На этот раз я был не только в "Гилее" но и прошелся по другим местам; они указаны специально

• Виктор Мазин, Павел Пепперштейн. Кабинет глубоких переживаний.
• Татьяна Карпова. Смысл лица.
• Анатолий Брусиловский. Студия.
• В.А.Бахревский. Савва Мамонтов.
• Пьер Декарг. Рембрандт.
• Москва: Путеводитель "Афиши".
• Пол Фейерабенд. Против методологического принуждения.
• Знаменитые русские художники: Биографический словарь.

Можно испытывать только глубокую зависть, когда видишь, как бьется в Питере теоретическая мысль. У нас в Москве критики - все больше щелкоперы да фанфароны. А на невских брегах высится истинная глыба, матерый человечище - Витя Мазин. Все девяностые, в первопрестольной заполненные бессмысленными амбициями, он просидел за компьютером, с титаническим упорством возвышенного душой гнома выпуская один за другим сборники под названием "Кабинет", исполненные тиражом 99 экземпляров в эстетике самиздата: ксерокс, переплет, почти слепые иллюстрации. В этом пиру принимали участие Олеся Туркина, Алла Митрофанова, Андрей Хлобыстин, Вадик Монро, Тимур Петрович Новиков, Африка. А также разные психоаналитики и сдвинувшиеся биологи. В общем, вся интеллектуальная элита северной столицы. Если судить по имеющимся у меня экземплярам малотиражного "Кабинета", он выходил с 1992 по, кажется, 1997 год. Потом стал выпускаться в полиграфическом оформлении - желтая бумага, твердая обложка, немыслимый тираж 1000 экземпляров - и нумероваться буквами; теперь дошла очередь до литеры "Е".

История "Кабинета" смахивает на тайный штурмунддранг, осуществленный в девяностых "Художественным Журналом", однако Виктора Мизиано и прочих москвичей толкали на героизм порочные идеи о необходимости легитимации и институциализации так называемого современного искусства. Здравые люди в Питере этого сторонились как черт ладана, хотя Мазин тоже недавно социализировался - стал директором совершенно паранормального "Музея Сновидений", расположенного в Институте психоанализа на Большом проспекте и украшенного самыми передовыми питерскими мастерами современного искусства. Поэтому вовсе не удивительно, что новый выпуск, написанный вместе (параллельно) с Павлом Пепперштейном, посвящен как раз психоанализу. Вернее, вечной паре Фрейд - Моисей. Вы, конечно, подумали, что речь идет о комментариях к знаменитому трактату Фрейда о микельанджеловском Моисее. Да, но это лишь для затравки. Какие только странные мысли не посещают далее высоколобых обитателей башени из слоновой кости!

Только вот незадача: мне почему-то кажется, что возвышенная патетика скрученного вокруг себя текста уходит в прошлое. То есть и проблема "понимания", и проблема священного "непонимания" попросту перестали быть дискурсивными. (По крайней мере, так полагают корректоры моей газеты.) Впрочем, мой пессимизм, боюсь, не менее архаичен, чем оптимизм Мазина по поводу перспектив и границ интерпретации. Хотя, конечно, есть все основания полагать, что, коль скоро философия и в самом деле невозможна, "Кабинет глубоких переживаний" - чистой воды перформанс. Легальная профессия Пепперштейна - художник, а Мазина - искусствовед.

Как бы там ни было, всем людям доброй воли следует отправиться в магазин "Летний сад" - единственное место в Москве, где я обнаружил все печатные "Кабинеты": от "А" до "Е".

Пепперштейн: В современной ситуации положение художника постоянно колеблется между двумя уровнями: с одной стороны, художник, который действует в зоне современного искусства, имитирует бесконечную необеспеченность своей позиции, своего статуса, и в этом смысле он амбициозен: он претендует быть равным философу; легитимация философа всегда происходит через отсутствие у него четкой социальной легитимации; пафосность той общественной ниши, которую занимает философ, изначально связана с тем, что философ говорит; тот человек делает что-то конкретное, этот человек делает что-то конкретное, и смысл их действия, их социальных функций очевиден, а вот действия философа, его акции, неочевидны, их целеполагание само по себе находится под вопросом, само по себе постоянно заново определяется деятельностью, о которой идет речь, то есть она вырабатывается деятельностью философа.

• Владимир Чутко. Рец. на кн.: Виктор Мазин. Кабинет некрореализма и Юфит. - СПб.: ИНАПРЕСС, 1998. "В восьмидесятых стало модно, пародируя брежневскую официальную "научно"-идеологическую литературу, облекать в наукообразные формы абракадабру, сопровождая ее бесчисленными цитатами, сносками, ссылками и гигантским "справочным аппаратом". В основе же могла лежать формула типа: "Отражение живого - мертво, следовательно, отражение мертвого - живо". Поначалу это было смешно. Теперь - грустно и, пожалуй, противно. Лучше бы господин Мазин просто рассказал об этих ребятах, талантливых алхимиках, о том, чего действительно жалко"
• Макс Фрай. Игры некрореалистов. "Художественное внимание некрореалистов сосредоточено на патологии поведения человека, заведомо обреченного на смерть. Что ж, смерть - это более чем объективная реальность, данная нам, впрочем, не в ощущениях, а в предчувствиях"
• Евгений Майзель. Петербургские сновидения доктора Фрейда ("Художественный Журнал" # 28-29)
• Марина Колдобская. Сновидения доктора Фрейда. "Не знаю, как бы понравилось все это самому Фрейду. Он вообще-то интересовался "классическим" искусством в самом широком смысле - от Древнего Египта до Ренессанса. Легко понять почему: при всех различиях стилей и жанров "классика" всех времен и народов - искусство пропагандистское. Беззастенчиво и безоглядно оно навязывает свои мифы, заботясь только об одном: сделать это красиво и убедительно... Психиатру там есть что изучать. Современное искусство - само по себе критика и изучение, в чем-то сродни психоанализу. Тут главное - не забыть, что доктор Фрейд препарировал души своих пациентов, чтобы им помочь. Он был добрым"

Книга Татьяны Карповой, исследователя очень профессионального и изощренного, категорически противостоит стратегии тотальной интерпретации всего, что движется, в духе Пепперштейна-Мазина. Если для интепретаторов знание бесконечных деталей и побочных обстоятельств процесса художественного производства является качеством очень даже приветствуемым, но вовсе не необходимым, то в академическом искусствознании категорически табуирован даже какой-то намек на попытку понимания. Каждый раз оказывается, что проще и "объективнее" всего сослаться на критиков-современников. Вот и получается, что под поверхностью портрета ничего нет - даже психологии. А над поверхностью - тоже ничего нет. Социологии русского общества позапрошлого века, например. Словом, из весьма фундаментального исследования Т.Карповой мы почти ничего не узнаем о загадочном девятнадцатом столетии. Одни только намеки.

Хотя, возможно, великая польза книги - как раз в том, что она ставит точку на представлениях о XIX веке как времени предельно прозрачном и ясном. Это ХХ век слишком уж прост и понятен, меж тем как даже "критический реализм" выглядит чем-то вроде катакомбного искусства первохристиан. А позитивизм Чернышевского и Сеченова у нас на глазах превращается в эзотерическое учение. Беда отечественного искусствознания заключается в том, что лучшие люди свято верят в позитивность этого самого позитивизма, положенного когда-то в методологические основания науки об искусстве.

Поэтому не следует удивляться тому, что академическое искусствознание рассматривает русское искусство в каком-то вакууме. Происходящее там как бы не имеет ни географии, ни датировок. Только при таком представлении о пространстве и времени можно сравнивать портреты Крамского с портретами Рейнольдса (кстати, эта удивительная аналогия возникла в воспаленном воображении критика Григоровича). Но разве не за тем придумана профессия историка, чтобы разглядывать и препарировать тараканов, извлеченных из голов живших в прошлом людей? В частности, пояснять, почему получилось так, что наши народо- и правдолюбцы в упор не увидели викторианцев.

Цитата: Суриковское портретное наследие четко делится на мужской и женский мир. Если мужские портреты отличает мощная скульптурная пластика, энергичная пастозная живопись, то в женских портретах мазок почти не читается, тонкий красочный слой не скрывает текстуру холста, нежные касания тонкой кисточкой передают тонкость девичьих черт, рисунок тканей.

Художник Брусиловский, с которым у меня как-то вышел своего рода диалог, выпустил еще одну книжку. Те, кто ее купит, вовсе не будут разочарованы: оформлена она очень хорошо. Все на месте - Соостер, Вася Ситников, Юра Соболев, Спасо-Хаус, Неизвестный, Жора Костаки, Толя Зверев...

Книжка, собственно, старая, только теперь богато изданная, с очень серьезными добавлениями и расширениями. К большому сожалению, у меня кто-то увел прошлогодний вариант, так что могу провести текстологические изыскания только по памяти, а никакого уведомления о том, что это издание второе, расширенное и дополненное, нигде не обнаружилось.

Среди обновленного бросился в глаза раздел, посвященный Илье Кабакову. Наконец хоть кто-то решился кинуть камень в священную корову нашего искусства. Пора, давно пора вывести на чистую воду этого "Цадика из Бердянска" (так называется глава и в новой, и в старой книгах. Только на это раз все гораздо отчетливей и яснее).

И, как всегда, - "Арт-критики, как шлюхи на панели, демонстрировали свои залежалые прелести, наперебой галдели: меня возьми, меня возьми! Я тебе по-французски сделаю! Я Arte povere умею! Особенно изгилялся Ковалев".

Ковалев, вернее, его Нос, не против, - и артеповеру можем слабать, если надо. В реальности Брусиловский - очень обаятельный джентльмен и очень хороший художник. Что же касается его вражды с какими то критиками и заушателями - не верьте. Просто так принято; послушали бы вы, что говорят товарищи Брусиловского по цеху нонконформистов. Эх, жаль, не научился я придыханиям и голосовым вибрациям, с которыми принято говорить об этих предметах на канале "Культура" и в журнале "Огонек".

Однако шутки в сторону. Героическая, по большому счету, была эпоха. И теперь именно аннотируемая книга мемуаров об этой эпохе и может считаться каноническим источником. Других, как ни странно, просто нет. По аналогии вспоминается эпоха Репина и Серова, от которой остались какие-то совершенно невнятные воспоминания. Похоже, и тогда никто не понимал, что на самом деле происходило.

О Кабакове: Европа веками боялась "русского медведя". И тут появляется солидное для них, для этих людей, для Запада, подтверждение - да, мы правы, мы всегда были правы, что русские или даже шире - люди из России - недолюди, вот и русские этого не отрицают! Оказывается, что их идиотский мир "коммунальных квартир" - это не изобретение большевиков! Русские так жили, так живут и так будут жить! Это у них в крови. И нам их художник показал талантливо и убедительно!.. Это же их Кафка!

Бонус

Бродя по разным книжным лавкам и бессистемно покупая все, что попадется под руку, я решил иногда пристраивать к "Шведской выставке" некий супплимент, сиречь аперто, где будут помещаться всяческие полезные - или вредные - издания не вполне по профилю

Я очень давно не брал в руки ничего жэзээловского. И вот, забредя в Ad Marginem, польстился сразу на две книжки, решив разузнать, с чем это нынче едят. Может быть, на старости лет придется писать для ЖЗЛ беллетризованное жизнеописание, скажем, Пригова Дмитрий Саныча или Бренера Александр Давыдыча. Впрочем, нет, этого у меня не получится никогда. Талан нужно иметь. Как без талана настрочишь целую книжку в стиле "он пошел, она воскликнула"? Понятно, что этот стиль пришел из века девятнадцатого, когда казалось, что границы литературы пластичны, а "человек" звучит гордо, особенно "человек замечательный". Не то что о Пригове и Бренере - даже о Мандельштаме или Малевиче в подобном стиле не напишешь - не было у них жизни-жития. Зато вот Брусиловский (см. выше) - благодатный, то есть замечательный клиент, и о нем в серии "ЖЗЛ" рано или поздно выйдет книжка.

Увы, все как-то так сильно переменилось, что почти ничего в текстах подобного рода (кстати, относительно недавно написанных) я уж не понимаю. Хайдеггер и то излагал яснее и прозрачней. Впрочем, у француза, который пишет про Рембрандта, все же поменьше литературы, хотя измышлений тоже хватает. А вот про Мамонтова читать почти невозможно - хотя классный был дядька! большевиков поддерживал.

Бахревский: В воскресенье утром пробилось сквозь облака долгожданное солнце... Впереди замелькали избы, показалось Благовещенское.

Декарг: Рембрандт писал картины, придававшие жизни смысл.

• Татьяна Восковская. Большинство книг "ЖЗЛ" посвящено царям и полководцам ("Страна.ру"). "В серии "Жизнь замечательных людей" вышел в свет юбилейный - тысячный - том. Немногие знают, что серию "ЖЗЛ" придумал не пролетарский писатель Максим Горький, а дореволюционный издатель Флорентий Павленков в 1890 году... За прошедшие 68 лет в серии "ЖЗЛ" вышло более ста книг, посвященных жизни поэтов и писателей, 30 - посвященных художникам и скульпторам,50 - общественным деятелям, 20 - революционерам, 40 - военачальникам разных эпох, 49 - конструкторам и ученым, 19 - прокурорам,10 - философам, 5 - врачам (выделено мной. - А.К.)"

"Афиша" - издание культовое. И поэтому очень идеологизированное. Конечно, его пафос можно рассматривать как молодежную модификацию официального лужковского москволюбия и москвоведения. Тусуются тут всякие из кофебина, оги, далее везде - и ни о чем не заботятся. Разве что Акунина пролистать или на выставку Звездочетова Константина заглянуть. То есть очень фундаментальный журнал; столь же фундаментально выглядит и полный компендиум "афишной" Москвы. Один к одному - сборник статей Маркса из "Нойе райнише альгемайне".

Но вот что забавно: путеводитель по исторической Москве написан отчасти добрейшим Константином Агуновичем, искусствоведом очень обстоятельным и квалифицированным, - кажется, он когда-то занимался викторианской архитектурой или чем-то подобным. Так вот, настоятельно прошу не верить ему на слово: на Лобном месте никого никогда не казнили; Пушкин не венчался в церкви Большого Вознесения; далее - везде.

Цитата: Запоминается только, что Москвы нет.

Эта книжка, выпущенная совершенно загадочным колледжем, несомненно требует особого упоминания несмотря на то, что датирована 1998 годом. Во первых, в "Гилее" настаивают, что она там только-только появилась. Следует учитывать расстояние, а также российские дороги и сопутствующие обстоятельства. А Благовещенский Гуманитарный колледж им. И.А.Бодуэна де Куртенэ - место удивительное. Только там при всеобщем и тотальном господстве либерализма-монетаризма и мог быть напечатан культовый для западных шестидесятников и наших радеков-осмоловских методолог-анархист. Читать надо. Надо знать.

Цитата: Не следует опасаться, что уменьшение интереса к закону и порядку в науке и обществе, характерное для анархизма этого рода, приведет к хаосу. Нервная система людей слишком хорошо организована. Конечно, может прийти час, когда разуму будет необходимо предоставить временное преобладание и когда он будет мудро отстаивать свои правила, отставив в сторону все остальное. Однако, на мой взгляд, этот час еще не настал.

Эту совершенно халтурную книжку, замаскированную под словарь, следует купить только для того, чтобы немедленно отправить ее в корзину. Желание "Азбуки" быть ближе к народу приводит к фатальным последствиям: искусствоведы из петербургской Академии художеств и Русского музея словно бы не ведают, что делается у них по соседству, то есть в том же Русском музее, где в позапрошлом году выпущен более чем фундаментальный каталог в подробными биографиями всех кого можно. Кроме того, совсем уж непонятно, как получилось, что среди сотни избранных для широких народных масс художников есть гравер Евграф Чермесов, но нет Эль Лисицкого.

О "Медном змие" Федора Бруни: Картина принадлежала вчерашнему дню - дряхлеющему и вырождающемуся академизму, и это с фатальной неизбежностью определило дальнейшее угасание крупного таланта художника.