Художник, лауреат Государственной премии в области литературы и искусства Анатолий Слепышев считается лидером московского неофициального искусства. После перестройки пытался возродить в Москве свободные творческие мастерские, когда же затея не удалась, уехал в Париж. Участник знаменитого московского "Сотбиса". Учился в Московском Государственном художественном институте им. В.И.Сурикова у А.А.Дейнеки. Заслуженный художник Российской Федерации, удостоен Золотой медали на Всемирном фестивале искусств в Багдаде, награду получал из рук Саддама Хусейна. Работы Анатолия Слепышева хранятся в Государственной Третьяковской галерее и Государственном музее изобразительных искусств им. А.С.Пушкина, во многих зарубежных и отечественных частных собраниях.

РЖ: Признаюсь, удивление вызвало сообщение, что среди прочих Госпремию дали и вам. Есть художники официально признанные, а есть такие, которые находятся в стороне от "столбовых дорог" не награждаемого, не премиального искусства. Для вас это было удивительно или нет?

Анатолий Слепышев: Это было очень удивительно. Я вообще-то не ожидал, что мне дадут премию. Но мне кажется, что-то поменялось в жизни, может, действительно будут давать премии тем, кто серьезно, искренне работает. Я стараюсь всю жизнь работать ва-банк, серьезно, как можно серьезнее.

РЖ: Может быть, это означает, что в Союзе художников вас все-таки признали наконец?

А.С.: Нет, к Союзу художников это мало имеет отношения. Решение меня выдвинуть принимали другие люди, а уже о награждении - в основном, артисты, писатели. Думаю, это они и решили.

РЖ: Сейчас в Доме кино работает ваша выставка. Называется она "Романтический пейзаж". Почему вы выбираете этот зал? Существует же в Москве какое-то количество известных галерей, музеев, которые работают с современным искусством, куда люди уже привыкли ходить. Почему в Доме кино?

А.С.: Вероятно, мои галерейщики - это "Галерея у Яра" - решили, что сейчас, когда начнется кинофестиваль, будут съезжаться иностранные гости, режиссеры, артисты. Они придут в Дом кино. И мои галерейщики решили, что народ такого уровня будет ходить, смотреть, и их это заинтересует. Поживем - увидим.

РЖ: Художнику обязательно иметь свою собственную галерею? Есть ли у вас такие галерейщики, которые работают только с вами и мнению которых вы доверяете?

А.С.: Есть. Но ведь наверняка никогда не угадаешь. Ко вот мне однажды приходит один мой знакомый, который тоже занимается кино, и говорит, что Депардье видел мою картину "Наполеон" и хочет ее купить. Я ему верю, пускай покупает.

РЖ: А вы сами общаетесь с покупателями, или это тоже забота ваших галерейщиков?

А.С.: Я стараюсь все-таки сам общаться, потому что через галерею стараются не покупать, так как картина обходится покупателю намного дороже. Ведь галерейщики берут довольно приличный процент с продаж. Продажа для художника - всегда очень трудное дело. Я очень не люблю заниматься продажей, как и покупками. Я бы предпочел, чтобы это галереи делали. На Западе так работают давно. Есть знаменитые галереи, куда не всякий художник попадет, но они берут на себя все. Все знают Шагала, он дело имел только с галерейщиками и был богатейшим человеком. Зато он не имел права сам решать судьбу ни одной картины. Он не мог что бы то ни было дарить, не мог лично продавать свои картины. И галерейщики ему хорошо за это платили.

РЖ: Когда художник достигает определенного возраста, то, наверное, для него встает вопрос, чем он собственно занимается - творчеством или тиражированием, тем более, что часто, когда не хочется расставаться с той или иной картиной, покупатель вполне готов довольствоваться авторской копией. Для вас есть эта проблема творчества или тиражирования?

А.С.: Нет, такой проблемы у меня пока еще нет. Но я могу точно сказать, что иногда художникам приходится подчиняться вкусам галерейщиков. Они знают, что он должен писать, потому что у них свой контингент покупателей. Известная вещь - Ренуар всегда писал пухленьких, хорошеньких, румяненьких девиц, и все это шло на продажу. Он не мог уже написать портрет какого-нибудь другого типа, потому что знал, что это не пропустят галерейщики. Это своего рода цензура. Кому-то это обуза, кому-то - ничего, все равно. Кто как умеет работать.

РЖ: На недавнем заседании Госсовета, которое целиком было посвящено вопросам культурной политики, президент сказал о том, что одной из главных проблем является свобода творчества. Действительно ли существует эта проблема, или для самих художников такой проблемы нет?

А.С.: Есть, сейчас есть свобода творчества. Да и дело не в этом. Раньше было как: если художник пишет не то, что принято, что не укладывается в идеологические рамки, его просто запрещали. При Сталине многих посадили и расстреляли. Я не думаю, что поэтов посадили и уничтожили за то, что они веля себя плохо, - они писали не то, что нужно. Так и с художниками было. То есть больше, меньше, но всегда были запреты. Я никогда не выставлялся ни на одной государственной выставке, хотя все интеллигенты знали меня и любили. Я считал всегда себя приличным художником. Но сейчас это никому не интересно. Пиши, что хочешь, никто тебя не тронет. Только с выставками стало хуже. Раньше все брало на себя государство, оно же и деньги платило - и немаленькие деньги. Поэтому и требовало, как сейчас это делают на Западе галерейщики. А в России написал и - хочешь не хочешь - сам и думай, куда ты денешь картину.

РЖ: Интересно, как, по-вашему, сейчас обстоят дела со спросом на современную русскую живопись после того, как она перестала быть запретной? Он остается примерно таким же, что и раньше? Или вообще это дело вкуса: кого полюбили, √ как вас, например, тех и любят, уважают, знают, покупают?

А.С.: Я семь лет прожил в Париже и составил об этом какое-то мнение. Русское искусство на Западе пока никому не нужно. Это был бум, когда наши картины неплохого уровня мастерства просто выбросили на Запад, но по очень низким ценам. Поэтому был небольшой интерес. Сейчас по таким ценам уже нельзя продавать, потому что нужно какие-то затраты оценивать. Все равно любой наш художник уровня Коровина, Шишкина или Айвазовского, который считается самым дорогим сейчас на Западе, и сотую долю не тянет до цены такого же уровня западных художников. Вот отсюда можно судить, а потом уже говорить о современниках. Современники вообще, можно сказать, никому не нужны. Цена на их картины стоит вроде бы тоже приличная, то есть условно оценивается дорого. А покупателей нет. Лучше они за эту цену своего художника купят, который у них в цене. Ну, я могу даже сказать так: на Западе - большой патриотизм. Во Франции даже на Тициана очередей не было, а на какого-нибудь современного художника XIX-го или XX-го века французы будут даже на жаре стоять сутками, чтобы попасть. Они любят своих.

РЖ: Как вы считаете, сегодня существует в России арт-рынок, то есть рынок современного искусства, и кто устанавливает цены ?

А.С.: Все-таки цены устанавливает рынок. Допустим, я говорю, что моя картина стоит 3 тысячи долларов. Если она покупается хотя бы периодически, то значит, такая цена и получается, если нет, приходится цену снижать, приспосабливаться. За сколько покупают, за столько обычно и продают. Таких цен на Западе нет. Это - очень низкие цены. Хотя у художников популярных цены высокие, и, вероятно, кто-то их покупает.

РЖ: Когда вы устраиваете выставки в Ярославле, это для чего? Вас там ценят, любят, и там у вас есть постоянные поклонники? Почему именно в Ярославле, разве там есть покупатели?

А.С.: Нет, да и вышло это тоже случайно. Просто музей периодически обращается к художникам, которых они хотели у себя видеть на стендах. Услышали про меня, взяли мои каталоги, пришли ко мне и начали говорить, что хотят выставить. Я подумал, что ничего это мне не дает. Абсолютно. Но они присылают машину, отбирают работы, сами вешают, сами привозят. То есть я ничего не приобретаю, но и ничего не теряю. Одно только приятно, когда говорят, что в Ярославле ходят на выставки, потому что в Москве, можно сказать, на выставки не ходят. Ходят только на скандальные. А на меня вообще мало ходят, поэтому мне иногда приходится соглашаться. Сидеть в мастерской и не выставляться - скучно. Иногда хочется чего-то такого необычного.

РЖ: А бывает такое, что вам очень важно выставиться для того, чтобы закрыть один творческий период и начать другой, чтобы освободиться от той или иной темы?

А.С.: Нет, у меня такого не бывает. Я как поступил в Суриковский институт, после окончания стал разрабатывать какие-то темы. И эти темы разрабатываю без конца, потому что дело не в теме, а в задачах, которые я ставлю при решении этих тем. И эти задачи, можно сказать, неразрешимы, их можно постоянно разрабатывать. Приведу пример. Был такой замечательный художник Артур Владимирович Фонвизин. Он все время писал одно и то же: лошадка, с лошадкой циркачка стоит... Это его коронная тема, которую он писал до 90 лет. Но это не значит, что он скучный, однообразный художник. У него в каждом произведении масса откровений, масса открытий. Я не Фонвизин, мне далеко до него. Но у меня есть темы, и многое я пытаюсь все время разрешить. Думаю, если бы я какую-то тему до конца разрешил, я бы ее, как вы говорите, закрыл.

РЖ: Когда о вас говорят, говорят: "Анатолий Слепышев - лидер московской школы", говорят - "русская образность". Как вы считаете, эта "русская образность" как-то меняется или нет? Эти прогулки, пейзаж романтический или неромантический, это действительно те русские темы, которые были вечными, которые были традиционны для XIX века, остались в XX и сохранятся в XXI.

А.С.: Я еще раз говорю, для меня тема не имеет значения. Для меня важна задача, которую я там пытаюсь разрешить. А темы - это всегда одно и то же. Меня часто спрашивают, почему я пишу распятие, Голгофу, верующий я или нет. Дело не в вере, а в том, что распятие - это вечная человеческая тема. Всегда было насилие, всегда были какие-то проблемы. Я пытаюсь при помощи этой темы решить более глобальные, серьезные проблемы. А проблем у живописцев очень много. И чем их больше разрешаешь, тем они более неразрешимыми становятся. Это как открытие мира. Чем больше ты его открываешь, тем он более не познаваемый. Все больше и больше загадок. Вот это для меня важно. А то, что я русский художник, то я могу сказать, что выработалась такая традиция, что московский художник должен быть более живописен, у него более мягкие тона. Я сколько ни ездил по миру, мягче русского пейзажа нигде нет. В Италии горы, море, все это резко, исчерчено, поделено. Очень красиво, но таких мягких, нежных тонов, как в Подмосковье, особенно осенью, нет. У нас все по-особенному. Может быть, не очень удобно. В Италии, наверное, приятней жить, и теплее, и уютнее, и комаров нет. Но мы привыкли, это наше.

РЖ: Вы прожили в Париже много лет, хорошо там художнику или нет?

А.С.: Художнику всегда везде трудно. Особенно в Париже. Если художник не затребован, если он не может продать своих вещей, ему там делать нечего. Если художник затребован, то ему везде хорошо. И в России, если он умеет продать, умеет где-то найти заказы, заработать деньги. В этом я убедился. Кем бы человек ни был, если он не может здесь приспособиться, он не сможет и там. А там все намного жестче. Там друг друга никто не понимает, там никому не поплачешься. Там давно все построено на деловом уровне: умеешь работать, умеешь зарабатывать - другим еще помогаешь, нет - там еще жестче относятся люди друг к другу.

РЖ: Многие критики пишут, что расцвет Слепышева пришел на 2000-е годы. Вас это обижает или нет, то, что именно сегодняшнее время признают, а вот все предыдущее видят как путь к этому расцвету.

А.С.: Нет, я даже на это никогда внимания не обращал. Я всегда работаю одинаково, с большим напряжением, и расцвет и падения бывают чисто от настроения. Муза посещает или не посещает. Иногда бывают периоды, когда все идет хорошо, иногда мучаешься, и сколько бы ты ни мучился, ничего не получается. Это бывает у всех художников.

РЖ: Вы верите во вдохновение? Или, не дожидаясь его, пишете каждый день с 9 до 13?

А.С.: Я каждый день не с 9, а с утра и до ночи пишу или что-то рисую. Много очень работаю. Если бы у меня были возможности, если бы у меня не было проблем с деньгами (у меня даже сейчас мастерской нет. И жить мне, в общем, негде. Так получилось), - я бы, наверное, в десять раз больше делал работ. Просто их хранить даже негде, поэтому это сдерживает, и, конечно, большие затраты. Очень дорого сейчас стоят и краски, и холсты, мастерская дорого, все дорого. Это единственная проблема, а так, я даже не думаю. Есть вдохновение - лучше писать, когда получается. Очень мучаешься, когда не получается, но я все равно пишу. Иногда думаешь, было самое тяжелое время, ничего не получалось, а проходит время, и смотришь, что тогда получилось лучше, чем сейчас, когда было вдохновение. Это потом все оцениваешь. Художники работают сиюсекундно и мучаются.

РЖ: Вам что-то нужно для вдохновения, какие-то продукты питания или посмотреть картину любимого художника, кино, театр, что угодно?

А.С.: Да, очень бывает помогает, если мне понравился художник талантливый, яркий. Это вдохновляет, после этого действительно хочется работать. Если я случайно насмотрелся плохих художников - нападает апатия. Плохое искусство - оно вредно, оно разрушает зрителя, даже если он не понимает, это все равно вредно. А хорошее, талантливое искусство - оно очень благотворительно действует на всех.

РЖ: А охота вас интересует только с точки зрения живописи или нет?

А.С.: Охота меня интересует только с точки зрения движения, которое там есть. Я очень люблю лошадей рисовать. Там такая динамика. Ведь все искусство строится на приемах. То есть это приемы, шаблоны, которые возведены на уровень высокого мастерства. Не знаю, я никогда никого не убивал, не охотился, да я и не буду убивать птичек или зверушек, пусть живут. В конце концов, мы цивилизованные люди, городские. Пошел в магазин, там без нас убьют.

РЖ: Ваши картины есть в коллекции Государственной Третьяковской галереи, в Музее Изобразительных искусств им. А.С. Пушкина. Зачем художники отдают свои картины или продают, ведь их же в итоге почти не увидит никто? Может быть, раз в 10-20 лет их кто-нибудь выставит, а так они лежат в запасниках, и даже специалисты с ними не работают.

А.С.: Нет, это неправильно, потому что, когда картины расходятся, когда их покупают частные лица, то это как в болото, и кругов не бывает. Я в Париже прожил долго и продал довольно много картин. Я еще много дарю. Много продал, много раздарил. Где эти картины, я не знаю. Но те картины, которые в России у людей, которых я знаю, а уж тем более - если они попали в музей, я знаю, что они там есть. Это приятно. Когда сделали в Третьяковке новую экспозицию и повесили несколько моих работ, мне было очень приятно. Все-таки мы воспитанники того времени, патриотические люди, нам приятно, если картина принадлежит государству, значит, кто-то из людей будет смотреть. Все мы склонны к честолюбию и к себялюбию, со слабостями. Я же не стою над обществом. Нет, мне на все не наплевать, мне, как всем, что-то больно, что-то жалко. Даже когда картина куда-то исчезает.

Беседу вел Григорий Заславский.