Найдя свое место в качестве инициатора возрождения FAS, автор становится на 5 лет единственным штатным сотрудником этой организации. Соответственно сфера деятельности организации в значительной степени определяется его интересами и возможностями. Количество членов быстро растет, достигая своего предела. Федерация приобретает здание для своей штаб-квартиры и избавляется от двух оставшихся филиалов. В 70-е годы ее штат продолжает оставаться минимальным, но в 80-е начинает расти и к 90-м, достигнув дюжины сотрудников, стабилизируется.

Хотя FAS была основана 31 октября 1945 года (то есть к тому моменту, когда я пришел к руководству, ей уже было 25 лет), но штатные сотрудники у нее имелись только в первые три года ее существования, после чего люди в ней работали либо на условиях частичной занятости, либо вообще на общественных началах. Так с помощью нескольких филиалов она существовала в 50-е и 60-е годы. В июне 1970 года я стал первым за 22 года штатным служащим Федерации. Моей первой задачей было пополнить ее ряды и укрепить дух ее членов.

Для этого я начал писать материалы, призванные заинтересовать читателей, и издавать бюллетень, который за 70-е годы вырос в ежемесячное периодическое издание в несколько тысяч слов. Разумеется, в нужных случаях я обращался к помощи экспертов внутри или вне Федерации. Часть идей исходила от них. Но крайним был я, и 95% черновиков набрасывал тоже я.

В этот период - в 1971 году - случилось одно совершенно непостижимое событие. Мне позвонил отец, журналистская карьера которого подходила к концу (впоследствии он занялся наукой, сосредоточив свои интересы на Древней Греции), и без особых предисловий спросил, хочу ли я стать его преемником в издании "I. F. Stone's Weekly".

Я не поверил своим ушам. Он прекрасно знал и часто говорил своим друзьям, что сам он был радикалом, а его сын Джереми - либералом. (Точно так же, как рост детей высоких родителей имеет тенденцию снижаться к среднему уровню, так, мне кажется, и политические взгляды радикалов и реакционеров несколько сглаживаются у их потомков, если - как это часто бывает - не становятся прямо противоположными.) Как он мог рассчитывать, что я смогу соответствовать политическим ожиданиям его подписчиков и работать на его профессиональном журналистском уровне?

Кроме того, я не считал себя ни журналистом, ни политологом; я действовал, как ученый - в мою задачу входило спасти мир, а не комментировать происходящее на политической сцене. Напрасно некоторые пытались найти связь между моим (FAS) бюллетенем и "I. F. Stone's Weekly".

Но самое главное: сам он никогда не стремился продолжать дело своего отца - почему же он думал, что я захочу продолжить его дело? У меня не было ощущения, что я живу в тени великого человека, поскольку И. Ф. Стоун не был настолько известен, но я чувствовал, что на меня падает отсвет его личности. Мне же очень хотелось сохранить свою индивидуальность. Иными словами, я не знал, что ответить сенатору Томасу Иглтону на его слова: "Вы - хороший человек, но ваш отец - великий".

Поэтому я сразу же сказал "нет" и отказался это обсуждать: как можно объяснить человеку, что ты не хочешь быть известным только в качестве его сына? Отец был задет; "Weekly" была его детищем, и он полагал, что готовность передать это издание в мои руки послужит знаком его большого уважения ко мне. Позднее он высказывал мнение, что я побоялся взять на себя такую ответственность. Так бы оно несомненно и было, если бы я хоть на минуту примерил на себя эту роль.

График моей работы в FAS был особенно изнурительным из-за моего стремления выпускать содержательный и точный бюллетень, охватывающий к тому же широкий спектр вопросов. Тематика бюллетеня в значительной мере определялась тем фактом, что я был не разносторонним ученым, а всего лишь математиком. Я был выпускником средней естественнонаучной школы Бронкса (район Нью-Йорка). Я закончил там 9-12 классы всего за два года (чтобы компенсировать прожитые во Франции 1950-1951 годы). Несмотря на трудности ускоренного обучения я входил в первую четверть своего класса, то есть был достаточно хорошим студентом. Но из этого не следует, что я любил физику или химию или имел склонность к естествознанию.

На первом курсе Массачусетского технологического института (МТИ) я был настолько подавлен объемом зубрежки, который требовался при изучении начал химии, что написал длинное стихотворение в стиле А. Э. Хаусмана для институтского юмористического журнала "Voodoo". Оно начиналось так:

Печальный юноша, товарищ по несчастью,
Зубри как проклятый (в ученье света нет)!
А если памяти натруженные снасти
Сожгло селитрой - чиркни шпору (есть манжет).
Зубри, зубри - авось, получишь свой зачет,
Кропай, кропай - в зубрежном деле помогает,
Но не вникай ("А почему вот это вот...?")
Тут не таких, как ты, калечит и ломает.
И никаких чудес от разума не жди:
Сей першерон подкован ржавыми гвоздями.
И ты, и Хаусман на правильном пути:
К рассвету дня два фрукта станут "овощами".
О что за планы ты, Создатель, начертал?
Смотри ж! Свершенья подменяются процессом!
Ди-джей Компьютер тушит свет и правит бал,
И вместо наших пляшут Робот с Роботессой!
Что ж делать нам, живым носителям мозгов?
Как вы - не знаю, только я уже решился.
Прощайте, люди... (Нет, но Хаусман каков!
Позвал на подвиг - и бесследно испарился!)

(Перевод В. Филоненко)

В общем, перегруженная техническими вопросами учебная программа оттолкнула и утомила меня. У первокурсников МТИ каждую пятницу был экзамен по математике, физике или химии. В результате моя нервная система приходила в состояние, напоминающее состояние моста, по которому маршируют солдаты. Я был близок, как видно из стихотворения, к самоубийству, типичному среди первокурсников. Неудивительно, что я был крайне рад, когда в конце лета 1954 года Суотморский колледж согласился на мой перевод, приняв меня на основной курс математики с дополнительными курсами по философии и экономике.

В конце того лета отец взял меня вместе с братом и сестрой в гости к Альберту Эйнштейну. В тот раз Эйнштейн выглядел намного старше, чем во время нашего предыдущего визита (за четыре года до этого); через восемь месяцев - 18 апреля 1955 года - он умер. По поводу моего решения стать математиком он заметил, что в отличие от физики, где научное сообщество обладает общей базой знаний, математика является "Вавилонской башней", так что даже ведущие математики не могут понять многое из того, что докладывается на международных конференциях.

Мои мытарства в МТИ Эйнштейн прокомментировал словами: "нельзя нагружать навьюченную лошадь", а Суотморский колледж, в который он приезжал для получения почетной степени, назвал "местом, позволяющим отдаться размышлениям".

Предпочтение, которое я отдавал политике и философии перед естественными науками, неизбежно должно было отразиться на направлениях работы FAS и тематике бюллетеня. Во всяком случае, от меня требовались особые усилия, когда бюллетень затрагивал сложные научные вопросы. Я выработал определенный шаблон. Каждый восьмистраничный бюллетень (около шести тысяч слов) включал редакционную статью, которая должна была быть одобрена Советом Федерации или, по крайней мере, Исполнительным комитетом. А для придания этим материалам большего веса 2-4 эксперта зачастую ставили свои имена под штампом "прочтено и одобрено таким-то и таким-то, данный материал утвержден Советом Федерации".

Я не упоминал своего имени (если не считать скромной надписи об одобрении Исполнительным комитетом, где я председательствовал), чтобы создать впечатление, что Федерация значительнее, чем она была на самом деле, и избежать ужасного обвинения, часто произносимого вполголоса, что это "организация одного человека". (По какой-то непонятной мне причине это препятствовало получению грантов от фондов. Подобно человеку, которому говорят, что его смогут принять на работу, только если у него будет опыт, а он гадает, где набираться опыта, если его не берут на работу, я всегда удивлялся, как можно перестать быть организацией одного человека, если это служит препятствием для получения средств на найм дополнительного персонала.)

В вопросах контроля над вооружениями нам действительно помогала группа хорошо информированных экспертов, занимавших значительные посты. Но в остальных случаях этого не было. Я хотел, чтобы FAS не ограничивала сферу своих интересов контролем над вооружениями. Мне казалось, что членам организации наскучит, что мы являемся специалистами только по контролю над вооружениями. У меня были планы - по большей части несбывшиеся - расширения нашей деятельности на другие области и создания чего-то вроде Академии общественной деятельности ученых. Чтобы дать первоначальный толчок и показать наши возможности в других областях, я довольно часто углублялся в какой-то относящийся к ним вопрос, унося домой кипу бумаг для изучения.

Вечерами и в выходные - поскольку днем я был занят работой в Федерации - я прорабатывал эти материалы, стараясь написать на их основе по возможности интересный бюллетень с некоторыми выводами. Вывод, который я изобретал, вычитывал в литературе или который мне предлагался в телефонном разговоре экспертом, становился затем темой редакционного материала. На это уходило по три недели в месяц. В течение оставшейся недели я разносил этот бюллетень по подходящим кабинетам и комитетам Капитолийского холма. Затем я рассылал его прессе и пытался получить отклики.

Это был довольно утомительный график, который усугублялся отсутствием в те времена компьютеров и возможностей настольной печати. Честно говоря, сейчас я уже не понимаю, как я умудрялся его поддерживать, хотя мне это и удавалось на протяжении примерно десяти лет.

Ральф Найдер однажды сказал мне, что главным достоинством Федерации является ее способность ставить вопросы на повестку дня. Поскольку штат у нас был весьма ограниченный, то большего я просто не мог сделать в областях, выходивших за рамки контроля над вооружениями, которыми я лично мало интересовался и в которых слабо разбирался. Я набрасывал проект бюллетеня, старался привлечь к нему внимание и затем переходил к новому вопросу. (К вопросам, касавшимся контроля над вооружениями, мы, конечно, возвращались постоянно.)

Например, в февральском выпуске 1973 года, озаглавленном "FAS призывает к реорганизации в сфере энергетики", утверждалось, что "все организации интересуются энергетикой, но никто за нее не отвечает". В отдельном сообщении Совет FAS призывал к сокращению использования реакторов и к срочному проведению программы интенсивного исследования их безопасности. (В вопросах энергетики я получил особенно большую помощь от руководства FAS, поскольку среди них были эксперты по энергетике, а для меня каждый выпуск бюллетеня был связан с совершенно новой, неизвестной мне ранее темой.)

Наше выступление вызвало некоторые отклики в печати. "The New York Times" осветила наши предложения о сокращении использования реакторов, а "The Washington Post" написала о нашем призыве к координации политики в области энергетики. В июле администрация Никсона ввела в Белом доме должность "энергетического царя". Несомненно многие люди сыграли в появлении этой должности более значительную роль, но и мы приложили к нему руку.

В мае 1973 года очередной выпуск назывался "FAS предлагает усилить ограничения в отношении автомобильных выхлопов" и был посвящен таким сугубо техническим вопросам, как катализаторы окисления и двигатели с послойным распределением заряда, а также Закону о чистом воздухе. К тому моменту моим знаниям по данному вопросу был примерно месяц от роду. И я не пользовался никакой поддержкой со стороны, кроме консультативной.

Во времена арабского нефтяного эмбарго я начал собирать книги о нефти и подготовил специальный январский выпуск на тему "Арабское нефтяное эмбарго: несчастье, обернувшееся благом?" Для специалистов по энергетике эмбарго действительно обернулось благом, потому что привело к повышению цен, которое стимулировало переход к режиму экономии и планирования.

Я всегда очень волновался по поводу бюллетеней, затрагивавших темы, в которых не был специалистом. Я чувствовал себя как репортер, который работает все время в разных областях. Причем мне приходилось писать для высококвалифицированной и очень придирчивой (научной) аудитории, которая рассматривала ошибку как повод для интеллектуального харакири.

Но иногда - как это бывает у многих репортеров - у меня выходило на удивление хорошо. Однажды я получил письмо, которое Харви Брукс, знаменитый декан Гарвардского факультета технических и прикладных наук, послал С. Дэвиду Фримену, руководителю проводимого фондом Форда проекта политики в области энергетики. Рецензируя проект внутреннего отчета, он указывал Фримену на наш бюллетень по нефти: "Он посвящен практически тем же вопросам, что и первый раздел вашего отчета, но написан на гораздо более высоком уровне, содержит множество дополнительных фактов и ссылается на многие исследования, с которыми ваши сотрудники, по-видимому, не знакомы. Он производит намного более авторитетное впечатление, чем ваш первый раздел".

То, что этот ученый корифей нашел плод моих тридцатидневных исследований нефтяных вопросов более авторитетным, чем отчет сотрудников крупнейшего в мире энергетического проекта, поразило меня как яркая иллюстрация закона Паркинсона. Здесь есть определенная мораль, которая по-моему заключается в том, что хороший репортер (а я действовал именно так) с хорошими источниками информации (а они у меня действительно были) может с нуля проникнуть в суть вещей. Позже я пришел к выводу, что Федерация могла бы достичь больших успехов, если бы нанимала научных репортеров, а не ученых.

Все эти бюллетени, выходившие за рамки нашей основной тематики, были доступны другим группам, специализировавшимся и лидировавшим в соответствующих областях. Эти другие группы имели время и у них было желание разрабатывать эти вопросы дальше. Я же был слишком занят. Но, вторгаясь в проблематику других групп, я надеялся, что авторитет ученого сообщества и поддержка Совета Федерации принесут определенную пользу.

В 1970-1978 годах каждое лето во время двухмесячного перерыва в выпуске ежемесячных бюллетеней я интенсивно работал над составлением очень сложных материалов, наполненных всевозможными свидетельствами эффективности деятельности Федерации. Мы тратили на адресную почтовую рассылку этих материалов до 20% нашего бюджета, надеясь привлечь новых членов и вернуть израсходованные средства. При этом рассылка информационных листовок привязывалась к какому-нибудь конкретному поводу: подпишите эту петицию и, если вам нравится то, что мы делаем, присоединяйтесь к нам.

Всю эту работу я делал с помощью одного единственного секретаря - других существенных помощников у нас не было. По крайней мере в первые пять лет. В течение нескольких лет число членов Федерации увеличивалось ежегодно на 60%, и выросло с жалких полутора тысяч до примерно семи тысяч человек. Однако для этого необходимы были большие списки адресов. Базой служил список AAAS подписчиков журнала "Science", включавший сотню тысяч адресов. При условии 1%-ного отклика это давало тысячу новых членов. Поскольку стоимость отправки одного письма составляла всего 25 центов, а каждый новый член приносил 25 долларов, то деньги в конце концов возвращались и увеличение числа членов начинало приносить доход уже на следующий год.

Однако существовали естественные ограничения роста. Списком AAAS стали пользоваться слишком часто, и его отдача уменьшилась. Расходы на прямую рассылку росли. Другие списки были недоступны (например журнал "Scientific American" отказался предоставить нам свой список, хотя и открыл к нему доступ издателям "The Bulletin of the Atomic Scientists" - в виде исключения из правил). По мере роста общего числа членов увеличивалось и число выбывших, поэтому для компенсации потерь требовалось все больше новых участников.

Чем больше групп обращалось к прямой почтовой рассылке, тем ближе был ее конец. Я опубликовал в "The New York Times" статью под названием "Деньги на ветер". К тому времени (это был 1978 год) имелось уже 2500 групп общественных активистов с бюджетами, как меньшими ста тысяч долларов, так и достигавшими четырех миллионов (например "Общая цель"). Один из наших членов пожаловался, что за полтора года он получил от различных организаций 306 писем, в том числе 13 - от Союза ученых-активистов, 11 - от Американского союза в защиту гражданских свобод, 11 - от "Международной амнистии" и 10 - от "Общей цели". Люди просто перестали распечатывать эти письма, и от потери их интереса страдали все.

В 50-е годы у FAS было тридцать филиалов и отделений (их создание было разрешено уставом организации), но в 60-е годы это число уменьшилось. К 1970 году осталось только два: бостонское отделение, называвшееся Союзом ученых-активистов (СУА) и лос-анджелесское отделение. Я решил, что не имеет смысла тащить за собой груз фактически прекративших существование отделений.

СУА специализировался в области ядерных реакторов. Согласно уставу Федерации, отделения могли заниматься такими общенациональными вопросами, только если общенациональная организация уже заняла по этому вопросу определенную позицию. Однако СУА лучше разбирался в этом вопросе, чем центральная организация, а мнение руководства не было единым. Я предложил СУА вместо того, чтобы быть нашим отделением, стать независимой дружественной организацией. Это предложение было принято. Лос-анджелесское отделение тоже стало независимым, назвавшись "Лос-Анджелесской федерацией ученых".

Ни в Конгрессе, ни в фондах никто особенно не интересовался, сколько у нас членов. Таким образом все сводилось просто к увеличению средств за счет членских взносов. Однако привлечение новых членов было не очень эффективным способом повышения доходов. (Его эффективность могла бы значительно повыситься, если бы мы обратились к проблематике, вызывающей интерес за пределами научного сообщества, и таким образом значительно расширили бы число своих сторонников - а возможно и спонсоров - но этого мы не делали.) На что обращали внимание Конгресс и средства массовой информации, так это на число громких имен в нашем списке. Соответственно я тратил большие усилия на привлечение в организацию известных ученых, в особенности нобелевских лауреатов. Самый большой успех я одержал осенью 1972 года, когда уговорил нобелевского лауреата Эдварда Л. Тэйтума из Университета Рокфеллера написать для FAS рекомендательное письмо, которое он разрешил разослать другим нобелевским лауреатам.

Это письмо позволило увеличить число поддерживающих нас нобелевских лауреатов с десятка до более чем 40, что составляло на тот момент около 50% всех живших в США лауреатов Нобелевской премии (включая лауреатов премии мира). Поскольку Нобелевскую премию дают за научные достижения, а не за политические взгляды, это означало, что FAS уже нельзя было называть радикальной организацией, хотя некоторые и продолжали это делать. Однажды в приемной сенатского Комитета по вооруженным силам я столкнулся с Джудом Ванниски из "The Wall Street Journal". Он заявил, что его послали "разобраться" с FAS, но, просмотрев наши материалы, он решил, что мы не так уж плохи. (Он, однако, охарактеризовал нас как группу, которая "почти всегда противодействовала Никсону в области политики и обороны".)

В 1949-1969 годах штаб-квартира Федерации кочевала по различным адресам в центре Вашингтона, в основном поблизости от 16-ой и K-стрит. Весной 1970-го я понял, насколько важно быть как можно ближе к Капитолийскому холму, и уговорил Комитет квакеров по национальному законодательству сдать Федерации в аренду большую комнату с отдельным входом в их офисе на C-стрит (C-стрит, 207, северо-восточный сектор). Это здание располагалось через дорогу от сенатского комплекса - ближе некуда. Наша скромная штаб-квартира давала приют мне, секретарю, работавшему сначала на полставки, а потом на полную ставку, и помощнику, которого мы время от времени нанимали. Однажды в этом помещении у меня брал интервью корреспондент крайне консервативного журнала "Fortune", изучавший гнусных оппозиционеров, препятствовавших ПРО. Он упоминал чудовищные расходы противников ПРО (кажется, 3 миллиона долларов в год). Я рассмеялся и сообщил ему, что эта комната представляет всю нашу штаб-квартиру, при том что мы являемся, как ему известно, ведущей оппозиционной организацией.

К 1974 году я решил бороться за несбыточную мечту - приобретение отдельного здания для нашей постоянной штаб-квартиры. На Капитолийском холме мало что подлежит коммерческому использованию, поскольку общество охраны памятников стремится сохранить этот район в том виде, в каком он был в момент постройки всех этих зданий в конце 1890-х годов. Однако, разослав письма всем владельцам зданий, мы нашли один выставленный на продажу дом, расположенный на знаменитой Массачусетской авеню. Я объявил сбор пожертвований на эту покупку, полная стоимость которой составляла 92 тысячи долларов. Чтобы убедить спонсоров, что это действительно важно, я внес 5 тысяч из собственных средств и в итоге получил одно пожертвование на сумму в 10 тысяч и еще два по пять. Набрав суммарно 25%, мы приобрели помещение и въехали в него.

Таким образом к ноябрю 1974 года в Федерации царила эйфория. Четыре из пяти условий ее возрождения были выполнены. Количество членов выросло на 450%, в результате мы стали самоокупаемой организацией с собственным помещением. Мы завоевали поддержку значительной части наиболее известных американских ученых. Мы создали освобожденный от налогов фонд FAS для сбора пожертвований. Нам не хватало только постоянных экспертов. В то время нам были нужны специалисты в области медицины и здравоохранения, окружающей среды и энергетики, производства, сельского хозяйства и народонаселения. Мы потерпели крупную неудачу, посчитав, что получили обязательство от Макса Палевски добавить по доллару на каждый добытый нами в качестве пожертвований доллар для найма экспертов в каждой из этих областей. Однако когда после трех месяцев огромных усилий нам удалось собрать половину суммы, необходимой для найма одного эксперта, он отказался от своих обязательств, заявив, что считал свое обещание лишь средством, которое поможет нам собирать деньги. Таким образом весь этот проект провалился.

В целом после пяти напряженных лет будущее выглядело радужно. Безусловно обилие конкурирующих групп сокращало поддержку со стороны общества и фондов, мы были небольшой организацией, рост числа членов пошел на убыль и наши доходы были ограничены. Однако голос совести всегда звучит слабо. А наш слабый голос был, безусловно, услышан.

Джером Б. Визнер еще раз повторил, что "ни одна группа не отражает коллективную совесть американских ученых так точно, как FAS". Это высказывание стало для нас своего рода талисманом. Уважаемые нами - и многими другими - люди, такие как Джон Кеннет Гэлсбрейт, выражались еще более определенно: "За последние два года диапазон моего сотрудничества с FAS простирался от Вашингтона до Пекина, охватывая вопросы от сверхзвукового транспортного самолета до войны во Вьетнаме. Я полагаю, что это самая полезная из всех известных мне организаций". А английский нобелевский лауреат сэр Питер Б. Мидэйвэр написал: "Циники утверждают, что в процессе социальной эволюции человеческая совесть превратилась в рудиментарный орган. Ложность этого утверждения наглядно демонстрирует прошлая и настоящая деятельность FAS".

Я лично был воодушевлен и счастлив без меры. Меня, третьеразрядного математика, окружали нобелевские лауреаты, всемирно известные экономисты и ученые всех сортов. Они очень много работали, были добросовестны и порядочны так же, как и я. В научной области они - лидеры в своих отраслях - были намного способнее меня. А я служил им, руководя идеалистической организацией, в основе которой лежала совесть научного сообщества. Священная корова!

Проработав два года преподавателем математики в колледже Помоны, я хорошо понял, в чем заключается оборотная сторона преподавания - занятия, о котором я долгие годы имел весьма романтические и далекие от действительности представления. Не проходило и недели, чтобы я снова не вернулся к мысли о психологических преимуществах моей нынешней деятельности перед интеллектуальной изоляцией преподавателя математики даже в таком замечательном месте, как Клермонт, Калифорния. Вне стен моей организации в суматохе вашингтонской политической жизни я встречал массу различных людей, превосходивших меня своими способностями. Создавалось впечатление, что в Вашингтоне каждый был если не стипендиатом Родса, то бывшим сотрудником Верховного суда. Как сказала бы моя мать, они были "crème de la crème"; я же, всего-навсего окончив с отличием Суортморский колледж, чувствовал себя просто "la crème", что выглядело не очень значительно.

Говорят, что Гарри С. Трумен как-то сказал: "В первую неделю своего пребывания в Сенате я спрашивал себя: "Гарри С. Трумен, как ты сюда попал?", но на вторую неделю у меня появился уже другой вопрос: "Гарри С. Трумен, как все эти люди сюда попали?"" Лично у меня возник только первый из этих вопросов. Некоторых сенаторов можно было назвать в чем-то ограниченными, но лучшие из встреченных мною репортеров, служащих и общественных деятелей были очень одаренными людьми.

В общем и целом я чувствовал себя человеком, избежавшим интеллектуального погребения и достигшим земли обетованной. Вдохновленный этим чувством, я работал как одержимый, прихватывая выходные и не уходя в отпуск в течение пятнадцати лет.

В конце 1976-го была создана организация, задуманная как аналог "Общей цели" в области внешней политики. Она получила название "Новые направления". Приход к власти президента Картера несколько снизил ее значение - ведь картеровская администрация сама по себе символизировала новое направление. Дополнительный урон организации нанесли ошибки ее руководства. В отчаянии ее главные участники настойчиво уговаривали меня возглавить ее - как и FAS - создав своего рода симбиоз общественности и представителей науки. Я много думал об этом, но в итоге пришел к выводу, что у этой организации нет достаточного потенциала и она просто станет камнем у меня на шее.

Вместо этого я предложил помочь "Новым направлениям" советами и для этого найти им неподалеку от моего офиса помещение, которое было бы намного дешевле занимаемого ими и намного ближе к Капитолийскому холму. В результате сделки, которую одобрил бы Джордж Сорос, я приобрел соседнее со штаб-квартирой FAS здание, не затратив ни единого пенни. По моей заявке банк переоформил мою ссуду на строение 307 по Массачусетской авеню как ссуду на строения 305-307 по Массачусетской авеню, использовав повышение стоимости дома номер 307 в качестве 25-процентной оплаты стоимости двух зданий. Благодаря сдаче помещения в аренду "Новым направлениям" на пять лет банк счел, что ссуда надежно защищена.

Как и следовало ожидать, "Новые направления" вскоре развалились, но к тому времени я вдохновил членов FAS на кампанию сбора средств для оплаты ссуды, которая позволила нам занимать оба здания бесплатно. К концу 1978 года мы владели обоими зданиями. Тем не менее, несмотря на мои успехи в деле приобретения недвижимости, к 1980 году я был готов уйти в отставку. Казалось, что десять лет это как раз тот магический срок, после которого пора уходить. Я устал и выдохся. Я исчерпал все свои идеи - выпуск ежемесячного бюллетеня оказался непростой задачей. Казалось, что ничего не работает. У меня было ощущение, что я все снова и снова бегу по замкнутому кругу и не могу сойти с дистанции.

Мне было сорок пять, и я решил получить юридическое образование. Юриспруденция всегда интересовала меня, и у меня были иллюзии относительно ее практической ценности. Однако бланки для поступления в Юридический центр Джорджтаунского университета несколько отрезвили меня. Накануне объявления о своей отставке на ежегодном собрании FAS я вдруг осознал, что это приведет к катастрофе. Я продолжил свой труд.

Примерно в 1978 году я неожиданно получил анонимное предложение трех тысяч долларов от члена семьи Рокфеллеров. От избытка бдительности (которая теперь кажется смешной), я колебался, стоит ли принимать это предложение. В конце концов один из Рокфеллеров - Нельсон - был вице-президентом США, а мы гордились своей независимостью. Позднее я узнал, что руководитель семейного офиса Рокфеллеров - Элизабет Маккормак - спросила у моего друга Элтона Фрейя, бывшего в то время вице-президентом Совета по международным отношениям, какая группа, по его мнению, заслуживает финансирования, и он назвал FAS. То, что я в итоге принял предложенный грант, сыграло очень важную роль в жизни нашей организации. Примерно год спустя тот же самый источник, узнав, что мне нужен хотя бы один помощник, предложил нам сумму, достаточную для выплаты жалования одному сотруднику в течение трех лет. В конце 1979 года я пригласил Дебору Блевисс на работу в области экономии энергии.

Анонимный спонсор в сочетании с определенной моей предприимчивостью позволили значительно укрепить положение FAS. В течение восьми лет в 80-е годы членам Федерации сообщалось, что анонимный спонсор будет предоставлять около 60 тысяч долларов, если FAS сможет собирать такую же сумму. Таким образом у нас на счету ежегодно накапливалось по 120 тысяч долларов. А два года спустя Проктор Хаутон, владелец "Хаутон Кэмикл", предложил гранты на таких же условиях для председателя по космической политике. Важность этого предложения трудно переоценить, поскольку гранты фондов сами по себе не приносят прибыли и не могут служить финансовой основой. Мы инвестировали полученные средства в дома на Капитолийском холме. В итоге в трех из этих домов FAS разместила свои служебные подразделения, а три других использовались для получения арендной платы.

В 1985 году в заметке о FAS, озаглавленной "Об ученых-лоббистах", "The New York Times" отметила, что ученые-атомщики постепенно умирают и на смену "великим старикам" приходят новые люди. Мы по-прежнему продолжали получать очень ценную помощь от нескольких отцов-основателей, но все большую часть работы выполняли хорошо информированные, все более квалифицированные и политически эрудированные сотрудники, которым нужно было все меньше и меньше помощи от знаменитых ученых. FAS была сильнее чем когда-либо. Работа шла полным ходом. Мне больше не приходилось писать самому каждый выпуск бюллетеня - на мою долю приходилось только около половины - и нагрузка по управлению организацией значительно снизилась.

В последние тринадцать лет, начиная с 1985 года, организация сохраняла стабильный размер, а ее ежегодные расходы находились в пределах миллиона долларов. Основным организационным нововведением было создание отдельных персональных бюллетеней, которые сотрудники Федерации бесплатно рассылали по спискам заинтересованным экспертам и лицам, ответственным за формирование политики: примерами могут служить составленный Лорой Лампе выпуск - "Хроника продажи вооружений", а также составленный Стивеном Афтергудом "Бюллетень о правительстве и секретности". Благодаря этим выпускам их авторы получили известность в определенных кругах, средства массовой информации начали называть их экспертами, а спонсоры поняли, что мы занимаемся настоящим делом. Самое важное значение имело то, что такие самостоятельные публикации давали выход творческой энергии сотрудников и заставляли их буквально рваться к своим текстовым процессорам.

За последние тридцать лет нашей работы сфера общественной деятельности претерпела значительные изменения: она расширилась, стала более профессиональной и более специализированной, так что новичкам приходится конкурировать с ветеранами, накопившими опыт. Своего рода дарвиновская эволюция, вызванная необходимостью бороться за одни и те же источники финансирования, привела к тому, что некоторые группы вышли из игры, другие были вынуждены перейти на более скудный рацион и постоянно искать повода действовать. Все чаще различные группы активистов начинают совместные действия, объединяясь в весьма специализированные коалиции.

Тем временем более солидные организации, такие как Совет по международным отношениям, фонд Карнеги, Институт Брукингса и многие другие с недавних пор стали уделять большее внимание общественной деятельности по сравнению с углубленными исследованиями и монографиями, перенеся упор с толстых фолиантов на газетные статьи. Таким образом деятели общественного сектора, все более повышающие свой профессионализм, вынуждены соревноваться с этими "новыми" участниками. В других странах мы также видим рост количества групп, борющихся за права человека, объединений "За открытое общество", организаций, озабоченных вопросами безопасности, и т.п. В этом переполненном людьми пространстве требуется все больше знаний, творческих способностей и предприимчивости, чтобы оказывать реальное влияние на события.

Однако новая организационная среда порождает не только обострение конкуренции, но и новые возможности. Человек, заинтересованный в решении какой-либо проблемы, может объединять усилия различных групп. В 1970 году в сфере безопасности об этом никто и не помышлял, да и групп было так мало, что объединять было некого. В новой ситуации, когда все большее значение приобретает подробная информация, широкие возможности открываются перед ее распространителями, такими как наш сотрудник Джон И. Пайк, который предоставляет обществу исключительно полезный веб-сайт.

Подводя к концу тысячелетия итоги, можно сказать, что FAS, старейшая из групп, выступающих за контроль над ядерными вооружениями, по-прежнему действует в своей области, продолжая находить все новые родственные сферы приложения своих усилий. А я, благодаря своей почти тридцатилетней службе в качестве главного руководителя FAS, стал своего рода старейшиной среди руководителей общественных организаций, занятых вопросами безопасности.