Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Сеть | Периодика | Литература | Кино | Выставки | Музыка | Театр | Образование | Оппозиция | Идеологии | Медиа: Россия | Юстиция и право | Политическая мысль
/ Обзоры / Выставки < Вы здесь
Истории с картинками
Жизнь в Венеции, или Записные книжки Ольги Плужниковой-Орловой

Дата публикации:  30 Мая 2002

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

В галерее "Манеж" открылась выставка Ольги Плужниковой-Орловой "Зимняя дорога". Московская художница приехала на ее открытие из Парижа, куда вслед за тем тут же и отбыла, готовя там совместную с пианистом Борисом Березовским выставку-акцию в Лувре и в Центре Помпиду. Рассказ о жизни художника на две страны и составляет суть творчества Ольги Плужниковой-Орловой. Рассказ живописный, но дополненный и словами.

1.

Родилась я в Москве. Закончила Полиграфический институт. С выставок вступила в Союз художников. В начале 90-х услышала, что идет просмотр стипендиатов в Дом творчества Сенеж. Пошла со своими офортами, и меня взяли. Тогда ходила такая фраза: "Сенеж - Манеж - Зарубеж". У меня действительно так получилось. Не потому, что меня кто-то двигал, а исключительно по личным обстоятельствам. Все у меня в жизни происходит через какую-то историю. Как правило, это любовь. Это движущая сила и всех поездок, и творчества, и всей моей жизни.

Я оказалась во Франции. Там была выставка, а потом мне предложили на недолгое время мастерские. Я начала работать, потом стала продавать картины и продлевать за свой счет. Так прожила примерно полгода. Потом я встретилась с человеком, который жил в Германии, учился там в консерватории в Любеке. Это родина Томаса Манна, знаменитый город, место действия его "Будденброков". И я осела там, потому что в Москве даже мастерской не было, а там можно было спокойно снять квартиру и студию.

Я писала картины, выставляла, продавала их. Не столько в саму Германию, сколько в Америку. Меня знали - и покупали уже по фотографиям. Я полностью обеспечивала себя и свою семью. Своих родителей и дочь, которые были в Москве. И любимого там. Когда отношения разладились, я вернулась в Москву, но опять же ненадолго.

2.

В Любеке настолько хорошо, что у меня ощущение как бы второго моего дома, моей родины. Покой, красота, место, где можно работать, мои любимые кафе. Я знала, что могу поехать, куда угодно. Я и ездила - в Голландию, во Францию, в Италию. Я знала, что я свободный человек. Полная свобода жизни, мысли, творчества. И любовь. Замечательно.

Притом что я не являюсь человеком, повернутым только на живопись. Я думаю, что свободный творческий человек может проявить себя в любой сфере. Так получилось, что я проявляюсь как художник. При этом очень многое в моей жизни связано с музыкой. Многие мои друзья - музыканты. Например, Валера Ойстрах, внук Давида Ойстраха. Сейчас он живет в Брюсселе, преподает в консерватории. А в Любеке он под влиянием того, что я делаю, вдруг тоже стал писать подобные картины.

Вообще, Любек - это русские музыканты. Знаменитая консерватория - Захар Брон, Вадик Репин, Венгеров - наши лучшие музыканты оттуда. Там даже в консерватории было объявление на русском языке: "Селедку на рояле не резать!". Потому что все было по-русски.

Буквально вчера открыла здесь "Будденброков" на описании того, как Томас Будденброк упал на Фишергруббе, ударился и вскоре умер. А я жила на Фишергруббе, и у меня там ужасно болел зуб. Постоянные совпадения с местами из книги. И главное, всегда очень любила "Будденброков" Томаса Манна, не представляя, что попаду в Любек.

И сейчас я постоянно туда езжу. Там друзья. Любек - любовь, там все ей пропитано. Влюбек. Когда я оттуда приезжаю, я невероятно хорошо выгляжу, полна сил. Начинаю как безумная тут работать. Потом понимаю, что - все, мне конец. И уезжаю. Каждые два месяца уезжаю на месяц примерно. Раньше - надолго, но все равно больше пяти месяцев там не выдерживала.

Я абсолютная одиночка. Понятно, что я живу за счет своих картин. При этом практически не занималась своим именем. Естественно, я должна была - ради того, с кем жила, - обеспечивать и квартиру, и питание, и поездки. Самые лучшие работы уходили в Америку в неизвестность. Я приезжаю в Москву, и если бы не друзья, которые помогают, я бы совершенно не знала, куда ткнуться. Что делать художнику, который написал кучу картин, за уровень которых отвечает, а здесь - без клиентов, без денег, без связей, без ничего?.. Естественно, иногда впадаешь в мрачное настроение.

3.

Когда я уехала из Любека, картины перебросила в Лондон, где живут мои друзья. Аня Агапова, достаточно известная актриса Театра на Таганке, Лара в "Докторе Живаго", сейчас приезжает сюда специально из Лондона играть. Она решила заниматься современной живописью, пошла на курсы "Кристис". И поскольку ей нравятся мои работы, сказала: привози все в Лондон.

Я продавала там какие-то работы, мне предлагали там делать выставку. Скорее всего, она будет осенью. Лондон у меня перемежается с Парижем. Как ни странно, Лондон гораздо более солнечный и радостный город, чем Париж.

Каждый город - это друзья, которые там живут. В Риме живет моя подруга - модельер Катя Леонович, к которой я приезжала из Германии. В Сиене были мастер-курсы классической гитары, которые вел Оскар Гилья, ученик Сеговии и самый лучший на данный момент классический гитарист. Поехала просто потому, что не к кому было поехать. Если есть деньги, я просто покупаю билет, договариваюсь и еду. И рисую там в блокноте.

4.

Первая записная книжка получилась почти случайно. Я зарисовывала в кафе то, что вижу, а потом пришла домой и раскрасила. Это как в детстве, берешь картинку и понимаешь, что ее надо раскрасить. Но сделать это надо в течение первых двух дней, пока не забыл ощущения. Я одновременно и вспоминаю, и придумываю. Если рисунки остались не раскрашены, я их больше никогда не трогаю. Они как бы выпадают из памяти.

Я поняла, что они действуют лучше любой фотографии. Они фиксируют момент. При этом являются самостоятельной картиной, которая может быть увеличена. То есть это монументальная вещь в маленькой форме. Это что касается дальнейшего использования.

Хотя когда книжек много, а их сейчас уже дюжина, пытаются купить и их. В Лондоне одну из них увидела женщина, которая покупала у меня работы, и говорит: "Я куплю у вас еще картины, но только с книжкой". Я говорю: "Книжку не продаю". - "Полторы тысячи фунтов..." - "Нет, я не могу. Она мне нужна". Смысл книжки, что это - моя мастерская, которая всегда со мной. Это то, что я не могу разделить, продать, - хоть их можно смотреть, - потому что это едино: я пишу и рисую свою жизнь. И ничего не надо: только кусок стола, вода и акварель.

Сначала это были сплошные кафе. Наверное, от одиночества. Кафе, в каком-то смысле, временный дом. Я ищу уголок, где могу хорошо себя чувствовать. Выхватываю куски, которые мне что-то напоминают. Вообще все, что любишь, это воспоминание о чем-то похожем на любимое. Мне нравятся люди, которые похожи на тех, кого я люблю, на моих родных, на меня. Мне нравятся места, которые похожи на Италию. Где хорошо, - это Италия. Там себя всегда так чувствуешь, потому что она соразмерна человеку.

В Лондоне не так. Мне не нравятся лондонские кафе, где темно, пыльно, тяжелые ковры. Все неподвижно, стабильно. Это прекрасно, когда они примут тебя к себе. Но я там приезжая, я не жила долго, как в Германии и во Франции. Поэтому Лондон - это в основном улицы, дома, небо, пространство свободы.

Парижские кафе настолько классичны по своей культуре, что им уже, кажется, глубоко безразлично, кто в них находится. Поэтому в Париже идешь в любое кафе, которое попадается по дороге. Все они, в принципе, похожи и в то же время разные. Интересно смотреть, в каких деталях оно отличается от остальных.

В Любеке я нашла для себя кафе "Кандинский", который рисовала так часто, что они уже должны мне мемориальную доску повесить и кофе давать бесплатно. Картины "Кандинского" очень удачно получаются, и по ним его уже знают во многих странах.

Любекские кафе - это часть дома. Потому что и дом рядом, и мастерская рядом, и город этот настолько уютный, как, кстати, Сиена, что здесь все кафе свои, домашние. А особенно любишь два-три кафе.

Амстердам - это друзья. Поэтому кафе здесь - те, в которые они меня водят и которые как бы с ними лично связаны. То же - Италия. Один знакомый написал рассказ "Смерть в Венеции, или Записные книжки Ольги". Его опубликовал один из московских журналов. С довольно интересным сюжетом: как сидит девушка и что-то зарисовывает, а потом герой исчезает, потому что оказался зарисован в ее книжку. Что правда. То, что я люблю, я втягиваю в свою жизнь, в записные книжки, в картины, помещаю это в свое пространство. И сами записные книжки превращаются в живые существа, которые приятно держать в руках, рассматривать, ощущать теплоту.

5.

Мои друзья, в основном, не столько живописцы, сколько классические музыканты. В детстве я занималась девять лет игрой на рояле. Потом сказала маме, что терпеть этого не могу и больше не буду. Потом случилось так, что я музыку полюбила и сейчас не могу без нее существовать. Даже в театр не могу ходить, потому что в консерватории интересней, и если ходить, то лучше туда.

Потом появляется пианист Борис Березовский, имени которого тут все испугались, когда я предложила о нем написать. Мы встречаемся в Лондоне, потом в Москве, ему нравятся картины, он не ограниченный, как большинство музыкантов, человек, в том числе и по отношению к живописи.

Вообще Березовский фантастический музыкант. В основном он выступает за границей. В Москве у него было выступление, где он сыграл пять концертов Бетховена за один раз. Виртуозность его такова, что он говорит: лучше я один раз специально ошибусь, чтобы не думали, что играет автомат. И такая невероятная энергия, что запись его сразу узнаешь по какому-то рычанию инструмента. Такое впечатление, что он сливается с роялем в одно существо. Я это и пытаюсь передать в своих картинах.

Последние полтора года я делаю для него "Картинки с выставки" Мусоргского. У него идея выставить это в Лувре, где он каждый год играет, сделать совместное действо. Мне это близко, чтобы музыка, живопись переплелись. Как двойной портрет художника и музыканта. Там будут холсты, будут доски, похожие на иконы, как бы перетекающие подобно мелодии, их можно "прослушивать" подряд. Притом что каждая вещь зафиксирована отдельно.

Или делаю сейчас проект к "Зимнему пути" Шуберта. Это для Славы Кагана-Палея, с которым познакомилась в Париже. Он певец, обладающий редким контр-тенором. Почему-то он в Японии очень знаменит, а в Москву приезжает только, кажется, на "Декабрьские вечера" в Пушкинском музее у Антоновой.

Вообще люди искусства, как правило, очень отдалены друг от друга. С художниками общаться, кроме считанных единиц интеллигентных людей, сложно и неинтересно. С музыкантами интересней, но они не чувствуют то, что я делаю. А это соединение живописи и музыки показалось мне очень интересным. Мы с Березовским разговаривали с руководством Лувра. Сначала в самом музее, потом в более неформальной обстановке. Они в какой-то день собираются вместе играть в карты. И вот мы там обсуждали этот проект. Директор сказала, что современные картины в Лувре нельзя выставлять, но можно во время выступления Березовского использовать DVD. А так - в центре Помпиду. Что тоже неплохо. И вот в мае я еду в Париж, где мне дают мастерскую. Поскольку я уже работала там и считаюсь резидентом, то я подала заявление, что мне нужна мастерская для работы над "Картинками с выставки". В то же время мне надо в июне быть в Москве, потому что все приедут сюда на конкурс Чайковского, и я уже думаю, как это совместить.

Друзья Березовского - очень интересные типажи. В Мюнхене живет англичанин-композитор, из принципа говорящий только по-английски. Мюнхенская богема, приходящая в гости и не уверенная в английском, вынуждена сидеть тихо и чувствовать себя не в своей тарелке. Там культ Англии. У него потрясающая комната, целиком заваленная газетами, которые он запрещает выбрасывать. Стол с газетами, под столом газеты, я положила куда-то свой свитер и навсегда его потеряла, потому что найти его в газетах невозможно. Поскольку хозяин непрерывно курит, на столе освобожден крошечный кусочек, где лежит пепельница. А соседняя дверь - квартира его жены, где идеальная чистота и где можно пообедать, потому что есть нормальный стол.

В моих книжках нет мюнхенских кафе, потому что в этом городе мне больше нравится быть в странных квартирных пространствах. И люди им подстать, таких я больше нигде не видела.

6.

За границей я чувствую себя свободным, нормальным человеком, не зацикленным на работе, картинах, карьере. И такие же свободные люди, с которыми общаешься. В них нету страха. В Москве, когда приезжаешь, поражает, что все боятся друг другу помочь. Художники, которых я знаю, никогда не дадут другому своих галеристов, клиентов, знакомых.

Европейский дух сразу отражается и на живописи. Многие коллеги, искусствоведы говорят, что, не потеряв наших корней, мои картинки обрели еще это европейское ощущение жизни. Искусство, музеи - они естественны, как воздух. Те же кафе, дома, улицы. Почувствовать это в качестве туриста невозможно. Надо прожить там какое-то время, чтобы впитать это в себя.

Часто говорят, что в России, в Москве такая демократичность, что дворник может запросто общаться с олигархом, а на Западе такая сословность, что шага в сторону нельзя сделать. У меня совершенно иное ощущение. Я общаюсь там с очень богатыми людьми, с которыми здесь никогда не встречусь. Общаюсь с музыкантами, с профессорами, с людьми из среднего класса, с богемой. Наоборот, совершенно свободное общение.

И время там идет совершенно по-другому, гораздо медленнее и насыщеннее, чем здесь. В Москве я не заметила, как пролетела зима. Здесь ждешь долго, когда кончится мерзкая погода, когда наступит весна. А там месяц или два - это ощущение года. Полная законченная записная книжка рисунков.

Не знаю, может я специально удлиняю себе таким образом жизнь? Жизнь удлиняют счастливые моменты, когда тебе хорошо. Сейчас я понимаю, почему выгляжу молодой, когда приезжаю оттуда. Как правило, никто не верит, что мне 41 год. Может, потому, что я сама себе создаю жизнь, которая не дает мне опускаться, не делать каждый день обыденностью. Как у Ходасевича в его "Окнах во двор", которого я вчера читала. "Несчастный дурак в колодце двора Причитает сегодня с утра, И лишнего нет у меня башмака, Чтобы бросить его в дурака". Вот от чего я бегу.

Самое главное, что нам дано Богом, это, видимо, свобода воли. Мы всегда свободны изменить что-то в лучшую сторону. И сама страдаешь от этого выбора. Всегда можно было бы пойти на работу, получать хорошую зарплату, знать, что у тебя всегда будут деньги. Из моих однокурсников по Полиграфу только я и Дима Кедрин пишем картины. Все остальные сидят в издательствах, в рекламных бюро, научились работать на компьютерах, хорошо зарабатывают. С одной стороны, они мне говорят: какая ты счастливая, свободный человек. А с другой стороны, если нет денег, то ты не только не можешь никуда уехать, но и семье есть нечего. Это риск.

7.

Были бы сейчас деньги, уехала бы в Китай. С детства безумно любила древний Китай. Что бы еще хотела? Проснуться - и чтобы было солнышко. Чтобы пойти в кафе, выпить кофе, а там видно будет. Кафе остается. Или проснуться в мастерской, и чтобы были силы, энергия, хороший посыл для работы. Я не люблю искусство, занимающееся сарказмом, чернухой, концептуальными играми. Сейчас главное словечко: "Забавно!". Я люблю делать то, что люблю.

Я считаю, что любую вещь, увиденную с любовью, можно изобразить, и это будет хорошо. Как в тех же записных книжках. Куда ни посмотришь, всюду есть что-то хорошее. Хорошая идея - взять все книжки и сделать много-много маленьких картинок на развороте, как марки. Не увеличить, как обычную картину, а передать идею, как много может быть главных дней в жизни.

Потому что в жизни человека есть мгновения, когда он живет. Моменты взлета. Эти мгновения должны быть зафиксированы. Так получается календарь. Мой календарь. Здесь портреты городов, которые я люблю. Не конкретные улицы, а город как образ. Тот же Любек - тишина, покой, пространство крыш. Париж - неуютный, дождевой, когда он светится, в редкий момент. Потому что Париж особенно красив, когда он серый.

На самом деле все происходит внутри человека - и путешествия тоже. Я сижу в парижском кафе, а могу представить, что я в Германии у своих друзей. А если я это еще нарисую, то это станет полной реальностью. Я поверю, что так оно и есть. Скучно сидеть и рисовать как турист. Мои рисунки - это сказки, которые я с детства люблю и которые до сих пор меня ведут. Когда-то в Лондоне я купила "Алхимика" Пауло Коэльо на английском. И узнала свою любимую сказку, которая в ее основе. Очень коротенькую. Как человек случайно шел мимо и услышал слова, которые должен был услышать, чтобы узнать, где спрятан клад. А тот, кто произнес эти слова, даже понятия о кладе не имел. Вот так рисуешь эти картинки и не можешь оторваться, потому что переносишься в тот момент. А на фотографии тех же мест смотришь тупо, не узнавая. Потому что они не одухотворены твоим счастьем здесь.

Записал Игорь Шевелев


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие публикации:
Илья Смирнов, Даши Намдаков: свет с Востока /29.05/
Сообщаю строго секретную информацию. Современное изобразительное искусство существует.
Екатерина Селезнева, Тот случай, когда "уж лучше вы к нам" работает на 100% /22.05/
Работы японского фотографа Нобуеси Араки создают несколько хаотичный, но полный образ обыкновенной жизни. По крайней мере той ее части, которую принято скрывать от посторонних глаз. В Японии фотографии Араки смотрятся совсем иначе, чем у нас - там он воспринимается еще и как вызов жесточайшей цензуре.
Игорь Шевелев, Одиннадцатое письмо к виртуальному другу /17.05/
Памяти Леонида Талочкина. Русский Берлин 1918-1941 от Набокова до Молотова. Террорист чувств Набуеси Араки. А Генис, оказывается, тоже Петрович.
Гюляра Садых-заде, Авангард в Санкт-Петербурге /06.05/
Традиционно, начиная с конца 70-х годов, Питер считался городом, в котором процветают андерграундные тусовки, унавожена почва для различных арт-новаций и популярны интеллектуальные игры с современным арт-континуумом. Репутация "продвинутого" местечка, cо всяческими авангардными экспериментами, в конце прошлого века несколько подувяла.
Анна Альчук, Базар как базар, или Чего не хватает современному искусству /06.05/
Коммерческий характер ярмарки был явлен демонстративно и без всяких прикрас. Галеристы сидели как продавцы в своих лавках, выставив практически все, чем богаты. Впрочем, ярмарка на то и ярмарка, чтобы выгодно сбывать товар.
предыдущая в начало следующая
Поиск
 
 искать:

архив колонки:





Рассылка раздела 'Выставки' на Subscribe.ru