Абсолютный Вахтер - лишь стерильная схема,
Боевой механизм, постовое звено.
Хаос солнечных дней ночь приводит в систему
Под названьем... А впрочем, не все ли равно.
Александр Башлачев. Абсолютный вахтер.

Пока широкая общественность нашей сузившейся к концу столетия Родины обсуждала псевдоисторические сочинения В.Резуна-"Суворова" или Э.Радзинского, настоящие историки, как ни странно, продолжали заниматься своим делом, и даже совершали открытия, существенно меняющие представление не только о прошлом, но и о некоторых общих закономерностях развития, которые продолжают действовать на просторах "открытого общества".

Доктор исторических наук Андрей Юрганов (Российский Государственный Гуманитарный Университет, Москва) первоначально опубликовал свое исследование "Опричнина и Страшный суд" в журнале "Отечественная история" (1997, # 3), а затем включил его в большую монографию "Категории русской средневековой культуры" (М, МИРОС, Институт "Открытое общество", 1998). Сразу же возникает вопрос: неужели об эпохе Ивана Грозного можно сказать что-то принципиально новое? Ведь первый русский царь не обделен вниманием историков. И не только историков. Профессор В.Б.Кобрин специально проследил, как видоизменяется образ Ивана Васильевича в общественном сознании разных эпох.¹ Мы же отметим только то, что Сталин видел в Иване IV своего венценосного предшественника (даже предпочитал его Петру I). Отсюда - социальный заказ историкам и художникам с конца 30-х гг. нашего столетия. Но если исторический Петр Первый давал основания для самых разных оценок, в том числе восхищенных, то апология Ивана Грозного не получалась без насилия над общеизвестными фактами. Удостоенная Сталинской премии первая серия "Ивана Грозного" - последовательно антиисторическая почти в каждом эпизоде, а стремление С.М.Эйзенштейна к достоверности (если не научной, то хотя бы психологической) сразу же испортило отношения с заказчиком и роковым образом отразилось на судьбе второй и третьей серий.² С другой стороны, профессионально-честная позиция академика С.Б.Веселовского, который в 40-е годы едва ли не в одиночестве противостоял моде на "прогрессивную роль опричнины", стала не только научным, но и гражданским подвигом крупнейшего советского историка.³

После смерти Сталина продолжались попытки обелить и оправдать "большой террор" ХVI века, если не прямо, то посредством хитроумной софистики: когда, например, сильно заниженные данные о числе жертв "подтверждают" тот "факт", что опричнина ничем не выделяется рядом с "аналогичными" мероприятиями Карла IX Французского или Генриха VIII Английского, а "невероятный масштаб репрессий" якобы порожден фантазией тех непатриотичных историков, которым хотелось бы "проклясть в лице Ивана Грозного самое Россию" ⁴

Представление об этом царе как о "великом и мудром правителе" (И.В.Сталин)⁵ живо в науке и публицистике постольку, поскольку существует традиция безответственной личной власти, уходящая корнями не только в Золотую Орду, но и в более ранний период истории Северо-Восточной Руси, в те особенности формирования здесь государства и правящего класса, которые, между прочим, блестяще исследовал А.Л.Юрганов.⁶ Иван IV был не единственным олицетворением такого рода "державности", но, пожалуй, самым откровенным и театрально-ярким. Ему принадлежат чеканные формулировки: "А жаловати есмя своих холопей вольны, а и казнить вольны же..."; "Судите праведно, наши виноваты не были бы"; "Русские мои все воры".

На протяжении почти всего нашего столетия теоретической подпоркой под его памятник служила концепция "борьбы прогрессивного дворянства (с царем во главе) против реакционного боярства". Сам царь, узнав о такой мотивировке своих поступков, был бы сильно удивлен. Наверное, гораздо сильнее, чем в кинокомедии "Иван Васильевич меняет профессию" он изумляется магнитофону, лифту и другим приметам научно-технического прогресса в современной Москве, куда его перенесла машина времени.

А как же воспринимал опричный террор сам его организатор?

На этот вопрос отвечает А.Л.Юрганов в своем исследовании, привлекая широкий круг разнообразных источников: архитектурные проекты, средневековую фантастическую "зоологию", греческие эсхатологические сочинения... Ведь Иван Грозный был не только садистом (в отличие от Сталина, он любил убивать собственноручно, наслаждаясь мучениями жертв), но и образованнейшим человеком своего времени, серьезным богословом. В начале книги "Категории русской средневековой культуры" Юрганов воспроизводит полемику русского царя с наставником общины чешских братьев Яном Рокитой о подтверждении веры делами. (Между прочим, чешские или богемские братья - то самое направление протестантства, которому человечество обязано великим педагогом Яном Амосом Коменским).

Пожалуй, аргументы Ивана Васильевича выглядят логичнее. Конечно, нам трудно признать вполне убедительными доводы, "опричные", то есть отдельные от какой-либо реальной жизни и основанные исключительно на букве Священного Писания, но ведь в ХVI веке такой подход был общепринятым. А какой современный президент способен на равных поспорить со знаменитыми учеными своего времени?

Как человек ХVI века, царь Иван старался давать своим действиям богословское обоснование. Вроде бы, историков этим не удивишь: на аргументах "от Писания" строится полемика с князем Курбским, вошедшая во все хрестоматии по русской средневековой литературе. Но вряд ли кто-то из ученых принимал эту тео-полито-логию всерьез - скорее как рационализацию задним числом, словесную драпировку истинных мотивов. Юрганов не соглашается с таким подходом, справедливо отмечая, что сознание средневекового человека отличалось от современного не на уровне поверхностных драпировок (которые легко меняются при перемене конъюнктуры), но по существу. Средневековый человек действительно верил в то, что объединяло людей под сводами храма. Богословие было не отвлеченным умствованием, не "игрой в бисер", а совершенно реальным руководством к достижению реальной цели - к спасению души.

А.Л.Юрганов указывает на греческие эсхатологические сочинения, которые послужили не просто "источником вдохновения", но практическим пособием при устройстве опричнины. Прежде всего это "Слово о царствии язык в последния времена и сказание от перваго человека до скончания" или - короче - "Откровение", приписываемое епископу Патарскому Мефодию (III-IV в.), "известному своей борьбой с язычниками и еретиками". ("Категории...", с.315). Греческий автор придает кошмарам Апокалипсиса своего рода драматургическую стройность. Главные персонажи этой "хроники", опрокинутой в будущее - Гог и Магог (цари "нечистых народов"), антихрист, "Рахилин сын", который "повелит совокупитися отцу со дщерью и брату с сестрою", "некая жена от Понта именем Модонна", а с другой ("светлой") стороны - архангел Михаил, воскресшие пророки Илья с Енохом... Но в центре событий - еще один Михаил, "царь греческий", последний благочестивый император. Он займет престол в Иерусалиме после уничтожения "нечистых народов"; будет править благочестиво 12 лет, потом взойдет на Голгофу и передаст "царский венец" Богу. (с.322-324). В другом популярном эсхатологическом сочинении, "Житии Андрея Юродивого", последнего православного царя-победителя зовут Иоанн (с.325).

Для всех христианских авторов, писавших о "конце времен", от Иоанна Богослова до Клайва С. Льюиса ("Хроники Нарнии: Последняя битва"), характерно "упоение в бою...", своеобразная героика тотального уничтожения, весьма далекая от кротости и милосердия. Одна из фундаментальных идей - разделение человечества на "избранных" ("...ста сорока четырех тысяч, искупленных от земли. Это те, которые не осквернились с женами, ибо они девственники; это те, которые последуют за Агнцем, куда бы Он ни пошел...Они непорочны пред престолом Божиим." ⁷) и "отвергнутых" ("И кто не был записан в книге жизни, тот был брошен в озеро огненное" ⁸).

"Откровение" Мефодия Патарского было хорошо известно образованным людям на Руси (начиная с Нестора-летописца), "его рассуждениям безоговорочно верили, особенно после того, как одно из самых страшных для православного человека пророчеств сбылось в 1453 г." - то есть после падения Константинополя. (с.321). Мрачные предчувствия оживлялись в преддверии каждой "круглой" даты от Сотворения мира. Особенно - перед 7000 годом (1492 от Р.Х.) Даже пасхалию довели только до этого рубежа, предполагая, что с наступлением "вечности" она не понадобится. Юрганов приводит "летопись" будущих событий с 1469 по 1492 г., заранее составленную русским книжником по Мефодию Патарскому и Андрею Юродивому (с.327-328). Неосуществившиеся в 1492 г. ожидания переносились на 70 или 77 лет вперед - посредством манипуляций с магической "седмицей" (с.368-369). А на рубеже 1564-1565 г. как раз и вводится тот особый режим управления, который вошел в историю под названием "опричнина".

• Безгрешный Потрошитель на бледном коне. Часть 2.