Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

/ Образование / Новые технологии < Вы здесь
Игольное ушко
Дата публикации:  4 Октября 1999

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати
Литература - авторская зона

Прикиньте сами удельный вес на ваших книжных стеллажах фольклора и безымянного эпоса. Даже словарь становится словарем Даля или Ожегова. Отчетливо авторские стратегии и повадки у редактора, критика, издателя. И совсем не новая мысль о со-авторстве читателя. Едва ли что-то лучше выражает суть человека, чем его библиотека. Особенно сейчас, когда любую книгу можно найти в Москве за час.

Хороший учитель литературы - человек, который ее любит, который хочет и рискует поделиться своей любовью с другими. Как именно он это делает - вопрос таланта и сноровки. Но сложно (и незачем) подобрать ему другую сверхзадачу, нежели приобщение детей и подростков к серьезному чтению.

Пусть речь идет не о всех. Пусть мы вышли за рамки проблем среднестатистического директора средней школы. Его устраивает Марья Ивановна безотносительно к ее стилистике урока или чертам характера - просто потому что она (частично по инерции, а частично из чувства долга) сидит на той ставке, на которую никто другой не сядет. Допустим, мы говорим о лицее, или гимназии, или немного продвинутой центральной спецшколе. Прохладные коридоры. Парты новой формации. Уютный буфет на первом этаже.

В буфете за одним столом оказываются молодой прогрессивный директор и бородатый литератор.

- Ну как вам наш восьмой? - спрашивает директор не из административного энтузиазма, а из искреннего интереса. Ему самому как физику очень нравится восьмой.

- Нормально. Аня очень самостоятельно мыслит. Федор начитан, может быть, даже излишне. Мы тут говорили о различных версиях легенды о Фаусте, так он...

Директор бровью не ведет. У него не возникает шаловливой мысли: а почему Фауст, а не Гамлет? Так же, как и ее отражения в стиле армейских анекдотов: почему Гамлет, а не Фауст? Перед директором не проступает из воздуха призрак методиста с указкой в позиции косы.

Во-первых, может быть, литератор даст и Гамлета. Может быть, кстати, уже дал пару недель назад. Порядок изложения точно в его власти.

Но не беда, если он преподнесет аудитории, например, Стерна, а Байрона не преподнесет вовсе. Конечно, он может объяснить свой выбор, гибко варьируя сами объяснения в зависимости от ситуации. Минуя переливы слога, наш литератор просто больше любит Стерна, чем Байрона, - при нужном конкретном уточнении просторного слова любовь. Если он пробьется к своим ученикам, привьет черенок к лозе, то они сами к тридцати или сорока доберутся до Байрона. Или не доберутся.

...Директор залпом допивает компот, извиняется и бежит в муниципалитет выбивать списанное фортепьяно. Литератор смакует свой стакан компота. Ему никто не мешает.

Многие сферы нашей жизни устроены так, что как раз норма нуждается в специальном объяснении. Почему этому литератору никто не мешает?

Потому что восьмой класс не выпускной. Реферат Ани по пресловутому Стерну отмечен на смотре-конкурсе. Родители довольны, что их дети иногда охотно читают. Дирекция довольна тем, что родители довольны, исправно доплачивают (сущие мелочи!) за пару факультативов и не думают менять школу.

Идиллия.

Мало-помалу начинает проявляться категория обязательного. Это нормально, не страшно и даже хорошо.

Начнем с того, что с самого начала известный произвол был узурпирован учителем. Лицеисты не выбирали между Стерном и Байроном. Далее - принцип преподавать то, что любишь, на деле чрезвычайно редко расходится с обязанностью преподавать Пушкина и Гоголя. Если литератор (в любом смысле этого слова) не любит Гоголя, значит, это неважный литератор. Другое дело - если ему придет в голову добавить к "Мертвым душам", "Ревизору" и "Шинели" "Страшную месть", "Вия" и "Записки сумасшедшего". Но именно добавить, а не заменить.

Концепция обязательного ядра и факультативной оболочки, особенно если речь идет о списке произведений, вполне устраивает нашего учителя. Его не устраивают дальнейшие фигуры этого танца.

Лучшие школьники продолжают свое образование в вузах. Вуз начинается со вступительных экзаменов, требования которых к испытуемым объективны и унифицированы. Результаты должны быть пригодны для более или менее беспристрастного учета и оценивания.

Попробуйте оспорить хотя бы слово из сказанного выше - получите такой произвол и бардак, что мало не покажется.

Пусть слово профессионализм хотя бы пару ближайших минут трактуется не как категория тарифной сетки, а - как погружение в предмет, свободное в нем движение, интерес... любовь - а почему бы нет? любовь. Тогда мы получим три отчетливо ниспадающие ступени: профессионализм - экзамен - тест. То есть природный математик (будь то доктор наук или вундеркинд из спецшколы) легко сдает экзамен по математике и еще легче - тест в какой-нибудь мясомолочный, если, конечно, ему это понадобится. Тест не вызывает у него воодушевления, но это другой вопрос.

В литературе эта трехступенчатая лестница трагически разрушена.

Дав один и тот же вариант письменной работы по математике сперва десяти лохам, потом десяти действующим докторам наук, мы во втором случае получим гораздо большую кучность. За вычетом малочисленных случайных затмений, профессионалы решат все, получат одинаковые ответы и даже зачастую изберут одинаковые (оптимальные) методики решения. Теперь одну и ту же тему сочинения предложим сперва случайным людям, а потом людям в предмете: филологам, прозаикам, поэтам, редакторам, критикам.

Уверяю вас, центростремительный эффект сменится на центробежный. Авторский (напомним) характер самого предмета приводит к обособлению состоятельных текстов. Впрочем, сослагательное наклонение тут вряд ли уместно. Перечтите, например, отзывы о Чехове Моэма, Набокова, Бунина и Адамовича. Характерно, что мысли отличаются резче, чем стилевые манеры письма. А теперь представьте себе, что уважаемым критикам приходится оценивать друг друга по кругу. Кстати, и это регулярно случается. Выше трех с минусом корифеи друг у друга обычно не получают.

Если же предположить под шкурой экзамена по литературе тест как жесткий каркас, то мы получим совсем гиблую картину.

1. Приведите пример яркой пошлости из "Горя от ума".

2. Место действия "Преступления и наказания".

3. К какому стихотворению отсылает "Silentium" Мандельштама?

На мой взгляд, идеальным ответом на первый вопрос будет фраза Чацкого "Иметь детей - кому ума недоставало". Мне - за диплом и седины - такое мнение простительно. Абитуриент такого позволить себе не может. Он загнан в стандартную схему противостояния одухотворенного, ищущего и творческого Чацкого удушливому мирку фамусовых и репетиловых. В процесс инерционного воспроизводства мертвечины и пустот, никому не нужных и убивающих живой интерес к чтению.

- Петербург, Сенная, Гороховая! - рапортует по второму пункту отличник. Троечник и профессор медлят. Троечник - понятно почему. А профессор - потому что отдает себе отчет в том, что Петербург Достоевского - не совсем реальный город, а скорее некое условное пространство наподобие двух-трех декораций: пенал Раскольникова, пара трактиров, горбатый мостик, квартира Сони, квартира Катерины Ивановны, комнатка старухи, присутствие Порфирия и... наверное, все. И совсем не случайно Лужин и Свидригайлов, приезжая в "город", попадают в уже обжитые читателем места. И не случайно, бродя по этому просцениуму, Раскольников буквально натыкается то на Соню, то на Мармеладова, то на мещанина, то на Свидригайлова, то на отражения собственных мыслей. А от последнего места действия - острога - веет всамделишным холодом, потому что оно реально, безусловно.

Но если эти сомнения придут в голову одаренного выпускника лицея и помешают ему выпалить, его приравняют, понятно, к троечнику, а не к профессору. Основной принцип тестирования: на простой вопрос - простой и точный ответ - в приложении к мерцающему предмету разговора модифицируется в "...плоский, поверхностный, насильно упрощенный ответ". И тут возникают два затруднения: во-первых, это неприятно и унизительно; во-вторых, человек, видящий объем проблемы, может искренне не угадать, какой именно плоской проекции от него ждут.

В третьем случае, однако, понятно: ждут упоминания одноименного стихотворения Тютчева. Но плоть стиха скорее развернута к "Мучительному сонету" Анненского. Это, впрочем, не значит, что вы, подумав, не ответите интереснее и точнее меня.

Повторяю, речь идет о вершках. Об одаренных детях, стремящихся и попадающих в (около)литературные сферы. Чем дальше от престижной филологической сердцевины, тем давление теста слабее. В обычной районной беленькой школе где-нибудь в дебрях Орехова-Борисова литератор может толкать своим пациентам Довлатова и Ерофеева. Те две штуки, которые хотят куда-то в серьезное место сдавать сочинения, извольте обратиться к репетитору. И мрачноватый Боря Скворцов превосходно сохраняет с первого по одиннадцатый класс избирательную начитанность, как и полную самостоятельность суждений. Более того, в станкостроительный он пишет сочинение по Пелевину и получает холодный зачет. У Бори Скворцова все в порядке.

Миша попал в РГГУ (на филфак МГУ, на филфак педагогического). Может быть, его подхватили под руки иезуиты-начетники, создатели и ревнители тестового подхода. В этом случае речь идет о большой беде, и этой беде надо всерьез и зряче противостоять.

А может быть, ему встретились прекрасные люди, любящие и чувствующие литературу. Более того, эти же люди проверяли его вступительное сочинение и охотно приветствовали бы любой его шаг в сторону. Вот тут-то и самый обидный момент настоящей статьи.

Получается, абсолютно напрасно наш Миша:

- читал то, что не хотел (типа "Что делать");

- овладевал перпендикулярными к литературе навыками "филологического анализа текста";

- приучался к двойному стандарту (как чувствую и как "надо");

- загромождал память сотнями перекрестных оценок и мнений условно авторитетных персон, хотя сам поначалу разделял ничтожное их меньшинство;

- чуть не потерял вкус и любовь к чтению.

Кончается ХХ век. Век изумительного расцвета русской литературы. Если свести вместе литературу гражданского и эстетического сопротивления на территории СССР и горько-свободную литературу диаспоры, получается эффект, сравнимый с атомным взрывом. Итог, сопоставимый с золотым ХIХ веком, если не превосходящий его.

Но дело не только в чисто культурных, вечных ценностях. Дело еще и в том, что поэзия Георгия Иванова, Владислава Ходасевича или Николая Заболоцкого впитала в себя отравленный и гремучий воздух трагического столетия и содержит - его частицы? антитела?.. Вне метафор - их стихи способны ошеломить сегодняшнего подростка, особенно литературно чуткого. Пробить дорогу к Пушкину (а не наоборот).

Мы с другом влюблены в русскую литературу ХХ века. Мы хотели бы вести занятия в 11-м классе гуманитарного лицея. Но - там нужны репетиторы. Там нужен реверс в более верный для зубрежки ХIХ век. Тень общего знаменателя, игольного ушка, унифицированного входного отверстия.

Вы скажете, это сугубо частные проблемы нас с другом. Как бы не так.

Проблема конвертирования сложных и глубоких представлений о литературе в удобную для сдачи экзамена активно-поверхностную валюту - это проблема страха и унижения. Это уверенность в том, что тебя не поймут. Это согласие идти в учение к невнятным людям, похожим на авторов тупых учебников. Потому что альтернативы нет.

А то, что в городе (Москве!) нет места, где всерьез говорят о литературе ХХ века, это частное следствие изложенного выше.

По сути, это проблема отчаяния, потому что оно реально, безусловно.


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


  в начало  
Леонид Костюков
Леонид
КОСТЮКОВ
URL

Поиск
 
 искать:

архив колонки: