Здравствуй, милый. Очень даже понимаю твои сетования на жизнь и настроение. "Любая жизнь не удалась", - говорил Сартр. Некоторые считают его идиотом и маразматиком, а я ему верю. Я вообще верю всем, кто чего говорит. Потому что жизнь такая раздвижная штука, что соответствует всему, чего ни скажут. Вот я думал вместе со всеми, что Лев Овалов - плохой писатель, а его майор Пронин разве что на анекдоты годится. Смывает агент влияния воду в туалете, а снизу на него внимательными глазами смотрит майор Пронин.

Оказалось же, что Лев Овалов - вполне приличный писатель ленинградской школы, которая, ни много, ни мало, славна именами Михаила Зощенко и Леонида Пантелеева. То есть писал просто и доходчиво, динамично и по делу. А поскольку говорил это мне Вадим Жук, специально не поленившийся перечитать трехтомник Льва Овалова, то мог ли я ему не поверить?

А говорил он это на открытии ресторана "Майор Пронин", о котором я в прошлый раз обещал тебе написать. Скажу, что, во-первых, меня поразила бездна выдумки и иронических примочек, которые сочинили Андрей Бильжо, архитектор Юрий Аввакумов и скульптор Сергей Горшков, когда от души дуплились, создавая это театрально-игровое пространство. Бар в виде железной клетки изолятора, двери которого могут с грохотом закрываться. Официанты в черно-белых чекистско-эсесовских одеждах с кобурой под мышкой (откуда они счет, что ли, достают?). Особенно трогательно это на юных девушках. В коридоре писсуар Штирлица (Дюшан, отдохни!). Автомат, предупреждающий об идеологической заразе, - там в глазок видны раздевающиеся красотки.

Сами столы с загородками более напоминают минимузеи. Тот, что первый слева от входа, - стол, за которым ел и работал сам майор Пронин (Семен Аронович Либерштейн). О чем уведомляет металлическая дощечка и краткая биография. На стене за стеклом его личные вещи. За другими столами ели и работали - Жеглов и Шарапов, инспектор Пуаро, Мегре, трое "знатоков", которые вели следствие, мисс Марпл, Шерлок Холмс и доктор Ватсон. Там же - их вещи. Музей, елки-палки, настоящий шутейно-криминалистический музей. В стеклянные столы впаяны фотографии с кадрами из шпионских фильмов. Пепельницы, солонки и перечницы - в виде пистолетов. Наливные полы ресторана, по уверению создателей, совершенно эксклюзивные. В них впечатаны ключи, монеты, бритвы, прочая шпионская атрибутика. Тут же можешь восстановить по словесному портрету лицо врага - Мюллера, Пеньковского, Фантомаса - на выбор. Тут же за выгородкой тир. Сухие щелчки выстрелов, по уверениям диетологов в штатском, сильно помогают усвояемости вкусной и здоровой пищи, среди которых в ресторане "Майор Пронин" отнюдь не одни сильнодействующие яды. В перерывах между шашлычком и салатиками Галя отстрелялась в тире до почернения пальцев. Зато и спасла - бабушку, ребенка, себя, профессора Плейшнера, угробив агентов ЦРУ и наркодельцов с хулиганами.

Здесь же библиотека. Полный Лев Овалов, а также сочинения его товарищей по жанру 1940-60-х годов. Причем, прозрачные столы так устроены, что внизу у них есть металлическая сетка. То есть можно сразу вкушать и материальную, и духовную пищу. Кстати, туалеты тоже замаскированы под книжные шкафы. В одном шкафу все авторы на "М". В другом - на "Ж". Понятно? Нет? Ну тогда обо всем происходящем внутри туалета узнают снаружи с помощью системы зеркал. Майор Пронин шутить не любит!

Все это, как сказал на открытии клуба-ресторана его создатель и хозяин Андрей Бильжо, весьма актуально в эпоху президента-разведчика. С чем согласились многочисленные гости, все, конечно, не поместившиеся внутри, а потому толпившиеся в уютном дворе в окружении еды, питья, музыки, теплого вечера и бронированных машин военного банка. Дело-то происходит, напомню, во дворах и подвалах Лубянки. То есть надо идти по Большой Лубянке вплоть до Большого Кисельного переулка, потом сворачиваешь налево и тут же опять налево, во двор. А там уж и Александр Бовин с Дмитрием Якушкиным (не его ли папа резидентствовал в Америке?), издатель Игорь Свинаренко и банкир-депутат Константин Боровой. Владимир Соловьев бродил в сторонке, ведя прямой репортаж на шестой кнопке, а Игорь Иртеньев стихи читал о чекистах - то свои, то Сергея Михалкова, а стоящий тут же Виктор Шендерович издевался, что у Михалкова-то лучше, потому что без фиги в кармане, а от большой и чистой околочекистской души. Актриса Любовь Полищук с мужем Сергеем Цигалем, Артемий Троицкий с Мерилин Монро, которая, оказывается, была выкрана из Америки русской разведкой, так как находилась на грани провала, и пришлось инсценировать самоубийство. Мерилин как Мерилин, только поправилась за сорок лет немного, а поет все так же. Ну и так далее.

Народ так и ходил - из подвала во двор и обратно. Бильжо особо радовался маленькой эстраде внутри зала, на которой поместится пара музыкантов или иных замечательных людей, вроде Гришковца, Акунина или того же Жука, с которыми он ведет переговоры. Кстати, и Акунин, и Сорокин, и Пригов с Рубинштейном, и Саша Шаталов слонялись тут же с бокалами шпионского джина и подтверждали тайными знаками: да, переговоры идут. "Вообще же, - говорил Бильжо, - мы хотели создать идеальное место для передачи информации друг другу". На всякий случай, передаю тебе пароль, который прочитал на клубной карточке "Майора Пронина": "У вас продают славянский шкаф?" - "Иди отсюда. Здесь тебе не мебельный магазин!"

Значит, свои. Можно садиться за столик и расслабляться. Вон, Штирлиц с женой. Здесь все мы - отъявленные экспонаты ресторана-музея. Музея Большой Игры затянувшегося нашего детства. Тут, я думаю, активных мероприятий будет не меньше, чем в "Петровиче" на Мясницкой. Так что свидимся.

Но, видишь, как меня развезло, стоит только удариться в лирику. А ведь надо еще о стольком тебе рассказать. Алеша Парщиков приехал на пару недель из Кельна в Москву, вычитывает верстку толстенного избранного "Еременко - Жданов - Парщиков", которое должно выйти через пару месяцев. Сати Спивакова презентовала в ресторане на Красной площади свою книгу бесед с интересными людьми, еле дождавшись своего мужа с конкурса Чайковского, где он судит молодых конкурсанток. Марат Гельман, став заместителем гендиректора ОРТ, встречался с народом в галерее своего имени на открытии очередной выставки.

Ну, а я в очередной раз угодил в галерею "Манеж" на выставку Мари Годар "Лоскутные картины из Франции". Как это назвать по-русски, никто не знает. Ничего, кроме "лоскутного одеяла" на ум и язык нейдет. По научному, техника называется "patchwork". Это то, что мы всю жизнь считали чисто-русским изобретением от бедности. Когда тетки делают стеганое одеяло из всего, что под руку попалось, с тайной надеждой на красоту и интимное тепло для полюбовника. Дудки! Русские матрешки придумали японцы. А стеганые лоскутные одеяла - если и не древние египтяне с жрецами из племени майя, то французы XVI века наверняка. И у них это, как водится, приняло характер настолько изощренного искусства, что уж и не знаешь, что делать: то ли плюнуть в сердцах, то ли от сердца наслаждаться.

Мари Годар (род. в 1950) продолжает традицию. Сначала - не догадываясь об этом, как Журден, говорящий прозой. Потом - открыв ателье в городишке в Альпах и объездив со своими работами Францию, Европу, Америку. Вот и до нас добралась. Я потрогал: мягко. На девушек вокруг посмотрел: те ходят с открытыми ртами. Нравится. А уж девушки по поводу другой девушки врать не станут, если хорошо. Цветовые пятна с их геометризмом, обманками, переверточностью очень даже приятно смотрятся. До 28 июня у тебя есть время посмотреть. А там, глядишь, и дурные мысли побоку. И такое же одеяло сошьешь. И мне подаришь. И я им накроюсь с головой.

Но это потом, ближе к зиме, а пока надо дальше бежать. В "Новом Манеже" до 8 июня выставка Владимира Брайнина с простеньким названием "Живопись. 1995-2002". Тут же одноименный каталог, он же отличный альбом - за двести рублей продается. И ведь не соврал автор, живопись, да еще какая!

Не поверишь, уже больше четверти века прошло, как написал я "пашквиль" - "Брайнин, который всегда с тобой, или По нам звонит колокол". О любви и молодости, о Хемингуэе и кафе "Охотник", о Митьке Поцмане и жажде славы и творчества. Кто где, а Володя все там же - на Беговой. Только живопись становится все мощнее, все тоньше, все изощренней.

Пройдет еще немного лет, и вместо: "у каждого своя Москва" будут говорить - "у каждого свой Брайнин". Эти переулки воспаленной мечты, подворотни, в которых плещутся венецианские каналы и видны кавалеры в масках и дамы, эта обвалившаяся лепнина и вывески "Рыба-Мясо", которых уж днем с огнем не сыскать, эти решетки и двери подъездов - все разошлось, чего скрывать, по холстам и акварелям брайниновских учеников и эпигонов. Все это московская живописная школа, по поводу которой покойный Сережа Шерстюк говорил, что она придумана, чтобы смотреть на мир вот так, - делал рукой жест перед глазами: не пристально.

Но Володя делает следующий ход, и нынешняя выставка переходит в какие-то сакральные области. Недаром вступительная статья Александра Якимовича к брайниновскому альбому называется "Онтология лужи". Помимо обваливающейся с домов лепнины, всего этого повального одиночества кариатид, смеющихся младенцев и неуловимо знакомых фасадных лиц, помимо решеток и фонтанов, тебя совершенно поражают - лужи, в которых отразилась вся прежняя брайниновская живопись, но уже в перевернутом и каком-то предельно преображенном виде. Кто-то увидит в этом дальневосточный свиток "гор и вод", а я увидел лагуны Дюфи с интенсивно-синим цветом или традиционный "русско-левитановский" пейзаж, но в непонятном уже потустороннем измерении. Совершенно поразительная живопись прозрений, которую сам Владимир Ефимович обозначил предельно трезво: "Лужа - это городской осенне-весенний синдром". В конце концов, только лужа преодолевает мнимую разделенность мира на забор, дерево, дом, небо, скульптуру и человека...

Я подумал: вот и нашлось применение твоему нынешнему настроению, которое иной психиатр обозначит как "упадочное", а я бы назвал душевным истончением. Увидеть суть живописи - ни много, ни мало. И это после того, как Володя сказал, что три недели назад врач обнаружил у него развивающуюся катаракту и глаукому, а, стало быть, предстоят операции, лечение. Поневоле задумаешься об уроках, которые мы, люди, призваны, видимо, давать в этом мире друг другу. Не забывай, что, произойдя от обезьяны, мы целиком состоим из подражаний. И до каких же высот в этом ремесле можем подняться и до каких низин упасть, а большей частью - болтаемся туда-сюда, как носок в проруби.

Обнимаю тебя. Твой

Игорь Шевелев.