Эти записи делались посреди нудной работы над очередным недельным план-графиком кампании, где под "9 ноября" я обнаружил загадочное "200-летие конца Великой французской революции". Предвкушая разнос сотруднице календарного отдела за этакую чушь, я отнял от 1999-ти двести - 1799, - ага, конец Директории, ноябрь - их тогдашний "брюмер"... А 9 ноября уж не то ли самое 18-е брюмера Наполеона Бонапарта?! Вдруг мысль о двухсотлетнем юбилее путча-конца революции показалась мне не нелепой, даже выбор даты не пустым. Но все же эта юбилейная сказка - не аллегория, и не надо читать бравурное Бонапарт как скромное Путин.

Все наши юбилейные маньяки тихо, на цыпочках обошли эту славную дату. Двести лет назад было покончено с Великой Французской революцией. Покончено при помощи переворота, а как еще?

Перевороты - это зло. В благоустроенных странах переворотов не бывает, либо они полуконституционные, как приход де Голля в 58-м и отстранение Никсона в 1974-м. Но в благоустроенных странах давно нет и революций - они все позаканчивались путчами.

К революциям применима формула Бердяева об утопиях - осуществить не задача, задача - избежать. Войти не шутка, а вот попробуй потом выйти вон! Выход из революции тем затруднительней, чем глубже затронут быт обывателя. В России, где реальная жизненная ткань нелегальна, легальная мифологична ("Знакотканна!" - блеснет словцом юный Островский), а мифологии асоциальны - революция овладевает обиходом. Подменяет институты власти и общества. Становится "нашим образом жизни".

***

Сперва они все обезьянничают. Стилистическая зависимость революций от предшественниц бесподобна. В политике 17-го года гигантское место занимали аллюзии французского 89-го - не реального, а воображаемого по Гюго и Мишле. Вне мечты большевиков засвидетельствовать "штурм русской Бастилии" необъяснима бесцельная атака на Зимний дворец-музей; но Эйзенштейн выдал постановочную природу затеи. (В остальном октябрьский переворот в СПб - молниеносное и техничное взятие контроля над узлами столичных коммуникаций - истинный шедевр Троцкого.) Интересно, что и в начале демреволюции 91-го мы найдем зависимость от эстетики Эйзенштейна, уже обратную: август объявили "мирным" на том основании, что Ельцин не бросил толпу штурмовать Кремлевский музей. Зато коммуникации тогда остались в руках старой власти и были позже ею с выгодой - и с собою вместе - перепроданы новичкам.

Дальше больше. Масса приключений и происшествий - событий нет, они ускользают. Когда все проходит и дети революции припоминают, зачем строили баррикады и жгли "Пежо", - они не могут назвать ничего, кроме лозунгов и "глубоких радостных переживаний".

Но Россия бешенством подростковых гормонов от революций не откупится. Мифологическая шкала - общее у всех революций. Ужас русской в том, что эта квазиистория у нас безысходна. Вляпавшиеся в русскую революцию навсегда застревают в несвоем времени - и обустраиваются, и живут в лабиринте, полагая, будто их жизнь настоящая. Русская революция - это "временное время" вместо исторического; временное - навсегда.

Поверхностный анализ наших политических концепций обнаруживает, что все они размещают себя на планке "сверхновой - подлинной истории" России, начинающейся где-то с апрельского 1985 пленума КПСС (времена почти уже библейские). Возникает история местного значения со своей автономной летописью переходного времени - "континуум", говоря по-ученому, а проще - отсчет событий от приближенной к живущему, неподвижной точки. Растущий пузырь "переходного времени", стенки которого поглощают и искажают взгляд в прошлое, - и вот мы разглядываем радужные пятна-картинки "Намедни".

Не в силах ничего реально изменить, мы потому оттягиваем решение всякой задачи, которую не удалось замолчать. Ход времени приобретает вид бесконечных оттяжек решения, каждая из которых в отдельности объяснима, а все вместе составляют длящийся привычный абсурд, где новая глупость обязана переорать предыдущую, на нее же ссылаясь. Русская политическая дискуссия напоминает Сухумский обезьянник, куда служители завозят "Сникерсы" и свежую прессу.

Если изобразить блок-схему любой русской революции, получится нечто вроде речной гидры с хватающимися за съедобное присосками. Отсутствие головного мозга - и длинная трубка для переваривания. Коралл без известковой скорлупки: погибшая особь распадается без следа, не включаясь в растущие рифы прошлого, институтов и культурных схем. Прошлого нет - нет и средств обнаружить его отсутствие. Пропажа вчерашнего памяти не творит; вечное сегодня, "день сурка". Недаром в новейшей России просто не написана ни одна история последних 20 лет - и мне не известно, чтобы историки обсуждали, почему она не написана!

***

Мир русской революции лучше всего представим средствами компьютерных игр - безопорность и трансформенность, но главное - сказочная безнаказанность. Безнаказанность была паролем перестройки, еще Горбачев с Рыжковым заложили ее экономический механизм. Но только Ельцин воплотил всю ее государственно буквально.

За время своего правления сам Ельцин никого всерьез не наказал. Оттого он, и никто другой - сказочный герой русской демократической революции. Поди найди в русской истории второго такого растяпу-революционера (Пугачев? Да не реальный, а пушкинский - в заячьем тулупчике). Ни один из его предшественников не сумел создать этакое царство, афанасьевский чудный мир вседозволенности. Открой русскую историю и поищи: сколькие ломали шеи - он один смог.

Ельцин невероятен. Это какой-то утопический Абсолют - царская водка совершенно растворенной в мифе реальности. Русь мечтала о Ельцине не одну сотню лет, и вымечтала. Он осуществил вековую грезу русского народа о долгосрочном упразднении физической и исторической скуки. Упразднении быта, вошедшем в быт. Здесь нет воздаяния за ошибки и нет кары за преступления, исключения случайны и воспринимаются как несправедливость.

Но нет зато и воздаяния за труд. Заколдованный лес, где деньги образуются где-то отдельно от труда, и награды преют в заветных местах (места надо знать!), поджидая добра молодца с вилами и мешком. Не знаешь березовских мест, заветного гусинского слова, - век трудись, век горбать - не видать дураку денег!

Но "нет ответственности" не значит, что нет зла.

***

Лунатики Российской Федерации не ведают силы тяжести, ни возврата по долгам - и вот, чтобы род столь неприспособленный вовсе не вымер, эволюция создала киллеров-санитаров революционного леса. Недаром их отличают от просто убийц и серийных убийц-маньяков. Наша политическая пресса глядит на киллеров, как уэллсовские элои на питающихся ими морлоков - вынужденная необходимость природы, сродни биологической смертности.

Революция, как пожар, перекидывается на все, что горит. И однажды выгорит все. Наступает момент, когда все виды первичных ресурсов революции истощаются. Компьютерная матрица сереет, сбоит; ее "знакоткань" ветшает - знаки уже ничего не значат, хотя революционные макаки еще вертят их и важничают, передавая из лап в лапы. Наступает мирная буржуазная жизнь? Не тут-то было. Эволюция - не то что думается Б.А.Березовскому.

Расчеты на "естественный ход вещей, который..." что-то там примирит и согласит - еще один глюк революции. Революция не способна сама себя прекратить. Она длится в мучениях, входящих в привычку. Жертвы становятся мучителями, мучители оправдываются тем, что и они - жертвы. "Чем дальше в лес, тем толще партизан," - гласит народная мудрость: в нашем лесу со временем ничего не заводится, кроме партизан, питающихся робким окрестным электоратом, - да волков, питающихся партизанами.

Обитателям чудного леса не бывать серыми налогоплательщиками гражданского общества. Вынужденно перестав людоедствовать, они перейдут на гуманитарные "Сникерсы". Когда и подвоз "Сникерсов" прекратится, одни без затей вымрут, зато другие научатся злодействовать еще небывалым способом.

В революции, длящейся достаточно долго (а Ельцинская демократическая подзатянулась - по длительности, между прочим, она уже превзошла Октябрьскую!), заводятся новые бесы, которые вполне могут дать новый импульс адову процессу. Сталин вышел на дело под вечер революции Ленина-Троцкого.

Есть ли вообще выход из замкнутого мира русской революции? Да, разумеется. Выход - это переворот.

***

Смею напомнить, что Великая французская революция вводила во Франции конституционную демократию и передовой буржуазный строй. Вводила, вводила... Десять лет вводили - ни строя не ввели, ни демократии. К власти всплывали то людоеды-идеалисты, то идеалисты-ворюги, то физики с диктаторскими причудами. Современный российский политолог как родного признает столь пламенное ворье, как директор-миллионер Баррас, да и сам сойдет за своего в салоне стервы де Сталь.

А аббат Сиейес, похожий на Примакова? Как и наш, выживая в революцию молча, он стал академиком и крупным политиком по остаточному принципу - в силу вымирания остальных, отчего к 1799 всеми выслушивался за мудреца! Еще в школе меня раздражало его пустомыслие: "Что такое третье сословие? Все... Чем оно должно стать? Чем-нибудь...", - и лишь при Горбачеве заслышались старые звуки: какая дорога ведет к храму..?

Молодой Бонапарте, командующий войны с египетскими сепаратистами, не привез в Париж свидетельств успеха, кроме Розеттского камня с иероглифами. Успеха не было - велика слава расстреливать конных мамелюков с дистанции ружейного залпа! Египет был полный провал - мамелюков перебили, зато бей в Каире усидел. От всей египетской экспедиции до нас дошло лицо Сфинкса, изувеченное пальбой тупицы-артиллериста.

Египет был Чечней. А вот побег из Египта, где застрявшую армию перемалывали чумой и кинжалами, был истинно наполеоновским шагом. Здесь вояка-революционер, игрок в солдатики Буонапарте становится черновиком императора.

От лунатически-странной затеи с походом в Индию через Месопотамию при первых препятствиях - опрометью назад, в Париж, пока там первыми не догадались, что игра в революцию проиграна, тем более пока они не поняли, что ты уже начал другую игру.

Генерал-непарижанин в туманном перевороте брюмера не выказал особенной ловкости, ни даже храбрости. Он просто решил не проигрывать заодно с революцией. Вывезя из Египта самого себя, он мгновенно ввел эту новую ценность в спекуляции парижан, в оборот слухов и равноценных ГКО Директории. Привыкший к виртуальным ценностям, Париж схватился за новенького. Оттого 18-го брюмера Бонапарт легко провел депутатов и получил от них все нужные ему декреты. Но ведь и декреты были виртуальными - уже 19-го он чуть не завалил дело, уверовав в легкую победу. Макаки опомнились да так раскричались на чувствительного корсиканца, что тот был готов отступать до вполне реальной гильотины - брат-спикер спас. Замечу, что до самой битвы при Маренго (едва из-за этого не проигранной) Наполеон сам оставался слегка революционером - азартным игроком в невзаправдашный Doom.

Сам переворот 18 брюмера практически был конституционным, не хуже де Голлева. Путч, при котором не только трупов - не было, кажется, синяков. Сиейес попробовал было навязать Бонапарту пост "консула войны", сохранив для своей клики "консула мира и финансов", - но Бонапарт придумал себе Первого консула и вскоре учредил Национальный банк.

Франция очнулась и начала выбираться из волшебного леса. А провались путчист Бонапарте - и процесс строительства капитализма во Франции вошел бы в быт, как в России, французы его строили б по сей день, а ноябрь именовали "брюмером согласия и примирения". Однако уже с конца брюмера Первый консул стал осторожно приговаривать: "Революция заканчивается". С того же времени франк укрепился и начал расти. Вслед за 18-м брюмера были Кодекс Наполеона, Бальзак и объединенная Европа...

А Сиейесу придумали пост главы Сената, дали графа, пенсию и перестали считать мудрецом. Кот стал важным барином, и с тех пор ловил мышей только для развлечения. С брюмера 8-го года Республики и до ноября сего года все учебники упорно именуют аббата "историческим деятелем эпохи начала Великой французской революции".