Первая новость только на первый взгляд не имеет никакого отношения к искусственной жизни. По инсайдерской информации, достойнейший "Еженедельный журнал" завершил отмеренный ему срок земного существования и теперь отправляется в мир иной - развязывать свои кармические узлы в виртуальном пространстве. Для внимательных наблюдателей это не слишком большая новость: непременный признак скорой гибели издания - угасание, а потом и окончательное исчезновение культурного департамента. В ЕЖе рубрика "В искусстве" исчезла в сентябре, Александра Панова и Федора Ромера перекинули на другие фронты, к искусственной жизни имеющие опосредованное отношение. Конечно, есть надежда, что и Панов, и Ромер не пропадут в этом жестоком мире, но удивительный феномен гниения медийной рыбы с головы прекрасно знаком и вашему покорному обозревателю, и Аделаиде Метелкиной, и много кому еще. Поэтому мой совет всем папараццам: если ваше начальство вдруг обнаруживает, что в отделе культуры пишут не так и не о том, - срочно ищите новое место работы.

Однако дело не только в том, что культурку зажимают. Искусственные объекты, совсем недавно так веселившие глаз и потрясавшие воображение, начали сдуваться. Некоторые из них прямо демонстрируют невозможность наполнения живой кровушкой и достижения сколько-нибудь работоспособных параметров. Во всем виноват, естественно, постмодернизм, о чем сообщил глубокомысленный Павел Пепперштейн в галерее "Риджина". Но речь вовсе не о том, о чем вы подумали, - коронный номер Пепперштейна, то есть всяческая реакционная психоделика в картинках, показывается в основном помещении галереи. Несмотря на свои прекрасные заблуждения, Пепперштейн рисовальщик неряшливый и неопрятный, новые медиа у него выходят гораздо более убедительно. А вот видео, которое показывали в "Риджине" в отдельном зале, почти идеально: некие прекрасные юные девы пытались гипнотизировать члены мужские половые. Вывод довольно банальный: "Как и фильмы Уорхола, "Гипноз" показывает мир, где все события - будь то образование знака из незнака или возможность полового акта - бесконечно откладываются. Мир, в котором ничего пока что не происходит, оказывается самым комфортным. Да и само психоделическое философствование "медгерменевтов", одним из образчиков которого является авторский комментарий к проекту "Гипноз", в чем-то сродни восточным сексуальным практикам: главное искусство заключается в том, чтобы бесконечно оттягивать то ли наступление оргазма, то ли проявление окончательного смысла" (Ирина Кулик, "Половой такт", "Коммерсантъ" от 11.11.).

Восток, конечно, дело тонкое, хотя психоделический Пепперштейн и в самом деле преимущественно мыслитель и посему говорит только о том, что "есть бесчисленное количество разных намеков, указателей, стрелок, которые гипнотизируют нас древней силой и которым можно противопоставить одно. То, во что вчитываешься, но не в силах понять - поскольку понимать-то там нечего. Что приемлет все толкования - поскольку закончится все известно чем" (Константин Агунович. "Павел Пепперштейн: "Мы все живем под гипнозом знаков", "Афиша" от 8.11.).

Дмитрий Барабанов тонко подметил: "Каждый побывавший на выставке выходит оттуда с невыразимой мимикой и в состоянии крайней задумчивости. Что же, надеюсь, кавернозные тела современного искусства и дальше будут в избытке наполняться вдохновением" ("АРТикуляция с Дмитрием Барабановым" # 24). Насчет прилива вдохновения в кавернозных телах сказано сильно; иногда в нашем тонком деле исторический оптимизм помогает лучше виагры. Но истинный смысл послания г-на Пепперштейна решилась проартикулировать только отважная Юлиана Головченко: "Орган же, по замыслу автора, должен под гипнозом взгляда оптимистически менять положение. На самом деле почти все испытуемые мужчины "зависают" в горизонтально-наклонном положении, и нет у них, несмотря на сосредоточенные конвульсии, прогресса ни в ту, ни в иную вертикаль" ("Бесконтактный контакт", "Независимая газета" от 15.11.). Как старый солдат, политкорректных слов любви не ведающий, скажу прямо. Девические бесконтактные пассы ни к чему не привели: эрекции не возникло ни в одном из представленных сюжетов. А стало быть, все поиски смыслов и прочие отказы от интерпретации оказываются бесцельными. Диагноз, поставленный Пепперштейном, прост и ясен: импотенция. Пора возводить бесконтактный петтинг в ранг государственной политики.

Однако есть средь нас последние герои - такие, как Борис Орлов, который прямо заявил Дмитрию Барабанову: "Существует возрастной прессинг - я уже старый, а они еще молодые. Старый самец должен всегда себя держать на уровне. Ситуация героическая - сдался, и тебя сожрали! Сдался перед собственным творчеством, когда не можешь ничего нового предложить, значит, ты вообще съеден временем. Поэтому художник должен уверенно стоять, стиснув зубы". Борис Орлов знает, о чем речь: в семидесятых веселые и наглые молодые самцы соц-арта лишили последних смыслов империю знаков, которой прикрывалась немощная советская геронтократия. Адреналина с тех пор утекло много, но Орлову повезло: этот мир не позаботился о том, чтобы отправить постаревших волков в благоустроенные теплые вольеры. Ему бы сидеть где-нибудь в академии, ни о каком дарвинизме не думать, пожинать лавры и стричь купоны.

Единственное право, которое Орлов заслужил, - цитировать самого себя, право, которое признают и молодые волки: "Проступившая теперь на его работах нарядная плесень если и символизирует что-то, то это что-то - безвременье, глубинный слой доистории, где в принципе невозможны постмодернистские спекуляции. Раскрашивая собственные вещи классического периода на манер дремучего умельца из глубинки, Орлов нешуточно рисковал нарваться на обвинения в скучном самоцитировании, но чисто формальное впечатление, производимое этими вещами, отменит, поверьте, любые претензии" (Антон Горленко, "Борис Орлов", "Афиша" от 17.11.).

Конечно, есть мнение, что Орлов, как и прочие соц-артисты, попал в расставленные им самим темпоральные силки: "Соц-арт, который намеревался быть вечным, поскольку таковым обещало быть все по-настоящему советское, в своем изначальном виде неожиданно кончился. И с годами все труднее становится пародировать то, чего уже нет и, кажется, никогда больше не будет. Нужно спешно переводить искусство, прежде изобличавшее абсурдность официальной идеологии, в новое качество" (Сергей Сафонов, "Хохлома спасет мир", "Газета" от 24.11.).

Впрочем, особой иронии и пародийности у соц-артиста Орлова и раньше не наблюдалось, он оперировал символами сталинской имперскости как чистый эстет. А именно предельное эстетство и требует наибольшего героизма: "На международную площадку мы должны были прийти с демократическим лицом, а не имперским. Но чем более недозволенными были такие мотивы, тем более они были сладостными, тем сильнее к ним хотелось вернуться. Я взял "имперскую" тему как абсолютно невозможную, как заведомо непроходимую! Тем самым я перерубал себе биографию вчистую" (упомянутое интервью Дмитрию Барабанову).

Здесь следует указать на то обстоятельство, что соц-арт изначально был историческим стилем, как и сталинский соцреализм в восьмидесятых. В начале девяностых казалось, что и нетленная купина соцреализма, и эстеты соц-артисты навеки погребены в подвальных лабиринтах истории. Но у нас время течет сразу во все стороны, и они всегда возвращаются.

Чувствительный Церетели уже намерен поставить монумент Генералиссимусу Сталину - правда, в Крыму, в компании Черчилля и Рузвельта. Именно этот вопрос, насколько можно понять, и решается на Майдане Незалежности. А у бедных москалей от бесконечного проекта ЗКЦ возникает "стокгольмский синдром", когда жертвы начинают любить своих же захватчиков. У председателя Академии художеств на подходе еще легионы и армии новых монументов. Так что спасения от них почти нет, и полюбить их жителям России придется" (Сергей Соловьев, "Сталин возвращается", "Новые Известия" от 18.11.).

Занятие для крепкого духом и телом соцартиста у нас всегда найдется. Вот и у Ольги Свибловой, в Московском доме фотографии, выставляют обложки журнала "Огонек". Все правильно: "Такой - молодой, активной, спортивной, изобильной, с настоящими выборами (на обложке 1950 года голосует Сталин) - страна хотела себя видеть. И так привыкла, что до сих пор ностальгирует по обложечному благополучию" (Фаина Балаховская, "Зеркало для страны", "Время новостей" от 26.11.).

Это и есть тот самый, давно искомый Новый Историзм. Беда лишь в том, что в ситуации, когда История никак не кончается не может возникнуть настоящее, то есть социально ангажированное искусство. Каким, например, является современное польское искусство, показанное на премьерной выставке в новом здании ГЦСИ. Искусство вполне этаблированное, однако поразившее ту же Фаину Балаховскую: "Такого обремененного человеческими проблемами, режущего правду-матку искусства в России не было со времен передвижников. Активный интерес поляков к давнему прошлому и современным реалиям - в России кажется почти неприличным" ("Преодолеем отдаление?", "Время новостей" от 19.11.). Дело не только в отсутствии воли и в том, что "современные польские художники работают в стране - члене НАТО и ЕС и, как и подобает европейским художникам, работают либо с общими для всех политическими сюжетами, либо с тем сугубо частным измерением искусства и повседневной реальности, которое опять-таки оказывается универсальным для жителей более или менее глобализованного мира" (Ирина Кулик, "Польские маневры", "Коммерсантъ" от 20.11.). Дело в другом: работа с социальными контекстами у нас теперь рассматривается не как терапия, а как антигосударственный терроризм. Хороший пример - проект Роберта Румаса "Городские маневры"; он подразумевал расстановку в городском пространстве специальнно выделанных знаков, чтобы каждый мог понять, где находятся подворотни, где собираются наркоманы; парки, где обычно выпивают алкоголики; районы, где чаще всего грабят и убивают; места, где собираются местные бомжи и так далее. Так было и в Кракове, и в Таллине, где показывался этот отличный проект. Но уже в Нижнем Новгороде организаторы побоялись расставить социальные знаки непосредственно в городе, поскольку местные власти могли бы отреагировать на это неадекватно. В Москве то же самое: все ограничилось теплым выставочным залом. Ни к чему нам этот новый критический реализм, нам и будней истории хватает по горло.