Специфика данной дискуссии, пожалуй, и заключается в том, что ее основная интрига является языковой, то есть связана с семантической и ассоциативной нагрузкой самого слова "фашизм". Интенсивный мифосимволический подтекст термина определен, разумеется, опытом Великой отечественной войны, и ссылка на этот опыт служит наиболее ходовым аргументом при обсуждении темы. Заложенные еще советской пропагандой модели восприятия фашизма составляют в нашем обществе предмет широкого и устойчивого консенсуса. Несмотря на это, речевой обиход 90-х придавал слову диаметрально противоположные значения в зависимости от политического контекста. На языке "лево-патриотических" сил "фашизм" - как синоним бесчеловечной оккупации - служил обличению ельцинского правящего либерализма; на языке "демократических" риторов "фашизм" - как синоним тоталитаризма - маркировал коммуно-патриотическую оппозицию. Подчеркнутое безразличие к оттенкам внутри "тоталитарного" лагеря "демократическая" общественность выразила рожденным в ее недрах словом "красно-коричневый". Поначалу популярное и действенное, это политико-цветовое клише в течение нескольких лет стерлось в результате активного употребления и также в результате контрстратегии оппонентов, часть из которых решила демонстративно определиться как "красно-коричневые" и в некотором роде "отмыть" слово (ср. одноименный роман А.Проханова). Характерно, что аналогичной стратегии в отношении собственно "фашизма" никто не предпринял. Даже РНЕ в агитационных материалах настаивает на различии между "плохим" фашизмом и "хорошим" национальным социализм. Поэтому дискуссия о "фашизме в России" в лингвистическом смысле не является дискуссией между "фашистами" и "антифашистами". А скорее является борьбой за карт-бланш на использование отрицательного "семантического заряда" слова "фашизм" в собственных политических интересах.

Рассматриваемая дискуссия является лингвистической также и по другой причине: одной из ее проблем стало корректное определение фашизма, которое могло бы иметь юридический вес. Само по себе определение не представляет большой трудности. Трудность состояла скорее в том, что определения фашизма, корректные в научном плане, не вполне соответствуют потребностям юридического и политического обихода. Таково, к примеру, определение, принадлежащее известному американскому исследователю Стэнли Пэйну: Фашизм - "форма революционного ультранационализма, имеющего целью возрождение нации на основе виталистской философии; структурированного по принципу экстремальной элитарности, массовой мобилизации, вождя; оценивающего насилие положительно как цель и метод; склонного считать нормой войну и/или военную мощь". И наоборот, определения "корректные" в политическом и юридическом отношении (то есть пригодные для репрессивного использования) содержат теоретические передержки. Так, "официальное" определение, данное экспертами РАН по заданию Президента, выглядит в некоторых отношениях попыткой рационализации обыденного словоупотребления с характерным для него безразличным смешением фашизма, расизма, национал-социализма: под "собственно фашизмом", - пишут эксперты, - понимается "идеология и практика, утверждающие превосходство и исключительность определенной нации или расы и направленные на разжигание национальной нетерпимости, обоснование дискриминации в отношении представителей иных народов; отрицание демократии, установление культа вождя; применение насилия и террора для подавления политических противников и любых форм инакомыслия; оправдание войны как средства решения межгосударственных проблем". Пытаясь снять трудности, возникающие в зазоре между ругательным значением термина и его описательным, научно корректным значением, доктор исторических наук Валентина Лапаева поясняет (выступление на парламентских слушаниях "О предупреждении проявлений фашистской опасности в Российской Федерации", прошедших в феврале 1995 года): "...основная задача сегодняшнего разговора заключается не столько в том, чтобы уяснить оттенки различий между фашизмом, национал-социализмом, шовинизмом и так далее, сколько в выявлении того общего, что определяет общественно опасный характер этих направлений политической активности". Таким образом, за "фашизмом" предлагается сознательно закрепить расширительное значение, делающее его синонимом "общественно опасного" правого радикализма - поскольку такое значение наиболее операционально в юридическом смысле. Та же Лапаева фиксирует: для того чтобы пресекать исходящую от явления общественную опасность, "законодателю нет нужды заниматься метафизикой, пытаясь сформулировать понятие "фашизм" (это дело специалистов другого профиля)".

Что же касается "специалистов другого профиля", то они тоже имеют в этой дискуссии свою особую долю - наряду с фигурами митинговой политики и экспертами официального законотворчества. Показательны вехи, расставленные в полемике между Сергеем Кургиняном и Александром Прохановым, а также в критических опытах Александра Янова. Кургинян и Янов равно нацелены на педалирование фашистской угрозы - хотя и с совершенно разных позиций. Ставя вопрос в "метафизическом" разрезе, они предлагают один и тот же критерий. "Фашизм, - заявил Кургинян, - это паразитирующая на любви к мертвым любовь к смерти. Это апологетика смерти. Это воля к смерти. Это возглас "Да здравствует смерть!". В точности то же самое пишет Янов, разоблачая "эзотерическую" доктрину "фашиста Александра Дугина" и пытаясь вновь сделать общим знаменателем для фундаментальной критики фашизма старый фроммовский аргумент о "танатофилии" Гитлера. Вне зависимости от того, насколько удачными были эти попытки определить "фашизм" по существу, наблюдателю остается признать, что они составляли приятное исключение на преобладающем фоне истеризированной журналистики, языковой типаж которой точно охарактеризован в одном из обозрений РЖ. "Воители-антифашисты со стажем паразитируют на типично фашистских языковых структурах, тиражируя язык, и, следовательно, способ отношения к миру, в деталях разработанный их противниками. "...Разнузданные мерзавцы, лишенные человеческого облика, решившие утвердиться у власти, пользуясь тяжелейшей ситуацией, в которую попала Россия" - фраза, равно уместная и в фашистском, и в антифашистском тексте".

• Ход дискуссии
  
• Аргументация и язык дискуссии
  
• Фигуранты и интересы
  

поставить закладку