Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

/ Образование / Научное сообщество < Вы здесь
Первое сентября
Дата публикации:  1 Сентября 1999

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

Одна из начальных ассоциаций - анекдот о Вовочке, вернувшемся с праздника всех первоклассников: "Что ж вы не сказали, что ЭТО на 10 лет!" Ну и конечно, банты, гольфы до колен, розы - с голову...

Радость, воспоминание о которой с течением времени становится все более и более зыбким.

Опять же - студенчество. В год моего поступления в МГУ 1 сентября нам, первокурсникам, показали местных гимнасток, которые с лентами и шарами синхронно скакали по новенькому бейсбольному полю (подарок дружественной Японии), Михайлу Василича - в парике, но с трехдневной абхазской щетиной, и ректора Садовничего. В очках.

В этот же день я познакомился со своим одногруппником Сергеем Спириным, которому обязан полученным таки "удовлетворительно" по логике и многолетней аллергией на пиво. Следующим утром нас отправили в колхоз.

То есть праздник, по-моему, удался.

С тех пор произошло много чего, много чего началось и никак не кончится, но, так или иначе, начало было положено именно тогда.

Итак, 1 сентября - веха и день многозначительный. У каждого из нас связано с ним немало. Разного. Как сказано у классика: "Вспоминаю юность: улыбнусь порой, а порой... " Очень разного.

Собственно, этими воспоминаниями - о школьных своих временах - мы и попросили поделиться наших знакомых - сотрудников РЖ и сетевых знаменитостей. Людей проверенных, знающих предмет не понаслышке и имеющих что сказать на сей счет.

Встречайте.




Влад Бурьян, музыкальный критик РЖ

1 сентября

Школа для меня своего рода фундамент, своего рода база, основа. Что касается 1 сентября, то этот день, особенно самый первый день 1 сентября, конечно же, надолго останется в моей памяти.

Один мальчик пришел 1 сентября в первый класс с октябрятским значком - видимо, его родители просто решили, что раз первоклассник, значит, автоматически и октябренок! Ольга Михайловна пожурила этого мальчика, но он так и не понял, за что. Он плакал.

Фотография первой учительницы тоже хранится у меня в памятном альбоме (как, вероятно, у многих из нас). Наверное, это правильно - время от времени освежать в памяти те детские годы, когда еще не задумываешься над тем, вспомнишь их когда-нибудь или нет.

Еще мы 1 сентября всегда открывали футбольный турнир: класс "В" (в котором я учился) играл против класса "Б" - и эта традиция, между прочим, сохранялась до самого 8 класса! Во втором - четвертом классах "Б" всегда у нас выигрывали, но начиная с пятого мы все время брали верх. А я, кстати, вспоминаю, что всегда практически стоял на воротах, и каждый гол становился неудачей, досадной и обидной. Поэтому общее впечатление от 1 сентября было разным - в зависимости от того, выиграли мы у "Б"-класса или проиграли...




Денис Бычихин, редактор рубрики "Образование" РЖ

В людях-3

В школе я был отличником. И одно время знаменосцем. Пожалуй, это единственное место, где я каким-либо образом был официально выделен. Кроме, конечно, "Образования" в РЖ.

Итак, я выделялся. Висел на доске и был бальзамом измученных педагогов. В 3 классе написал стихи с последней строкой: "Ракетам ядерным MX объявим мы протест!" До сих пор не жалею - правильное было замечание.

Литературные мои опыты сослужили мне двойную службу - с одной стороны, меня ценили учителя и работники школьного идеологического фронта, с другой - одноклассники, как человека способного рифмовать разнообразные гадости.

В шестом классе меня сделали школьным знаменосцем и со старшей пионервожатой и двумя разбитными восьмиклассницами - в пилотках, лентах через плечо и белых перчатках - отправили в город на смотр школьных знаменных звеньев. Забыл сказать, учился я в школе номер 66 поселка Косая Гора, что недалеко от Тулы. Поселок в свое время возник вокруг косогорского металлургического завода, который лет уже 50 пытаются закрыть из-за того, что деятельность его пагубно сказывается на экологии расположенной под боком Ясной Поляны. Но до сих пор не закрыли. Что объяснимо - как только это сделают, поселок вымрет.

Итак, нас отправили в город. До 7 часов вечера мы ждали своей очереди на выступление в фойе огромного тульского Дома пионеров. Дело было ближе к зиме, стемнело, остальные уже отстрелялись, и мы были почти одни в пустом фойе. Я времени не терял и активно ухаживал за одной из своих помощниц. Мало того, что она была действительно симпатичной девушкой, на ней еще были: пилотка, строгая - чуть выше колен - синяя юбка и, как я уже сказал, белые перчатки. Униформа меня всегда вдохновляла. Я уже стал делать некоторые успехи, когда подошла наша очередь. Нас позвали в парадный зал.

И тут произошел казус. То ли от долгого ожидания, то ли от того, что мысли оказались заняты не тем, я стал сбиваться с шага, у меня дрожал отнесенный по правилам локоть, древко пару раз ударилось об пол. Все бы это ничего, если бы в самый ответственный момент - я должен был поцеловать флаг - у меня не сдали нервы. Я проделал это с таким надрывом и характерным всасывающим чмоком, что и комиссия, и обе мои подручные затряслись от хохота. Я же стоял на одном колене угрюмый, с красными ушами, и смотрел, как вздрагивают на уровне моих глаз коленные чашечки ветреной восьмиклассницы. Мы заняли одно из последних мест.

В 5 классе мы выпустили школьную стенгазету. Основным объектом критики был семиклассник по кличке Чиж. Плевальщик. Муссировалась тема человеко-верблюда. Портрет - очень красивый - прилагался.

Чиж ославился на всю школу и решил принять меры. В течение трех дней он появлялся в нашем классе и пытался найти автора. Скажу честно, я его не избегал, но как-то ему не везло - мы не пересекались. Тогда он, видимо от отчаянья, побил моего одноклассника Славу Савочкина и больше не приходил. Обиделся.

Тогда я понял, что пресса - сила страшная. И решил cделаться прессюком. Пока выходит.




Иван Давыдов, редактор рубрики "Круг чтения" РЖ

Школа как инструмент социализации

Принято считать, что в школе ребенок (слово-то какое) получает основы знаний по основным дисциплинам. По-моему, это бред. По крайней мере, в моем случае. Первые три-четыре года можно было вообще не интересоваться преподаваемыми основами - для отличной успеваемости, а я, как ни странно, как ни стыдно, был отличником, вполне хватало основ, полученных, в основном, до школы еще.

Школа учит (меня учила) не математике и русскому языку, а основам социализации. Лет как раз до семи я был тихим болезненным мальчиком, детского сада никогда не посещал, круг общения - дети друзей семьи, а семья - приличная, провинциальная, интеллигентная, ну и друзья соответствующие.

Поэтому первые дни или даже месяцы в школе стали откровением. Я прочел в одной книжке недавно, что дистанция между народом и, так сказать, не народом, сокращается, а различия нивелируются. Не знаю, я и сейчас этого не чувствую, а уж тогда... Надо учесть, что в том маленьком городке, где я когда-то пошел в школу, она была одна для всех...

Потом были другие школы, так как семья моя кочевала по ряду причин, последняя - в довольно паршивом подмосковном городе Клину. Там, правду сказать, были очень неплохие педагоги, многие из которых перебрались теперь в Москву. С некоторыми я до сих пор поддерживаю хорошие отношения, что свидетельствует об их умении на многое закрывать глаза.

Да. Вот в городе Клину социализация и достигла своего пика. Переезд совпал с критическим возрастом. Хотелось самоутверждаться и ломать взрослый мир, который тогда почему-то сильно не нравился. Первая серьезная драка, сотрясение мозга, выбитый зуб, слава богу, не из числа передних, первая рюмка, первая сигарета (именно в такой последовательности), первая любовь, потом - первая папироса, уже не табаком набитая, утраченные иллюзии родителей касательно сперва золотой, потом серебряной медали. Домашние ссоры, приводившие к скитаниям в сомнительных компаниях по Москве и Санкт - кажется уже тогда - Петербургу, с гитарами и песнями (стихи и музыка - В.Цой). Плюс радости другого плана, типа приобретаемых у спекулянтов свежевышедших Бердяева и Ницше. Удручающая (теперь, естественно) каша в голове, осложненная вечными влюбленностями и сочинением очень плохих стихов.

Кто-то из ранних суфиев говорит, что опьянение - площадка для резвящихся детей, а трезвость - территория, где умирают мужчины. Умирать тогда не хотелось, трезветь, соответственно, тоже. В горячих спорах, на которые толкала всеобщая мода - газеты там, ТВ, сборники статей типа "Жить не по лжи" - говорилось такое, что теперь не повторишь и под дулом пистолета. А все равно было забавно. Трезветь-то и сейчас не особенно хочется, но получается как-то само собой. Но это - уже не про школу.




Марат Гельман (галерея Гельмана)

Про школу

Меня все мое детство наставляли:

Детство - самое счастливое, самое лучшее время в жизни человека. Оказалось - врали. Самое плохое в моей жизни - это промежуток времени, когда я был уже сознательным, но еще не самостоятельным. Я до сих пор кайфую от того, что сам принимаю все решения касающиеся себя.




Вячеслав Глазычев, редактор рубрики "История современности" РЖ

О школе

Школа была специфическая - первая московская, английская, открывшаяся ровнехонько 50 лет назад. Лучшее, что в ней было, - милые барышни, учившие нас английскому языку под водительством грозной полковницы Цветковой, так и ходившей в военной форме. Худшее, что было, - череда физиков, почему-то на подбор горьких пьяниц. Была мода ходить в школу с маленькими фибровыми чемоданчиками вместо портфелей. Физический класс был, подобно студенческой аудитории, устроен амфитеатром, что позволяло на "камчатке" пить в кружок портвейн из бутылки, слегка замаскировавшись крышкой чемоданчика.

Учился я, при всем том, на пятерки, успевая сделать уроки в вагоне метро от тогда конечного "Парка культуры" до конечных же "Сокольников", так что многие выходки прощались - даже классический эксперимент, поставленный ныне доктором геолого-минералогических наук, еще одним доктором-физиком и мною. Мы аккуратно изготовили взрывучую смесь, намазали ею страницу в школьном журнале, выкраденном из учительской, подсушили и подложили на кафедру анатому. Тот был человек примечательный (анатомию нам тоже излагали по-английски) и неглупый, но на редкость вспыльчивый, так что не грохнуть журналом о стол не мог. Результат был восхитителен. Клубы бурого дыма и спаленные несколько листов - без членовредительства.

Чуть старше водились любопытные господа, которых жизнь раскрутила на множество манер - со школы знаком с ныне правозащитником Алексеем Симоновым и ныне завзятым "отечественником" Александром Владиславлевым. В нашем классе блатных не было - так, собрали безотцовщину со всей Москвы, пропустив через систему тестов, что было тогда неслыханным делом (идея школы родилась в ГРУ, но к счастью, после смерти Сталина усохла). Класс был вольнолюбив и начитан, что позволяло делать недурственный школьный театр, в каковом - по причине оставления мужской гимназией, нам приходилось на античный манер играть и женские роли.

Самый примечательный эпизод связан с явлением в школу маршала Буденного, когда я уже был в десятом классе. На лестнице некий первоклашка, сыплясь вниз, врубился маршалу головой в пузцо. Буденный осатанел и в течение часа обзывал всех "плесенью", потом рассказывал о коне по кличке "Казбек" и снова возвращался к "стилягам" и "висельникам".

Маршала пришлось вытерпеть до конца, но когда взмыленный директор собрал нас в классе и начал повторять примерно то же, гордыня не выдержала, и я потребовал от него вести себя пристойно. За дерзость был наказан весьма специфически - отлучением от школьных занятий на две недели, что позволило - в силу либерализма маменьки - провести эти роскошные каникулы в ЦПКиО, где в те времена можно было взять лодку и грести на реке, сколько душе угодно.




Евгений Горный, редактор рубрики "Net-культура" РЖ

Школа

Когда я первого сентября первый раз пошел в школу, то подарил своей первой учительнице букет незабудок - такие синенькие цветочки. Звали ее Людмила Ивановна. Она была молодая и красивая, с добрыми глазами. К сожалению, учила она нас всего один год. Летом, когда школа закончилась, наш класс повели купаться на Обь и там утонула одна девочка. Звали ее Вера, она была маленькая и вся какая-то сморщенная. Две девочки из нашего класса видели, как она тонула, но ничего не сказали. Людмиле Ивановне пришлось уйти из школы. Хорошо еще, что ее не засудили. А девочку Веру потом хоронили. Это были первые похороны в моей жизни.

Наша школа - четырехэтажный мрачный дом из красного кирпича. Похожа одновременно на тюрьму и казарму. А еще на дурдом. Когда позже, уже в университетские годы, я попал в нашу Новосибирскую психбольницу на Владимирке, там были очень похожие здания. Я слышал, что это бывшие казармы, которые строили пленные чехи во время войны.

Кроме Людмилы Ивановны, из учителей я никого не любил. Да и менялись они быстро, как деревья в окне, когда едешь в поезде. Не знаю, хорошо это или плохо. Такая текучка не способствовала успеваемости учеников, но, с другой стороны, ты не успевал привязаться. А с третьей - это позволяло увидеть много разных человеческих типов.

Учитель физики - сухопарый седой старикан, нервный и раздражительный. У него была мечта, которую он не раз высказывал: собрать всех курильщиков под стеклянный колпак, и чтобы они там все курили, пока не задохнутся. Предмет, впрочем, преподавал увлекательно. До сих пор помню некоторые научные факты, которые меня тогда поразили. Например: "Если все жители Земли вдохнут, а потом разом выдохнут и воздух равномерно перемешается в атмосфере, то когда они вдохнут снова, у каждого человека окажется в легких по две молекулы из легких всех людей Земли". Еще мне нравились практические занятия - физические опыты со всякими приспособлениями и приборами. Однажды я сжег осциллограф.

Учитель рисования - один из многих, но который больше всего запомнился - мужик чудовищной силы, кажется, бывший борец. Гнул в кулаке пятак (была раньше такая монета). Долго не продержался - был уволен за пьянство.

В старших классах (не помню, то ли девятый, то ли десятый) был у нас преподаватель астрономии Роберт Петрович. Высокий, под два метра, с круглым краснеющим лицом. Подкарауливал мальчиков в туалете и "просил подержаться". Имел жену и двоих детей (обе девочки), но что-то его в этой жизни не устраивало. Говорят, даже давал мальчикам деньги.

Военное дело вел майор Юрий Михайлович. Фамилия у него была Белкин (второго Юрия Михайловича, у которого я учился, звали Лотман). Был майор маленького роста, но с выправкой. Имел лысину на макушке, которую скрывал, тщательно зачесывая на нее волосы со лба. Однажды кто-то наплевал семечных шкурок на его зачес (видимо, сверху плюнули, когда он по лестнице шел). Он не заметил, так и ходил с семечками на голове со всей своей гордой выправкой. Отношения у нас были двойственные. Как-то раз, рассказывая мне о службе, он прошелся передо мной на руках по коридору. В другой раз, на занятии по строевой подготовке, заявил громогласно: "Горный, у вас походка сифилитика". Все очень смеялись, особенно девочки. Потом был субботник, мы убирали ветки в школьном саду и катались на плоту по большой луже. Втихаря выпили несколько бутылок вина. Когда все уже заканчивалось, военрук сказал мне что-то обидное. Я бросился с кулаками, еле оттащили. За это меня хотели исключить из школы. Юрий Михайлович на выпускном вечере заявил: "Если Горный поступит в ВУЗ, я съем свою шляпу". Не знаю, сдержал он свое слово или нет.

Учитель географии - старик без руки и с чудовищно обожженным лицом (на войне в танке горел). Прозвище у него было Балык. Над ним больше всего издевались - то кнопку на стул, то клей, то ножку отломают - он сядет и грохнется.

В десятом классе литературу несколько месяцев преподавала нам Идея Ивановна - лет пятьдесят уже, но очень бедовая. Муж ее до этого работал в Алжире, а она там русский язык преподавала. На уроках пела песни и даже иногда танцевала, задирая юбку так, что панталоны было видно.

Молодым, не закаленным в боях училкам приходилось у нас хуже всего. Прислали к нам как-то практикантку преподавать английский язык. Мы ее до того довели, что она весь урок глаз поднять не смела. Мы с моим другом Гилевым садились на ее уроках на первую парту и играли в шахматы, а иногда еще и пиво из банки пили.

Другую молоденькую училку, которую даже завучем назначили, восьмиклассники в туалете изнасиловали. Дело, кажется, замяли, но ей пришлось из школы уйти.

А одного мальчика в нашем классе зарезали прямо на уроке химии. Другой мальчик, сидевший за ним, ткнул ему под лопатку ножом. Не до смерти, правда, убил, но крови было много.

Драться я не любил, но иногда приходилось. Когда я учился в шестом классе, стал меня изводить тип по прозвищу Сопля, который учился в восьмом. На пару с Грузином терроризировали - обзывали, щипали, иголками тыкали. Я пассивно оборонялся. Однажды, выйдя из школы, я увидел, что все собрались и ждут меня, чтобы я с Соплей дрался. Встали кругом, а мы в центре. Оказалось, что у меня хорошая реакция: от ударов я легко уклонялся, а мои попадали в цель. Физиономию я ему хорошо расквасил. Но на следующий день в школу заявился приятель Сопли - взрослый парень, уже отсидевший. И так меня в сортире избил, что губы у меня стали, как у Поля Робсона, а глаза заплыли, как у киргиза. Я пришел домой и первым делом стал отжиматься. Чтобы стать сильным.

Одно время ходили драться с какой-то другой школой стенка на стенку. С ножами, цепями, кастетами. Потом, правда, это прекратилось - когда одного мальчика в драке сильно изувечили и вмешалась милиция.

Было еще такое развлечение: в день получки обирать пьяных и снимать с них шапки (если зимой дело происходило). Я в этом не участвовал, но рассказов наслушался много.

Не помню, в каком классе это было - в первом, во втором или позже. Во всяком случае о сексе я тогда еще ничего не знал. По дороге в школу встретил меня Плешка, облезлый такой мальчик старше меня на пару лет, а Плешка - потому что фамилия Плеханов. Говорит мне: "Возьми меня за уши и подрочи". И показывает, чтобы я его за уши подергал. Я растерялся, взял его за уши и дернул пару раз, как он показал. А он плюнул мне в лицо и говорит: "Спустил".

А в университет я попал по любви. Последнюю четверть литературу у нас вела Надя Журкина, которая училась на пятом курсе НГУ. Педагогическая практика называется. Я с ней подружился, и мы даже ездили вместе в Академгородок на так называемую Интернеделю. Там увидел университет, дискотеку и как студенты живут. Показался мне Городок землей обетованной, и, закончив школу, я отправился туда сдавать экзамены на гуманитарный факультет. Но это уже другая история.




Лев Московкин, парламентский корреспондент РЖ

Воспоминание о школе - двоякое

Первое - когда моя мама привела меня в красное кирпичное здание мужской школы # 144 напротив кинотеатра "Ленинград", которого тогда еще не было, а был просто пустырь на месте военного кладбища над речкой Таракановкой, и меня туда не взяли. Может, глупый еще был, может, просто не показался, но - рано.

Потом были разные школы в моей жизни, в память врезалось, едва ли не как единственное воспоминание о школе вообще, то, что было знаменательным для меня вечером в типичном школьном здании неподалеку от Песчаных бань.

Теперь давно нет уже этой школы - ШРМ # 101, где директором был Макаренко нашего времени Григорий Тович Браудо. Конечно, директор-еврей - не редкость в школе, Juden Frai - это для медицины. Как ни странно, тогда мы об этом не задумывались. На "родительские" собрания приходили жены, у кого они были, к другим вообще никто не ходил, и это было нормально. Если кто-то засыпал на уроках - учителя не будили, справедливо полагая, что лихо лучше в спящем виде. В параллельном классе учился мальчик, который еще в 144-й гениально рисовал шваброй, макая ее в многочисленные ведра с густой гуашью, декорации к спектаклю: "Мы уходим от жен и денег / на полнолуние полотен..." Юноша стал известен - не из-за жены, которой нет и не было, а мамы, которая привела его за ручку по молодости лет бить морду пожилому критику журнала "Огонек", опубликовавшему статью с позволительным недоумением в адрес публикации "в одном молодежном журнале"...

Кроме "Юности", молодежных журналов тогда не было. Если и были другие, о них ничего не известно, поскольку все, независимо от возраста, читали только "Юность". Время было такое - время, у которого было будущее и были очевидные приоритеты.

В тот первый свой вечер в школе рабочей молодежи я пришел раньше начала занятий этаким чучелом в ассоциации с героиней известного фильма, рекламирующей жвачку, и по счастью на меня, нагруженного восторгами начала взрослой жизни, никто не обратил внимания. Две молоденькие, почти хорошенькие девочки рассказывали друг другу о своей незавидной женской доле, как "он бросил" и так далее. Девочки были не старше автора "полнолуния полотен", и бурные семейные отношения звучали художественным вымыслом.

Потом, уже студентом университета, в другой вечерней школе неподалеку, на улице Левитана, я преподавал дарвинизм с генетикой, и до сих пор горжусь своей самой главной педагогической удачей - тот назойливый лысый дядька, намного старше меня, который сидел у окна, справа от стола учителя, и все спрашивал: "А я вот на соседа похож, как это с точки зрения генетики?", добился того, что соученики заставили его заткнуться, потому что слушать меня им было интереснее.

Когда завершился мой урок, оказалось проблемой выйти из школы - милиционер при входе требовал "записку от учителя"...

В последние годы, перебрав разные способы зарабатывания денег в виде шабашки и шарашки, завершив исторический виток, я опять оказался в школе в роли... преподавателя информатики.

Не могу сказать, что это очень упоительно, но если искать от жизни острых ощущений, нет лучше способа, как попытаться объяснить устройство РС двадцати буйным накрашенным девицам из вечернего отделения социальной педагогики - с длинными ногами и всем, чем положено, чья голова забита чем угодно, кроме компьютера.

Государственный экзамен большинство из них сдали на пять, председатель государственной комиссии читала мою программу по информатике и думала только о том, как бы это впихнуть в голову собственному непутевому сыну, забыв следить, чтобы не списывали.

Надеюсь, что это была моя последняя педагогическая победа в жизни.

И в школе...




Илья Овчинников, выпускающий редактор РЖ

Школьные годы чудесные?

Читать Володя Ульянов научился лет пяти, а я пошел в школу в семь с половиной. Несоответствие между моим характером и тем, чего требовала от нас спецшкола # 44, проявилось первого же сентября. Начались мои несчастья с того, что нам раздали прописи и велели рисовать в них палочки. Палочки у меня получались довольно кривые, и мой сосед по парте, некто Миша Тимохин, сказал мне злорадно: "Двойка будет". Я сразу понял, что Миша куда лучше меня осведомлен в том, какие требования предъявляются к палочкам, и загрустил.

После второго урока нас послали мыть руки (для чего заранее было велено принести мыло и полотенце), но никто не объяснил, что по окончании этой процедуры мыло и полотенце следует отнести в класс. Поэтому я отправился в столовую, гордо размахивая полиэтиленовым пакетом, в котором лежали полотенце и мыло. Каково же было мое замешательство, когда после завтрака мы не стали подниматься обратно в класс, а пошли в Нескучный сад фотографироваться. Я понимал, что на мемориальной фотографии мешок с полотенцем и мылом будет не вполне уместен, тем более что остальные 33 первоклассника почему-то не имели в руках подобного сокровища. В итоге, меня отругала учительница (Леонова Ирина Георгиевна), но она не была вредной, так что пакет мой временно спрятала и не заставила меня с ним фотографироваться. На фотографии от 1 сентября 1982 года лицо у меня получилось довольно мрачное; это можно разглядеть даже после того, как я обработал лица всех 34 учеников 1 "А" класса черным фломастером.

Но на этом мои злоключения только начались. Вскоре выяснилось коренное несоответствие между моим характером и тем, чего ждала от меня школа: я был очень смешлив. Из 10 раз, когда мне хотелось смеяться, я смеялся 10 раз и ни одного разу не находил нужным сдержаться. Это сослужило свою службу - уже в первом классе я стал знаменитым человеком: меня ежедневно ставили в угол и/или выгоняли за дверь, меня знали завуч и директор по имени и фамилии, я был популярен в других классах начальной школы, куда меня периодически сажали на перевоспитание, - и неплохо чувствовал себя, будучи популярным. Помню, что на 4 этаже, где располагались начальные классы, была прибита доска: "В годы ВОВ в этом здании дислоцировался эвакогоспиталь". Что такое "дислоцировался эвакогоспиталь", в те годы понять было нелегко, но сам факт наличия доски наполнял мое сердце чувством смутной гордости.

Разговор с завучем Жанной Алексеевной происходил обычно по одному сценарию. Она спрашивала меня, почему я смеялся на уроке. Я честно отвечал: "Не знаю". "А кто будет знать?" - спрашивала она. Поскольку этот вопрос неизменно ставил меня в тупик, пришлось освоить то выражение лица, которое не передает ровно никаких чувств: такое "непроницаемое" лицо казалось мне наиболее адекватным ответом на идиотский вопрос Жанны Алексеевны. Где-то она теперь...

Одно из лучших воспоминаний о 44-й школе - учительница английского языка Боенкова Татьяна Владимировна. По крайней мере, среди преподавательского состава она понимала мой юмор лучше всех. Она настолько меня уважала, что обращалась ко мне "товарищ Овчинников" и на "вы". Однажды, помню, нашей группе было задано читать некий текст, и я настолько явно проигнорировал это задание, что Татьяна Владимировна обратилась ко мне персонально и спросила нежным голосом: "Товарищ Овчинников, Вы - текст - изучаете?" Я припомнил книгу "Хоббит, или Туда и обратно", Голлума, который говорил о себе "мы" и называл сам себя "моя прелесть", и ответил с достоинством: "М-мы изучаеммм... изучаеммм... моя прелесть!.." Наша группа обомлела и издала некий коллективный звук, но Татьяна Владимировна была умнее их всех вместе взятых и резюмировала: "А что ж такого. Ничего плохого он не сказал". Я не стал ее разубеждать, пусть думает, что слова "моя прелесть" относились к ней.

В общем, в школе было весело. После 6 класса я перевелся в небезызвестную гимназию # 67, но об этом я почти все уже написал вот тут.

Можно вспомнить и о том, как я побывал преподавателем. В течение 1995-1996 учебного года пытался научить оболтусов лет 13-14 английскому языку. Хорошо помню, как у меня появилось чувство полной безнадежности по отношению к воспитуемым: после зимних каникул некто Алексей Татулов похвастался мне: "А нас на праздники Николай Александрович в Псков возил, и на обратной дороге я бутылку коньяка выпил". В сердце мое начала закрадываться тоска, и я сказал вяло: "Ты один не выпьешь бутылку коньяка". "Ну, не один, - уступил Алексей, - мы с Надей Корнеевой вместе пили". "Целую бутылку коньяка?" - усомнился я. "Ну, мы разбавляли, - признался Алексей. - Спрайтом". "Чему же можно научить таких людей? - подумал я с грустью. - Их бить надо".




Елена Пенская, зам. главного редактора РЖ

Артритический кузнечик

О школе - как всегда, как принято - либо "очерки бурсы" с портретами, пейзажами, тошноватой физиологией, проползающей сквозь детали наружу, либо ностальгически сладко. Зависит от опыта, возраста, массы случайных обстоятельств.

Попробую наугад. Первое, что лезет в голову: школа - далеко, не рядом, через дорогу, как продолжение двора или дома. Долго идти парком, а потом на трамвай, школа - в чем-то элитная, лучшая по меркам 70-х, где, порой, английской речи больше, чем русской: был такой момент - инопредметы, естественные и гуманитарные, просто количественно давили все остальное, а целое племя "саранчи" - англичан, под предводительством завуча, оксфордского выученика, тихо страдающего подагрой, насаждало британское произношение. Школа - непременно далеко от дома, где я, дикая, толстая, на голову выше всех в классе, для которой специально раздобывают парту побольше, попросторней остальных, учу повадки взрослых и сверстников. Наконец, школа, где завязались однажды впрок роскошные знакомства, благодаря стараниям учителей-предметников, и мой сегодняшний начальник, к примеру, тоже оттуда, из тех времен, сейчас деловито и обстоятельно подкручивает петли в этой клейкой паутине. В нее засосало многих из тогдашней жизни. Школа - это то, что обязательно проходит, прошло.

В моем случае - все как раз наоборот. И вроде чем дальше, тем крепче, тем цепче. Однажды, когда-то невытравляемо въелась в кожу. Просто до абсурда, до бреда. Кто скажет теперь, почему?


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв ( )


Предыдущие публикации:
Анна Лебедева, Романтики или ортодоксы /30.08/
Пушкин шел к американцам долго, и сначала, в 1860-х, во время гражданской войны Севера и Юга, был воспринят как поэт африканского происхождения, подпитав в то время актуальную тему доказательств полноценности черной расы.
Дмитрий Рузаев, АПОКРИФИЧЕСКАЯ ХРОНОЛОГИЯ, или вновь об академике Фоменко. /20.08/
Ситуация, когда "параллельная" история, активно опровергая традиционную, развивается и набирает все новых и новых сторонников, не может продолжаться долго. Возможны три варианта развития событий.
Сергей Конаев, "Эх, нелегкая это работа..." /29.07/
Сергей Конаев. В ГИТИСе Театр первоочереден, труды филологов не рассматриваются и не рекомендуются в конкретной практике. В РГГУ - такой же дисбаланс с обратным знаком. Кафедре театроведения РГГУ всего семь лет и на ее счету всего три выпуска. Время покажет, кто более прав - Вадим Гаевский или его оппоненты.
предыдущая в начало следующая
Поиск
 
 искать:

архив колонки: