"Сталин "нынешний" уже не столь загадочен. В его расчетах без особого труда прочитывается миродержавие, в его просчетах - оно же, не контролируемое тем менявшимся соотношением сил, для учета которого мало самых сногсшибательных данных самой проницательной разведки. И даже интуиция не выручит, когда держит в плену (замещая реальность суррогатом ее) неподвижная власть ради самой власти... Но разве неподвижность эта не тайна своего рода, разве так уж очевидна она, когда держишь перед глазами мозаику фактов, каждый из коих уводит в хитросплетения политики и кажется поддающимся классическому "причинно-следственному" объяснению?"

М.Я Гефтер.

Это фрагмент текста "1940: эпизод в контексте развилки". Автор - Михаил Гефтер, историк, много размышлявший о феномене Сталина, о природе сталинизма. В пору истоков нового времени - 1987 - до дыр зачитывали москвичи диалог Гефтера с Глебом Павловским "Сталин умер вчера." Позже, вспоминая первые публикации и перепечатки текста, Михаил Яковлевич сокрушался, что в заголовке поставил точку. Со временем все более убеждался, что резоннее - знак вопросительный.

Сейчас в рамках издательской программы "Весь Гефтер" готовится книга размышлений и эссе историка "Война: прощание с абсурдом?" В ней - и родословная противостояния человека человеку, и события века ХХ, и немало размышлений о Сталине...

Ниже - один из текстов в жанре тезисов, не появлявшийся до сих пор в печати.

Вторая мировая война (во всей совокупности своих непосредственных и дальних следствий) внесла немало значимых перемен не только в геополитику и социальную сферу, но и в саму природу человека. Глядя из девяностых в 1938-1945, мы вправе сказать: после происшедшего - от Мюнхена и союза Гитлера со Сталиным до Нюрнберга и ядерного гриба - люди не могут оставаться прежними.

Два спутника эволюции "сапиенса" - убийство и абсурд - тогда заявились сызнова, сбросив маскировочные халаты опосредований. Вне зависимости от помыслов действующих лиц все они, в конечном счете, оказались втянутыми в одиссею переоткрытия жизни смертью.

Таков в этих тезисах предлагаемый общий угол зрения.

В этом смысле как бы выравниваются обе стороны грандиозного кровопролития. И с той, и с другой стороны - человек. Вернее - два человека в одном. Несовместимо близкие там, где оказались они друг против друга.

Кровоточащая рана - внезапность нападения, вероломство нарушенных обязательств. Это представляется самоочевидным. Но так ли?

Нашествие действительно было жуткой внезапностью для большинства населения СССР, не исключая в определенной мере (дата!) даже высших военачальников. Однако было ли оно таковым для Сталина? Мы подходим здесь к проблеме особенной "запредельной" персонификации войны и ее пролога.

За спиной у Гитлера и у Сталина - уничтожение противников: действительных либо потенциальных и мнимых. Кошмар мнимости при этом - просто плод помутненного сознания и психики двух людей. Подспудно и полуосознанно (но не бессознательно) тут преследуется цель абсолютной унификации "своего" социума, всеобщего выравнивания смертью, цель, которая находила питательную почву в социальном перемешивании, в эгалитарных страстях с грозной родословной и с несовпадающим выявлением в облике человека у власти.

Две тоталитарные системы родственны, хотя и не тождественны, и в другом решающем отношении - в тяге погашать внутренние проблемы выносом из - вовне: в заданности Мира как поприща (именно: поприща выравнивания смертью!). И тут своя питательная почва - не только в агрессивных и экспансионистских традициях прошлого.

Парадокс истории: противники нацизма, антифашисты по убеждению и призванию - в союзниках Сталина. Фатум неверия в собственные силы - фатум зачарованности "революционным фельдмаршалом в серой шинели" (Н.Бухарин, 1934). Без этого состояться бы сделке Сталина с Гитлером?

Кроме Мюнхена правителей был еще Мюнхен духа. (Характернейшие записи в дневнике Генриха Манна 21 сентября 1939 года: "Никто из тех, кто втянут в эту гитлеровскую войну, не представлял себе ясно, как он будет действовать. Советский Союз только во время очередного шага решает, каким будет следующий". И спустя два дня: "Все происходит так, как будто Союз преследует единственную цель: опровергнуть планы германского "дранг нах остен". Они союзники, но никогда не могли бы сделать больше, если бы были противниками, и не "предавали" западные демократии"). Прикасаясь к трагедии 1939, 1940 гг., мы не имеем ни права, ни основания усреднять высказывания и поступки. Два Мюнхена, хотя бы тем были разительно не похожи, что люди, оказавшиеся вовлеченными во второй, сражались в Испании и ушли затем в антинацистское подполье и в маки. Однако и этим не исчерпывается психологический перелом, наступивший, правда, с опозданием, и оборванный последующими событиями, особенно "холодной войны", но оставивший неустранимый след. Смысл этого перелома: человек на грани утраты свободы, на краю смерти становится хозяином своей судьбы и уже в таком качестве устанавливает новые отношения с другими людьми - дома и вне его.

Несмотря на накопленный обширный материал, на поучительные эскизы, исходящие от художников слова, еще, как мне кажется, предстоит сделать немало, чтобы увидеть в целом картину сопротивления человека тоталитаризму (различного происхождения и самовыражения в идеологии). Что касается нас, нашей страны, то эта работа лишь в зачаточной стадии. Господствует еще магия суммарных оценок, в частности, в том, что касается поколения, принявшего на себя первый удар Вермахта. В качестве человека, принадлежащего к этому поколению, я попытаюсь сосредоточить главное внимание как раз на проблеме неявного - размытого сопротивления, - которое может быть названо "теркинским" (по имени героя поэмы Александра Твардовского "Василий Теркин").

Обратившись к теркинской свободе на миг отчаянной схватки, мы обязываемся ввести этот образ в достаточно строгие рамки времени.

Сколько его было "отпущено" данному феномену? Некоторые указания дает сам Твардовский, который намеревался завершить поэму в 1943 году. Но и продолженная, она претерпевает характерную эволюцию. Автор уводит героя и читателя на обочину сражений, все пристальнее вглядываясь как в человеческие, так и в противочеловеческие черты близящейся Победы. В наиболее широком смысле, охватывающем и послевоенные годы (начало "холодной войны"), проблема может быть сформулирована как регенерация сталинской системы, достигающей самоисчерпанности с внезапным переходом в агонию.

Выравнивание смертью возвращается в исходный пункт.

Исчезновение творца системы делает необходимым ее демонтаж, который, в свою очередь, требует пересоздания исторических условий, приведших к утверждению сталинской разновидности тоталитаризма ХХ века, и ставит под вопрос сами исторические условия, историю как таковую.

1991 год.

Материал предоставлен Е.Высочиной.