Университетская кухня и "вибрации меди"
Лев Мельчук
Пушкинское блюдо - коронное и дежурное во всех меню 1999 г. Пройдет юбилей - и только-только разобраться в содеянном - конференциях, семинарах, неисчислимых сборниках и просто изданиях, затерявшихся в виньеточных вихрях. Но не пришло еще время итогов. Мы - в нарастающем движении к заветной дате. А поэтому главное - успеть. Успеть, не переводя дыхания, во что бы то ни стало...
Университетское издательство (МГУ) готовит много сюрпризов, настоящих и псевдо.
К первым по своей добротности и качеству, а порой и неожиданным поворотам сюжета относится новинка. Вот-вот выйдет сборник "Пушкин и драма XVIII-XX вв." Сюжет заведомо опасный и скользкий - в силу толщи загадок, которой начинен сам пушкинский "театр". А все, что "не-театр" у Пушкина, а у других принято считать "театром", в ближайшем рассмотрении и при постановке в естественный культурный ряд, оказывается, опрокидывает все заведомые ожидания.
Так, к примеру, одна из самых фантастических историй, которая обсуждается в сборнике, это "сценические альянсы" "Медного всадника" и, в частности, нечаянная зараженность им одного из самых мрачных демонов русской драмы - Сухово-Кобылина.
Поле напряжения, которое возникло в связи с проблемой "Пушкин и шестидесятники" (как группа, объединенная исключительно по возрастному, а не идеологическому признаку), отчасти освещается одним странным, казалось бы, абсолютно периферийным эпизодом - "попаданием" одного из центральных пушкинских сюжетов в биографию и - шире - судьбу Сухово-Кобылина. На первый взгляд, все достаточно тривиально, и события развиваются по заранее предпосланному историей сценарию. Итак, последний младший современник Лермонтова, ровесник А.К.Толстого, университетский товарищ А.И.Герцена, Н.П.Огарева, К.С.Аксакова безусловно принадлежал к поколению, чье взросление шло "под знаком Пушкина".
Это взросление конца 1830-х годов крайне точно описал В.А.Соллогуб: "Трудно себе вообразить, что это был за энтузиазм, за обаяние толпы к величайшему нашему писателю, это имя волшебное являлось чем-то лучезарным в воображении всех русских людей, в особенности в воображении очень молодых людей... Я в сотый раз начинаю говорить о великом поэте, всегда и на всю жизнь представлявшемся мне чем-то вроде полубога".1
Двинемся дальше. В "Записках одного молодого человека" А.И.Герцен вспоминает свою первую встречу с поэтом: "О, Боже мой, как пламенно желал я увидеть его ... и увидел наконец, и все показывали с восхищением, говоря: "Вот он, вот он!"2 "Пушкин был в то время для молодежи все. Все упования, сокровенность чувств, честнейшие побуждения, все гармоничные струны души, вся поэзия мыслей и ощущений - все сводилось к нему, все исходило от него..." 3
Сухово-Кобылин кажется исключением из общего порядка "обязательных" отношений, из общего литературно-бытового ритуала. И можно было бы с определенностью утверждать, что такое "молчание" Сухово-Кобылина - лишь дополнительное доказательство совершенно разных прописок в русской культуре, освященной именем Пушкина, - если бы не одно высказывание, оставшееся в архиве в записи "третьих лиц".
3 января 1892 года Сухово-Кобылин вместе с В.С.Кривенко был в Александринском театре на премьере возобновленного "Дела". После спектакля состоялась беседа, которую Кривенко записал в тот же вечер. Сухово-Кобылин между прочим называл "Дело" "своим "медным памятником", повторил, что "к литераторам, литературной братии во всех ее проявлениях издавна питал желчные чувства. И даже в молодости, когда все были так увлечены поэзией Пушкина, он занимался вещами практическими, способными принести пользу Отечеству. В памятный всем 1837 год написал работу, сведения которой до сих пор применяются в строительстве и архитектуре. (Скорее всего, имеется в виду сочинение "О равновесии гибкой линии с приложением к цепным мостам", представленное на конкурс и награжденное Советом университета золотой медалью.), а в 1880-х годах, в эпоху пушкинских торжеств, во время "второго пришествия Пушкина", писал о сельском хозяйстве, промышленности. (Сохранилось, правда, более позднее сообщение "Способ прямого получения ректификационного спирта из бражки", напечатанное в Записках Императорского Русского технического общества (1888, #8).4
Приведенному выше фрагменту предшествовало также записанное В.С.Кривенко рассуждение Сухово-Кобылина о "медной мелочи", "медных грошах", "ломаных копейках", обесцененности российского государства, истории, происшедших во многом благодаря усилиям чиновников и писателей.5 Та же тема "девальвации", "медного кошмара и бреда" в той же семантической упаковке проходит в статье "Похороны Золотого банка".6
"Медные деньги", "медные гроши" отсылают нас к известной характеристике воспитания, полученного одним из гоголевских персонажей в "Мертвых душах". Однако в контексте "пушкинского" фрагмента упоминание трилогии и ее сердцевинной части - драмы "Дело" - кажется знаменательным. Можно предположить, что "медный памятник" - контаминация двух названий: "Медного Всадника" и "Памятника", общий итог, личное подытоживание, столь свойственное Сухово-Кобылину с конца 1870-х годов. Но случайно ли искажение, случайно ли "попадание" пушкинского элемента в размышления Сухово-Кобылина?
"Медный всадник" практически миновал сцену. Вспоминается лишь, к примеру, историческая пьеса Н.В.Кукольника "Монумент" (1843), посвященная открытию памятника в 1782 г. (там же он назван Медным Всадником). "Реальный" персонаж И.И.Голиков, будущий биограф Петра, рассказывает о собеседованиях с "седыми" ветеранами его походов:
Я слушал. Мне казалось, Он живет...
Мне показалось, будто двери
Легонько скрыпнули; я обмер; слышу:
Идет; гляжу - Он, в канифасной куртке
С короткой трубкой, в шапке с козырьком
Гуляет по гостиной... Я бежать!
Гостей перепугал; домой! А он за мной!
Я в кабинет и заперся... Так живо
Растрогано воображенье было... 7
Еще один пример. В начале 1850-х известный трагик, актер и драматург В.А.Каратыгин выбрал "Вступление" поэмы для так называемой "фрачной роли".
"Вот он ..., перейдя на высокие ноты, загремел, когда пошла речь о том, что отсель грозить мы будем шведу. Правая рука показала и это место в оркестре, немного вправо от будки, в которой, конечно, сидел, беззаботно понюхивая табачок, суфлер, совсем не нужный актеру за все это время.
Здесь будет город заложен, - и та же правая рука указывает новый пункт, гораздо дальше и уже влево. Она же тотчас потрясается, - это угрожающий знак того, что город выстроен на зло надменному соседу, и она же, рассекая воздух сверху вниз, не медлит ознаменовать тот способ, каким будет прорублено окно в Европу. Следом за тем, и также нимало ни медля, движением ноги объяснено было нам, насколько твердою пятою встанем у моря и запируем на просторе....
Еще один момент - и снова обе руки быстро сложились на груди крестом, потому что проходят те сто лет, в течение которых в темных лесах, на болотных топях горделиво вырастал пышный город... . Слово "пышно" вылетело из уст, подобно колечку дыма, какие пускают умелые курильщики, а слово "горделиво" было сказано с головой, откинутой назад, и густой октавой.
.... Всю эту строфу актер постепенно доводил до необычайного крика... На самом последнем стихе он, однако, и сам стих вдруг, неожиданно и круто, и пустил его на глухой октаве, так как, очевидно, желал показать, что суда находятся в тихой и надежной пристани. ...
В своем месте дальше предъявлено было, как мосты повисли над водами ... и как темно-зелеными садами покрылись острова в гранит одетой Невы, причем красноречивая правая рука шевелилась таким медленным образом, точно успокоившийся чтец гладил в это время жирного кота вдоль спины".
Декламацией строк о Москве и Петербурге нарочито акцентировалось соперничество столиц. "И опять руки сложены крестом на груди, и опять потуплены глаза и наклонена голова, даже на этот раз гораздо ниже, чем прежде. ... С матушкой Москвой содеялось великое злосчастие: сбита у нее спесь и сломлена гордыня; волей-неволей пришлось ей смириться и покориться, склонив свою седую голову перед младшею столицей".8
Л.Н.Майков записал впечатление И.С.Тургенева: "Каратыгин, читая "Медный всадник", усиливался представить перед зрителем пустыню - разводя руками, и волны, и Петра Великого; при этом случае самым зычным образом возвышал свой голос; а затем самою жалостною кислою физиономиею пытался представить ничтожество утлого челнока, брошенного на эти волны".9
"Медный всадник", казалось, зомбирует русскую культуру. Каждая "референтная группа" актуализирует , озвучивает что-то отдельное. Свое. И только автор одного текста за всю историю внятно отрефлексировал это зомбирование. Сухово-кобылинская пьеса "Дело" - последовательное, мучительное прохождение , путеводитель по завораживающим кругам "Медного всадника" - имперскому, каменному и человеческому, живому; медленное - по словам, по капле воссоздание замкнутого трагедийного цикла, мистического ритуала тихой смерти ("...из бренного-то тела таким инструментом душу выну, что и не скрипнет"), формула которого найдена Сухово-Кобылиным и с математической завершенностью выведена в трилогии: "А частный человек что? - Частный человек - нуль! ха! (с.91). Стержень пьесы - развернутая, многоступенчатая тирада, своего рода продолжение, развитие реплики "Ужо тебе!" - в речах и картинах. При всем разнообразии лиц здесь господствует единая тональность одного высказывания, и принадлежит оно новому лицу - самому автору-персонажу, пушкинскому Евгению 1860-х, поневоле втянутому в многолетний судебный процесс, наяву на протяжении нескольких десятилетий проживающему катастрофу иррационального столкновения с русской государственностью, историей, властью, литературой . Переосмысление "магической поэмы" в 1860-х уравнивает два "тяжелых вопроса", на разрешение которых обрушена вся русская культурная энергетика - с тех пор и поныне: "Что делать?", "Как сказать?" Сцена фокусирует внимание на втором.
Примечания:
1 Воспоминания В.А.Соллогуба. Пб., 1887, с.115; 165.
2 Герцен А.И. Полное собрание сочинений в восьми томах. Пг., 1915-1917, т.2, с.391.
3 Гончаров И.А. Полное собрание сочинений в девяти томах. Пг., 1916, т.5, с.76-77.
4 РГАЛИ, ф.785,оп.1.ед.хр. 2, л.26-27.
5 РГАЛИ, ф.785,оп.1.ед.хр. 2, л.25.
6 "Свет", Пб., 1890, #8,19 апреля, с.3.
7 "Библиотека для чтения". 1843, т.61.
8 Максимов С.В. Из давних воспоминаний // Ежегодник имп. театров. Сезон 1895-1896 гг. СПБ,1897, с.473-476.
9 "Русская старина", 1883 . # 10. с.216.
