Здравствуй, мой дорогой. По весне иногда кажется, что превращаешься в машину по отсматриванию изящного. Явный признак авитаминоза. Я имею в виду как то, что чувствуешь себя машиной, так и сам процесс отсматривания. Надо бы сделать паузу, но и пауза, увы, не помогает. Гормоны в гармонию не укладываются. Выхода нет - значит, надо бежать в высокие сферы искусства, сублимироваться, иначе каюк.

Тут очень кстати в Академии художеств на Пречистенке открылась выставка семьи Голицыных. Приурочена она к 100-летию Владимира Михайловича Голицына, князя, моряка, литератора, художника, великого придумщика игр в пираты и в захватчика американских колоний. После революции физически выжить, будучи Голицыным, само по себе было невероятной авантюрой и приключением. Владимир Михайлович делал это со вкусом и озорным весельем. Ходил в первые советские полярные экспедиции, не вылезал из ссылок, иллюстрировал детские книжки, рисовал корабли, изучал течения Атлантического океана, мечтал об экзотических временах и странах и умер в лагере в Свияжске в 1943 году. Помню, как лет десять назад в первых номерах своего "Золотого века" поэт Владимир Салимон в качестве цветной вкладки распечатал настольные игры Владимира Голицына. Кто бы сделал игру о наших отечественных пиратах, осваивающих Архипелаг ГУЛАГ...

Сын Владимира Голицына - Илларион Владимирович Голицын - художник замечательный, активно работающий. Более сотни его холстов, гравюр, акварелей выставлены в залах Академии, производя то легкое и праздничное ощущение от жизни, которое может преодолеть любую весеннюю депрессию и всякий академический тоталитаризм. Фамильное озорство и тяга к игре отстоялись сосредоточенностью каждодневного творчества. Знаменитая "Красная комната" - дети на фоне фамильных портретов, пейзажи города Дмитрова, где в ссылке рисовал и его отец, портреты Голицыных, Васнецовых, Трубецких, Ефимовых.

Всего в выставке участвуют шесть членов семьи Голицыных. Кроме вышеуказанных, это нынешняя жена Иллариона Голицына - Валентина Куцевич, его дети Иван и Екатерина и племянник Сергей Голицын. Вообще же, наблюдение над гостями на презентации в Академии делает очевидным фамильный характер нынешних занятий художественным творчеством. От дедов к отцам, от отцов к сыновьям и дочерям переходят краски и кисти, просторные мастерские и обучение в художественных вузах, умение натягивать холст и очередь в выставкомах.

Такая средневековая организация художественного цеха в начале третьего тысячелетия в России очень даже мне нравится, особенно в период весенней депрессии. Вот оно, новое средневековье, которое предрекал Бердяев и искал Хайдеггер. В компании с ними да с Голицыными и своя жизнь кажется не такой голой и никчемной, какой представилась бы в ином умственном контексте.

Скажем, под знаком "Библейских стихов" Аркадия Петрова в галерее на Солянке. Аркадий Петров, как любит цитировать мой сын Павел простоквашинского пса Шарика, - "из простых собак, не из породистых". Ему самое место в андерграунде, где он и был до перестройки. В конце 80-х начался "русский бум" на Западе, и примитивно-китчевые картины Аркадия Петрова с "приветом из Крыма" полюбили Роберт Раушенберг, швейцарский коллекционер Эрик Пешлер и режиссер Сергей Соловьев. В такой компании художник почувствовал себя неуютно, и вместо румяной Аллы Пугачевой на клеенке начал рисовать жухлых недотыкомок. А тут, кстати, и русского бума не стало. Коллекционеров и модных галеристов удалось шугануть. Привычный для выходца из Донбасса андерграунд принял новую форму - полной окружающей немоты. Тут самое время поговорить с Богом.

Новые картины Аркадия Петрова - это визуальный перевод строк Библии на язык глухонемых. Большие холсты, а на них пальцы, пальцы, пальцы, показывающие что-то. Ну да, это еще Гераклит сказал: "Бог и не говорит и не утаивает. Но подает знаки". Кто тут кому подает знаки? Бог Петрову, Петров нам, кто-то третий кому-то четвертому? Ясно одно: кругом демоны глухонемые, и несмотря на многолюдный вернисаж, где говорились речи, пелись песни под гитару, целовались вместо слов, а один дяденька даже затянул басом в микрофон: "Утверди, Боже, веру православную. Утверди, Боже, веру христианскую", - было впечатление полной немоты, тишины и непонимания, которые, впрочем, единственно и приличны прямой трансляции Божьей речи. Муму, одним словом.

Поиск заводит художника далеко. Почти что земляка Аркадия Петрова - Эдуарда Лимонова - он вообще довел до цугундера. Так что от внутреннего ГУЛАГа никуда не уйдешь, и не надо уходить. Идут пионеры, привет Петрову.

И вообще, я понял, в чем дело. Так называемое "актуальное искусство", придуманное на Западе, вырывает обывателя из однообразно изящной жизни. Художественность давно перенесена в дорогой и удобный быт. Помню, как Володя Брайнин, всю жизнь выдумывающий свою живописную Москву, облагораживающий помоечные дворы, облупившуюся штукатурку, витрины с живой рыбой и проломы в стенах, вдруг попал в Париж и обнаружил все, что он делал столько лет на холстах, - в реальности. Он испытал полный шок - и больше в Париж ни ногой. Теперь его мечта Рим. Говорит, что там руины. На самом деле его мечта - искусство, другая реальность, в которую можно уйти, спрятаться, и там - жить.

Мы - антиподы и антипаты западных экшн и инсталляций. У нас такими инсталляциями вся окружающая жизнь набита. Скажем, пошел я в Театр на Таганке, где должен был быть вечер израильского драматурга Йосефа Бар-Йосефа. Мне о нем рассказал Сергей Юрский, которому Бар-Йосеф прислал совершенно замечательную пьесу "Купер", словно специально написанную для Юрского. Умирающий старик всю жизнь собирает мусор. (Вместо бытового мусора можно подставить любой ментальный - книги, собственные холсты, философские идеи.) Он тиранит жену, выгнал из дома дочь, с которой они ненавидят друг друга. Жена зовет дочь, чтобы та простилась с отцом хотя бы перед его смертью. Скандалы, еще крики, ненависть, соединенная с невозможностью жить друг без друга. Дочь - фотограф. От сцены, где она фотографирует умершего отца, а он встает и рассказывает о своей жизни, у меня и сейчас еще мурашки по спине бегают. Я театр не люблю. Я люблю Юрского. Это его пьеса. Он боится ее играть, настолько тут все обнажено.

Короче. Прихожу на Таганку. Объявлена презентация книги Бар-Йосефа Михаилом Швыдким. Швыдкого к нужному часу нет. В фойе объявлена выставка фотографий Дуби Таль "Израиль с высоты птичьего полета". Полета нет. Есть видовые фото Ханана Иссахара: христиане, буддисты, мусульмане, иудеи. Надо ли говорить, что не было и объявленных М.Ульянова, И.Кваши, В.Гафта. Прочих показали записанными на пленке. Ведущий вечера Иосиф Райхельгауз, в чьей шкуре не хотел бы я оказаться, периодически сообщал, что Юрия Любимова тоже нет, но он едет в машине и с ним постоянная связь. Естественно, и Любимов не приехал. Были студенты 1-го и 2-го курса бывшего ГИТИСа, ныне РАТИ, которые показали учебные кусочки из пьес Бар-Йосефа. Между кусочками выходил Швыдкой, говоря заготовленные слова о книге, которую, понятно, никто не видел. Шел дым, поскольку у студентов за кулисами взорвалась лампа, и вышла девочка, сказав, что сцена показана не будет по техническим причинам. В общем, чистый Хармс. Я, повторяю, театра не люблю и на спектаклях обычно засыпаю, а тут даже проснулся и с интересом ждал, чего же будет еще? Дальше, в основном, валил из зала бедный еврейский народ, кое-кто из коего заплатил 200 рублей за встречу с никогда не виденным драматургом, который сидел тут же, ни слова не понимая по-русски. А ты говоришь: инсталляция. Ты говоришь: Ерофеев, Пригов, Сорокин, Виноградов и Дубосарский. Да весь этот ЕПС рубля конвертируемого не стоит. Наша жизнь, как говорил кто-то из вождей, гораздо богаче на выдумку, чем все концептуалисты. А дело в том, что Израиль бедная страна. Была бы побогаче, все, как миленькие, прибежали бы.

Как прибежали все на выставку графики Зураба Церетели в галерее "Дома Нащокина". Не так давно он помог владелице галереи Наташе Рюриковой устроить "Натальин день" с участием живописи Натальи Нестеровой и живого слова замминистра Натальи Дементьевой. Теперь пришло время платить добром за добро. Обе стороны испытывали некоторое смущение. Зураб Константинович непрерывно повторял, что, несмотря на расширение им своей Академии художеств, открытие Музея современного искусства, ему, бедному, кроме как в "Доме Нащокина" и выставиться негде. Наталья же Петровна Рюрикова объясняла корреспондентам, что была потрясена искренностью Церетели, не говоря уже о его творческой мощи.

А чего стесняться? Все нормально. Недаром же Церетели мне снился сегодня всю ночь, и я даже название для статьи придумал "Акварэли Цэрэтэли". А потом проснулся и думаю, какие акварели, он же все маслом, маслом, да погуще, чтобы отбить полуголодные ощущения военного детства. Ан нет, оказалась выставка графики, природу которой долго обсуждали присутствующие художники и искусствоведы. Понятно, что напечатано, но как. Оказалось, шелкография. Мастер, видимо, делает набросок рукой мастера, а подмастерья воплощает его в законченное произведение, включая цвет и тираж. В любом случае, "графика последних лет".

А поскольку сегодня с утра в "Известиях" говорили о конкурсе на памятник Иосифу Бродскому в Питере, то спросили и главного монументщика, примет ли он в этом участие. Было впечатление, что Зураб Константинович слышит об этом едва ли не впервые, но бодро сказал, что Бродского знает, любит, все время встречался, что в Ленинграде, что в Москве, что в Нью-Йорке, образ его хранит в душе и на бумаге нетленным, и, конечно же, - примет участие. "Когда, говорите, надо сдать проект? - спросил он журналиста. - В мае? Спасибо, что сказали. Сделаем".

Единственно, думаю, жаль, что Павел Воинович Нащокин уже умер, а то бы Церетели и долги его заплатил, и памятник ему поставил и другу его Пушкину, и вообще. Ну да ладно, заболтался я с тобой, а мне на новые выставки бежать, вот и "Арт-салон" в ЦДХ открывается. Я об этом уже в следующем письме напишу. А то слышен мокрый рожок почтальона. Кажется, дождь начинается. Кажется, дождь начинается. Кажется, до...

Твой Игорь Шевелев