даже оттесняя музыку, и воспринимаются как остраняющая звуковая рамка. Время от времени появляется у левой кулисы фотограф со старинным фотоагрегатом и сатанински-праздничной вспышкой останавливает действие, заставляет актеров выходить из игры и позировать...

Балет (скорее, миманс) и хор (почти что балет) геометрически расчертили, структурировали пространство жизни главных героев. Балетмейстер Татьяна Капустина, заменившая приглашенного, но не приехавшего в Новосибирск Сергея Грицая, не сумела добиться от массовки абсолютной точности, но идеи режиссера уловила и передала честно. Миманс в "Графе" - это та среда, из которой история любви вырастает, и, вырастая, свою среду одушевляет. Друзья-собутыльники, восторженные поклонники, которые всегда рядом, когда надо и когда не надо - праздный гуляка граф и певичка из кабаре живут на миру √ чего им бояться, чего стесняться? Но вдруг богема в черно-белых одеждах, мешковатых и элегантных, сливается в общую массу √ в этакий жутковатый океан Соляриса, любопытно-отчужденный, кажущийся безжизненным, но точно улавливающий желания человека...

Все это странным образом одновременно подчеркивает театральную условность происходящего, отсылает к живой жизни за стенами театра и выводит действие к стоящим за пределами искусства праистокам человеческого самоосознания. Несовременная, но всегда актуальная истина "любовь не продается" приобретает еще более несовременный и обобщенный, очищенный от социального смысл "любовь есть". Там, где является любовь, страсть, как является на черно-белом фоне спектакля багровое пятно платья Анжель, все отступает, молчат пушки, социальные предрассудки, богемные привычки, чувство вины, циничные расчеты, деньги┘ И искусство - тоже.

Снимая опереточные стереотипы, режиссер психологически проработал рисунки ролей и предложил исполнителям внешне неброский, несколько отстраненный и холодноватый, стильный способ существования. Неудивительно, что его адекватно поняли молодые солисты, например, звездный дуэт новосибирской оперетты Вероника Гришуленко и Александр Милосердов -- великолепные, эффектные герои-любовники, обладающие не только выразительными вокальными данными, но и драматическим талантом, умеющие при физической гибкости держаться с несуетным достоинством. В союзники за какой-то месяц Дитятковский обратил и "простака" Сергея Плашкова, и "субретку" Светлану Склемину, и актеров старшего поколения, любимцев публики, поистине народных опереточных героев, привыкших к сольным выходам и овациям: Виктора Состина √ Князя (к слову сказать, он загримирован под Легара) и Ольгу Титкову √ графиню Данкову. Их комические пассажи, столь любимые традиционной опереточной публикой, объем их сценического существования √ все это строго выверено режиссером, исполнители не выпадают из целого, и, кажется, вовсе от этого не страдают. И сценические их радости и страдания не утрированы -- легки. Кстати, Дитятковский достиг почти невозможного -- заставив актеров день и ночь заниматься сценической речью, он почти полностью снял их провинциально опереточный говор.

Нет, наверное, жанра, более дискредитировавшего себя за годы всеобщего эстетства и концептуализма. Полная и безоговорочная художественная примитивность оперетты, ее гибель ни у кого уж, кажется, не вызывали сомнения. Однако именно она неожиданно оказалась притягательна для серьезных драматических режиссеров, и отношение к ней изменилось. Результаты показали, что режиссеры играют с опереттой вовсе не из денег и отнюдь не бесцельно проводят время. Как всякий нувориш, оперетта сочетает витальную силу в движении вперед и невольную безжалостность по отношению к прошлому, которое уважает, но обнажает, сводя вечные истины до примитива. Но в примитиве усталая истина оживает! Оперетта несет в себе наив первозданного зрелища. Грубое, неокультуренное поле оперетты легче очистить от штампов, чтобы вокруг чистого ядра сложить "чужие" ей культурные камни в новую матрешку, создать театр в театре, отрефлексировать рефлексию.

Как все знают, Борис Цейтлин в краснодарской музкомедии устроил феерическую, пародийную рефлексию жанра советской оперетты, не лишенную, впрочем, ностальгического флера. Но он фактически создал свой драматургический текст ("И вновь цветет акация...") на основе сюжетов и мелодий Дунаевского. Дитятковский поставил совершенно другие задачи. Придумав на основе целомудренного текста классической оперетты поэтичную и прихотливую театральную картинку, он исподволь заложил в ее основание тему общечеловеческую и вневременную: суть всего -- любовь. Не основной инстинкт, не интеллектуальные умствования, а любовь движет "Графом Люксембургом", любовь, которая существует, где бы мы ни жили, чему бы ни служили. Любовь режиссера к театру. Любовь героев, имеющих непосредственное отношение к искусству, но прежде всего -- мужчины и женщины -- друг к другу.

Тема стертая, старая как мир, о которой словно бы и нельзя говорить впрямую, чудесным образом выжила в жанре оперетты и извлечена Дитятковским в каком-то пугающе чистом виде. Это, конечно, революционное потрясение не только жанра, но и основ культуры. Это наивно? Да, наивно. Это прямолинейно? Да, прямолинейно. Так что бросать камни в "Графа Люксембурга" будут и дальше. Но и любить этот спектакль будут так, как редко любят постановки в жанре оперетты┘