Русский Журнал / Вне рубрик /
www.russ.ru/ist_sovr/19991126_ilya.html

Сорок пять лет за решеткой
Илья Овчинников

Дата публикации:  26 Ноября 1999

В тюрьме, как и в милиции, я побывал один раз в жизни. Случилось это, когда мой папа, профессор математики, читал лекции студентам калифорнийского университета в Ирвайне, а я, в то время студент МГУ, приезжал туда на зимние каникулы. 27 января 1995 года, в пятницу, за день до папиного сорокапятилетия, мы приехали на машине в оптовый продуктовый магазин "SAM'S". У входа нас остановили: оказалось, что для пользования магазином необходимо пройти символическую церемонию вступления в одноименный клуб; соответственно, надо было заполнить анкету, уплатить вступительный взнос около 20 долларов и получить пропуск. Наличных денег у папы не было, поэтому в кошелек полез я и протянул девушке за кассой потертую стодолларовую купюру. Девушка с сомнением повертела ее в руках, извинилась и отошла будто бы за сдачей. "Небось, проверять пошла, - сказал я папе ехидно, - она таких старых наверняка никогда не видела".

Тем временем прошло пять, десять минут. Папа стал нервничать, поскольку мы должны были скорее вернуться домой и отдать машину его жене для деловой поездки в Лос-Анджелес. Прошло пятнадцать минут, и девушка наконец вернулась. "Нельзя ли побыстрее? - не выдержал папа, - за это время мы могли бы сделать покупки, а пропуск вы бы нам дали после". "Сейчас, - ответила она, - сначала я вас сфотографирую для пропуска", и добавила без паузы: "Here they are!" К этому моменту за нашими спинами стояли три полисмена, которые схватили нас за руки и велели сесть на пол. Один из них показал нам ту самую купюру и с плохо скрытой издевкой спросил: "По-вашему, эта банкнота похожа на настоящую?" На настоящую она была похожа лишь местами, но в тот момент мы мало что соображали от испуга и лишь неуверенно кивали. Полицейские стали спрашивать, откуда у нас эта купюра и где остальные. Мой папа рассказал им правду: в конце 1994 года моя семья переезжала на новую квартиру, и когда мы с ним приехали за самыми последними вещами на старую квартиру, то в дальнем углу пустого шкафа нашли две купюры соответственно по 10 и 100 долларов. Они были столь ветхи, что по тем временам их не приняли бы ни в одном московском обменном пункте; мы решили, что их удастся потратить в Америке.

Наши друзья восприняли эту информацию без восторга; затем их главный схватил папу выше локтя и велел ему подняться. "Нельзя ли без рук?" - спросил папа, но без рук было никак нельзя. Папе велели поставить ноги на ширину плеч, правую руку положить на затылок, а левую отвести в сторону. Начальник достал из-за пояса наручники и защелкнул их на папиных руках, а затем запер ключом. Надели наручники и на меня; все происходило, как будто в кино. Вслед за этим на глазах у потрясенной толпы нас вывели из магазина, подвели к двум полицейским машинам и велели лежать животом на капоте, пока водители открывают дверь. Потом каждого из нас посадили на заднее сиденье и пристегнули ремни, затем захлопнули двери. Машины поехали, притом задние сиденья были отделены от передних перегородкой, а руки наши продолжали быть скованы за спиною. В машине играло радио; "Если услышу какую-нибудь относительно любимую песню, то авось пронесет", - загадал я и вскоре услышал "Losing my religion". Ехали мы очень быстро; было одновременно весело и страшно.

Я не уверен, что это та самаю тюрьма, но по крайней мере похожая

Скоро мы прибыли в полицейское управление. Папу усадили в специальное очень низкое кресло, из которого невозможно подняться без большого усилия, а за спиной в нем была специальная выемка для рук в наручниках. У меня отобрали все вещи (включая часы и резинку для волос) и заперли в одиночную камеру; в двери ее было окошко, так что папу мне было видно, и он совершенно неуместно мне подмигивал и даже строил рожи. Сидеть в камере в наручниках было очень интересно, но это было только начало. Изнутри я слышал, как происходил папин допрос: он еще раз рассказал об обстоятельствах, при которых были найдены пресловутые банкноты, а потом спросил, нельзя ли ему позвонить домой. Папу поставили перед speakerphone'ом и велели говорить по-английски. "Привет, - сказал папа довольно бодро, - твоя поездка в Лос-Анджелес, к сожалению, отменяется, потому что мы с Ильей оказались в тюрьме, и машина наша стоит у магазина "SAM'S". После обеда я должен был встречаться с доктором Клейном, так что передай ему, пожалуйста, что я не приду". На том конце провода долго не хотели верить в правдивость папиных слов, а полицейские, соответственно, очень сердились на то, что папе отвечали на незнакомом языке и лишь под конец перешли на английский.

Профессор ШлосманПосле звонка домой папу заперли в мою камеру, а меня пересадили в то же самое кресло. Любезное предложение воспользоваться телефоном я отклонил, и мне зачитали права: все мои показания могут быть использованы против меня; я имею право молчать; я имею право отвечать на вопросы только в присутствии моего адвоката. Далее я повторил, как сказку про белого бычка, историю про переезд на новую квартиру, про стенной шкаф и про пару потертых купюр. Затем меня на некоторое время подсадили к папе, а потом нас развели по разным камерам, притом обувь было велено снять и оставить снаружи. В камере ничего не было, кроме выступа из стены, символизировавшего спальное место, и теплого пледа. Завернувшись в плед, я прилег и стал размышлять о жизни. Размышления довели меня до того, что в тюрьму нас надолго вряд ли посадят, а вот из страны выслать меня могут, - это было бы особенно обидно, поскольку прилетел я лишь днем раньше.

Придя к этому оптимистичному выводу, я стал тихонько петь песни. Когда я спел их штук шесть, меня вызвал еще один тюремщик, наиболее доброжелательный и сочувственно настроенный. Сначала он задал мне примерно двадцать пять вопросов, в основном касавшихся разных заболеваний: нет ли у меня астмы; не наблюдаюсь ли я у психиатра, венеролога, нарколога и многих других приятных людей; не должен ли я принимать лекарства в указанное время; не было ли у меня когда-либо намерения совершить самоубийство; нет ли у меня в данный момент намерения совершить самоубийство (на все вопросы я отвечал флегматично "нет", последний же вызвал у меня невольную, но злорадную улыбку). После этого я давал отпечатки пальцев. Любопытно, что на указательном пальце левой руки у меня был пластырь, и гражданин начальник участливо спросил - свеж ли мой порез и можно ли мне снимать пластырь; а после мытья рук он выдал мне новый пластырь! Затем тюремщик сфотографировал меня анфас и в профиль (я старался улыбаться), а после препроводил в камеру.

Не звали меня довольно долго, и я даже успел задремать. Торопиться теперь было некуда, к тому же впереди были суббота и воскресенье. Вдруг дверь открылась, и на пороге появился новый начальник, настроенный довольно сурово. "Сколько купюр было в вашем долбаном шкафу и куда вы дели все остальные?" - закричал он. Я честно ответил, что купюр было две, вторая из них находится в кошельке среди отнятых у меня вещей и что я готов ее ему показать. Начальник принес запечатанный мешок, где хранились все мои деньги; я указал ему вторую купюру из шкафа (она явным образом отличалась от прочих, поскольку была очень уж потертой, но в итоге оказалась настоящей). Начальник запер меня обратно.

Вскоре нас с папой позвали опять и привели в комнату, где стояли три кресла и столик. "Кормить будут, - решил я, - интересно, чем именно". Вслед за нами туда пришел довольно симпатичный и вполне доброжелательный сотрудник ФБР. Он еще раз обстоятельно нас допросил, и в ходе допроса внимательно рассматривал ксерокопию злосчастной банкноты. Приглядевшись, мы с папой едва удержались от смеха: купюра являлась полнейшим недоразумением, предназначенным для обмана незадачливых москвичей при обмене валюты с рук; на купюре был портрет однодолларового президента, а внизу вместо надписи "ONE HUNDRED DOLLARS" красовалось убедительное "100 DOLLAR" в единственном числе. "Действительно, странно, - задумчиво сказал ФБРовец папе, - тут ваш коллега с кафедры звонил... С чего бы это вам подделывать деньги, раз вы тут уже третий год? И вправду, сотрудник математического факультета, мы проверили... Поверить вам, что ли?"

Фрагмент справки

Через полчаса нас отпустили, так и не покормив, зато выдали справки с формулировкой: "Ареста не было, только задержание". Молодой человек, выпускавший нас на волю, был чрезвычайно с нами любезен. Однако у выхода нас остановил предпоследний начальник и провел воспитательную беседу. "Сильно вам повезло, - сказал он, - что нам позвонил доктор Клейн. Это он нас убедил, что на носу выходные и что в выходные никому до вас не было бы дела. (То есть свое сорокапятилетие профессор Шлосман встретил бы в тюрьме.) А еще вам повезло с ФБРовцем, потому что обычно сами они никуда не ездят, - это к ним людей возят, а кто бы вас сейчас повез... Только, ребята, скажу я вам на будущее: даже мои малолетние дети отличают один доллар от ста, а профессору математики сам Бог велел. И еще: теперь в наших компьютерах есть ваши данные. Так что лучше нам больше не встречаться".

Абель Клейн, благородный спасительИз тюрьмы нас встречал (неплохо звучит, не правда ли) все тот же благородный доктор Клейн. Назавтра, однако, все еще планировался папин день рождения, так что необходимость купить еды не отпала. Но нам пришлось побороть очень сильный соблазн, чтобы не поехать за ней в магазин "SAM'S".

P.S. В Лос-Анджелес я летел с посадкой в Сиэтле. Лишь по случайности я не посетил там буфет или магазин беспошлинной торговли. В обоих случаях я, вернее всего, стал бы расплачиваться замечательной купюрой, и вряд ли долетел бы до Калифорнии.

P.P.S. Несмотря на выданные справки, дело на этом не кончилось. Папу еще несколько месяцев таскали по судам, и он был вынужден даже нанять адвоката. В суде папу знакомили, в частности, с показаниями девушки из магазина: она утверждала, что я, достав злосчастную купюру из кошелька, скомкал ее и швырнул на прилавок, якобы в надежде на то, что она ее уберет не разворачивая. В показаниях девушки также значилось: "Пришли двое. Одному на вид двадцать лет. Другому девятнадцать". Что ж, мой папа действительно выглядит очень молодо.