Заметки к ненаписанному учебнику

Александр Логунов

В процессе подготовки к одному из форумов ЮНЕСКО, посвященному культуре мира и демократии, меня поразило одно наблюдение, сделанное при знакомстве с представленными материалами. Самое большое количество предложений поступило от желающих написать разного рода учебники по культуре мира и демократии. Только Россия представила более двадцати подобных заявок. Невольно я задался вопросом, обладает ли наше поколение достаточным опытом, знаниями и умениями для того, чтобы взяться за решение столь сложной задачи? Если нет, то на основании чего мы собираемся обучать последующие поколения? На первый взгляд, мы можем скорее поделиться многочисленным и самым разнообразным опытом жизни и существования в культуре не-мира, потому что вряд ли состоятелен наш опыт 26 дней, прожитых без войны за пятьдесят послевоенных лет. И все же заслуживает внимания само стремление создать такой тип учебника, по которому школьники и студенты будут изучать не даты начала и окончания войн, а те случаи в истории, когда удавалось путем невероятных усилий и уступок, компромиссов и соглашений избежать "вооруженного столкновения", сохранить жизнь тысячам, а может быть, и десяткам тысяч человек. Тогда, возможно, и школьники и студенты будут знать в деталях и подробностях о Карибском кризисе, не повлекшем за собой военные действия, а не будут восхищаться гениальными комбинациями военных операций, в ходе которых достигался временный, постоянный или коренной перелом в ходе войны.

Однако и история войн, на которых все еще обучаются наши студенты и школьники, писалась и пишется не только в целях пропаганды опыта побед, но и для того, чтобы не допустить новых войн и вооруженных конфликтов. Хотя, как мне думается, в человеческой истории всегда больше нравственных и интеллектуальных сил расходовалось не на осуждение войны, а на примирение человека с нею. Иначе чем объяснить, что даже Федор Достоевский поставил в один ряд два величайших события русской истории: отмену крепостного права, не потребовавшую от народа ни многолетней крестьянской войны, как было нередко в Европе, ни ряда гражданских войн, и русско-турецкую войну 1877-1878 гг. Достоевского вдохновляла мысль о том, что население огромной державы, не преследуя никаких корыстных целей, поднялось на борьбу за свободу другого народа. Из этого и рождалась простая и вместе с тем великая в своей простоте мысль: война может не быть злом, если в ходе нее решаются благородные задачи освобождения своего народа или других народов. Следовательно, могут быть войны и войны. Войны справедливые и несправедливые, захватнические и освободительные. Трудно протестовать против подобной мысли, почти так же, как и не видеть того, что любая типология войн есть не что иное, как примирение человечества с их неизбежностью и необходимостью. Как не гордиться блистательной "Бурей в пустыне", если она принесла освобождение Кувейту от насилия, сотворенного иракской военщиной? Пишу об этом, что-то преодолевая в самом себе, но не могу не чувствовать, что восхищение не охватывает меня. Несмотря на все объективные свидетельства того, что война в Персидском заливе была краткой, эффективной, что удары, наносимые мощной авиацией, были точечными, а потери гораздо меньшими, чем те, на которые был обречен народ Кувейта, не будь ему оказана всесторонняя помощь мировым сообществом. Утешает только одно. В свое время великий князь Александр Александрович (будущий царь Александр III), прошедший русско-турецкую войну не в качестве главнокомандующего русской армией, навсегда запомнил потери, понесенные русскими войсками еще на подступах к основным сражениям. Может быть, именно эти воспоминания и не позволили ему объявить на протяжении всего своего царствования ни одной, даже самой справедливой, войны?

Примирение с войной тем и опасно, что оно совершенно не исключает ее неприятия и даже осуждения - как личного, так и общественного. Более того, парадокс состоит в том, что нередко, осуждая войну, мы скорее признаем и ее неизбежность, и даже известную необходимость. Конечно, такая крайность, как признание коммунистическим Китаем в свое время допустимости третьей мировой войны и ее эффективности для мгновенного решения всего комплекса накопившихся социальных проблем, вызвала действительное и резкое осуждение всего мирового сообщества. Но это же сообщество вполне терпимо относится к использованию силы для разрешения тех или иных региональных конфликтов, борьбы с международным терроризмом, уничтожения антидемократических политических режимов и т.д. Акцент на том, что подобные способы не являются лучшими и наиболее эффективными, акцент на вынужденном характере этих решений, на их ограниченном применении и введении института международного контроля за использованием силы - все это, по сути, лишнее подтверждение того, что человечество вполне сжилось с мыслью о том, что двигаться вперед без войн невозможно. Исключение составляют лишь узкие, часто рассматриваемые в качестве маргинальных, группы пацифистов. Правда, человечество вполне гордится тем, что перестало заключать их в тюрьмы или подвергать психической экспертизе и освидетельствованию. И это можно рассматривать как огромный прогресс, который, однако, питается скорее осознанием того, что данные группы слишком малочисленны для того, чтобы разрушить сложившуюся традицию примирения с войной. Их поведение воспринимается как слишком экзотическое и не может стать действительно мощной силой, привлекательной для большинства, а с меньшинствами самого разного толка человечество, слава Богу, научилось смиряться за свою тысячелетнюю историю.

В этих условиях соблазн инициативы ЮНЕСКО разработать и распространить принципы и идеи культуры мира может оказаться чрезвычайно великим, прежде всего потому, что сама эта инициатива будет восприниматься как очередной утопический идеал, который скорее оправдает наши несовершенства и противоречия, чем побудит к их действенному преодолению. В своем опыте социализации даже самые оригинальные и своеобразные цивилизации научились понимать, что гораздо легче препятствовать волеизъявлению народа, не ограничивая его, а, напротив, формально поощряя, не отменяя, а, напротив, поддерживая тайну голосования. Опыт развития постсоветских республик наглядно показал, что самые демократичные избирательные законы и законодательства имеют как раз те республики, где фактическая возможность выбора сведена почти к нулю, где голосование, как и в лучшие советские годы, проходит при 100-процентной явке избирателей и при 90-процентных результатах в пользу правящей элиты.

Поэтому великий соблазн программы культуры мира для поколений, сросшихся с мыслью о неизбежности, допустимости и эффективности войн, может проявиться в том, что эта программа выступает своеобразной компенсацией их неспособности исключить силовые решения как неизбежное зло, преодолеть которое не удается, несмотря на то, что все человечество воспринимает в качестве идеального ориентира принципы культуры мира.

Опыт нашего поколения, поколения неудачников, смирившихся с неизбежностью войн, если чем-то и интересен XXI веку, так только тем, что любить войну и жить в системе ценностей культуры войны для нас было легче, привлекательнее и целесообразнее. Ничему другому мы, к сожалению, так и не научились. Поэтому если бы честь написать учебник по культуре мира выпала мне, я открыл бы его разделом о том, почему мы любим войну и почему она нас так привлекает. Подобное начало, по крайней мере, объяснило бы без специальных комментариев нашим юным ученикам, почему в учебниках по всемирной истории среди дат, которые мы предлагаем им запомнить, каждая шестая связана с войной.