Русский Журнал / Вне рубрик /
www.russ.ru/ist_sovr/1sept.html

Сентябрь с РЖ

Дата публикации:  1 Сентября 2000

Влад Бурьян

В Ночь на Осень

Первое сентября - очень сложная дата, церемониальный апофеоз общественного лицемерия. Ученики, ненавидящие учителей; учителя, с подозрением косящиеся на повзрослевших детей; символическая церемония закладки картонного послания потомкам и, под плохо скрываемые смешки, пронос на плечах прыщеватого самодовольного десятиклассника маленькой испуганной девочки с колокольчиком; отчет директора школы о количестве ведер краски, ушедшей на ремонт разваливающихся кабинетов, и саркастический оскал географического глобуса из окна кабинета географии на втором этаже. Нет, не "новый порог на пути к взрослой, самостоятельной жизни" переступает ребенок в этот день... В этот день за спиной сгорают мосты, ведущие из Ласкового Мая. И маленький человек уже догадывается, что первое сентября всегда будет приходить затем, чтобы разрушить мечты. И двадцать, и сорок лет спустя.


Денис Бычихин

Как я был в университете

Учиться в университете мне нравилось. Мне всегда казалось, что это клево - учиться в университете. Когда мне было 14 лет, мы с отцом приехали в Москву. Он привел меня на Воробьевы горы, показал Москву всю в тумане, а потом главное здание МГУ, и сказал, что там живут студенты - цветы нации и светлые головы. Я уже тогда захотел там жить.

Теперь я тоже живу в ГЗ и уверен, что это очень клевое место. Вот, положим, сегодня. Пошел я на работу. Спускаюсь, а там студентки вернулись с каникул и сразу выстроились в очередь в библиотеку учебной литературы. Стоят, гудят. Вот я недавно был в стриптиз-баре, и скажу. Фигня стриптиз-бар по сравнению со студентками, которые с каникул вернулись. Это, знаете, как порносайт с баней сравнить. В общем, чуть сам в очередь не встал, но вовремя вспомнил, что книга у меня уже есть. Про то, как я в общежитии жил. Называется "Русский журнал с многоточием".

Вот. Но это еще не все. Например, как я начинал свое обучение. Пришел в первый день на занятия, а мне говорят - в колхоз. А я не дурак был, сразу с ведром пришел и в сапогах. Ну, говорю, давайте. Залез в кузов, на ведро сел, еду. И начинает тут ко мне приставать такой тип в очочках: весь скособоченный, нервный такой, курит-трясется, вы, говорит, лосского читали, а гессе, а мерлопонты... Конечно, говорю, читал, фигня, говорю, ваши понты по сравнению с нашим Михаилом Баруздиным. Тут он взвился. Как, говорит, фигня, если я двухтомник вот прочитал и доволен остался. Ну я его успокоил, чтоб он папироской себе куда не стряхнул, а он только того и ждал, обмяк так, плечиком повел, на ведро мое пристроился (свое якобы забыл) и начал мне стихи свои читать - извел совсем, графоман. "Темные розы какие попали в морозы сразу приняли трансцендентальные позы". Я-то тогда тоже изрядно в рифму валял, поэтому не стал ему своих показывать, чтоб совсем ипохондрик не зашелся. Мои-то посильнее будут.

Только он, видно, почувствовал, может, профиль у меня такой, может, говорю я так завораживающе, но, в общем, понял он, что со мной ему не тягаться, да и по женщинам я тут первый кавалер, и сбежал с колхоза на второй день. В дверях так повернулся и говорит: я, говорит, Иван Давыдов, мы еще встретимся. Не соврал, стервец.

Вот. Потом мы из колхоза картошку тибрили, в бараке баха на ночь слушали и хайдеггера вслух читали - для сна. Валил, кстати, наповал.

Тибрить картошку, кстати, тоже было тяжело. Но я нашелся - увез за прокладкой чемодана. Семь штук, как помню. Тетя, у которой я тогда столовался, долго мне их вспоминала.

Теперь, значит, про то, как я в общежитии жил. Поселили меня с азербайджанцем, которого звали Аслан. Он мне сразу сказал, я тут знаменитый, пью, женщин вожу, телефон у меня тайный к кабелю присоединен. Сколько протянешь - дело твое. А выбор у меня небольшой был. Давай, говорю, посмотрим.

Жизнь и правда оказалась веселая. Вот я когда в Русский журнал статью писал про общежития, мне Вячеслав Леонидович Глазычев на недочет указал. Почему, говорит, в статье не прописано, как в общежитии сексом занимаются и траву везде курят. Это ведь, говорит, первейшее дело в общежитии-то, а мы издание аналитическое, а ты взял и главное не прописал. Уважаемый человек, а все понимает, я прям присвистнул.

Так вот, пользуясь случаем, докладываю, дорогой Вячеслав Леонидович. Правду вы тогда сказали - есть там такие дела. Видел я их в количестве большом и опыт имею богатый. Происходит это обычно так - вот, например, как во время моего соседства с Асланом. Просыпаешься ночью, а в комнате ничего не видно. То есть, если присмотреться, видно - Аслан и его соотечественники марихуану курят и порнографию смотрят по телевизору. Немецкую, черно-белую, в какой одна сцена час длится. Мне предлагают покурить, я отказываюсь. Говорю, что-то порнография у вас затянутая, может, вам магнитофон смазать, тянет он у вас. А они говорят, напротив, все нормально - как в жизни, так и должно быть. Час, не меньше.

Смеются. Думают, я совсем молодой, ничего не понимаю. Это ж фикция, это ж они пятьдесят дублей сняли, чтоб, значит, на час набралось.

А то вот выходишь в душ, а оттуда стоны нечеловеческие, в смысле женские. И сосед потом неделю глаза прячет, а знакомая, наоборот, с румянцем вся каждый день прибегает чай пить. Когда же, говорит, ребята, у нас снова горячую воду дадут. Всякое бывало.

Или вот, например, мы однажды водку пили с оператором НТВ Алексеем Ермиловым, какой Бодлера любит и ходил тогда в кожаной шляпе. Вот, значит, наутро мы ходили похмеляться и видели бодлеровскую такую сцену. Было время защиты дипломов, и какие защитились, весело гуляли в общежитии. Вот одного из них мы и увидели. Морда синяя, майка рваная. Но смешно не это. Смешно то, что мы его застали за тем, что он большую нужду в мусоропровод справлял. Как уж он туда влез, я не знаю, но вот слезть не мог. А все потому, что он одновременно пытался штаны застегнуть и с ящика железного спрыгнуть. Не получалось. Вот это и было смешно.

А потом я в ГЗ поселился. До этого я в другом общежитии жил. Так вот там у меня другая жизнь началась. Какая еще длится, поэтому я про нее в другой раз расскажу.


Иван Давыдов

Как я (однажды) провел лето

Предложение написать что-то вроде воспоминаний о том, как я поступал в университет (в Москве один университет, те, кто думает по-другому, ошибаются), поставило меня в тупик. Ну, что тут рассказывать.

Про университет рассказывать можно много, вообще-то, но это отклонение от темы. Я хотел написать, что всем хорошим в себе и так далее, но потом подумал, и оказалось, что все хорошее попробовал еще в школе. Университет некоторые навыки углубил, а некоторые - усугубил. Только ради этого стоило получить высшее образование. Всем рекомендую.

Давно это было, друзья, тогда еще молод я был... Хотя деревья большими уже не казались. Лето девяносто второго было жарким, я сидел дома, усиленно изучая, под видом подготовки к экзаменам, массу книг, к делу не относившихся. Обычная каникулярная свобода, вот только уехать куда-нибудь из города, вопреки обыкновению, было нельзя. У порога стояла взрослая жизнь, но я ее в лицо не узнавал. Может быть, до сих пор за это расплачиваюсь.

Потом я написал сочинение о фатализме, что ли, у Лермонтова, надеюсь, ни в каких архивах позорища этого уже не отыскать. В большой поточной аудитории, впоследствии видевшей, помимо, естественно, лекций, все - от игры в преферанс до земной любви, корпело над листками бумаги сотни две бойцов обоего пола. Я очень нервничал, потому что имел смутное представление о фатализме. То есть что писать я знал, но возраст явно не позволял прочувствовать проблемы. Тут мне передали откуда-то сверху записку: "Если помнишь, подскажи хотя бы пару героев из "Отцов и детей" (там еще по Тургеневу была тема). И я понял, что этот экзамен сдам. И сдал. И два других потом. И еще около сотни впоследствии. На девяти сессиях. Но тогда я еще не знал, что такое сессия.

На столе, непосредственно рядом с моими листками, на которых пестрели кляксы и хаотичные заметки о фатализме, было написано: "Анечка Костина - стерва". Рядом весьма схематичный портрет указанной особы. Я это запомнил, но не пригодилось. Так и не встретил. Имя и фамилия, впрочем, при публикации изменены.

Перед вторым, по истории, экзамене, в исходе которого я имел наглость не сомневаться, я внимательно осмотрел толпы потенциальных коллег. Среди оных толп имелось порядка четырех достойных внимания девушек. Ни одна не поступила. Дуры. Сейчас это вряд ли смутило бы, но тогда. Я вообще курса до четвертого общался только с людьми из МГУ, за очень редкими исключениями. Такой снобизм... Потом естественный ход вещей разрушил этот замкнутый круг. Ну уж а теперь и вовсе бог знает с кем общаться приходится, вплоть до отставных сержантов израильской армии...

Другие девчонки поступили, впрочем, тоже ничего, а этажом ниже, как выяснилось впоследствии, находился филологический, где добра этого...

Потом был еще месяц безделья, ибо родителей переполняли гордость и счастье, а я этим активно пользовался. В связи с чем с родителями почти не встречался, поскольку спать приходил уже после того, как они уходили на работу.

Потом наступило первое сентября, мне выдали невзрачную серую книжку с надписью "Студенческий билет" и портретом художника в юности (впоследствии утерян). И поздравили с правильным выбором. Влился в большую дружную семью и так далее. Потом была распита бутылка скверной водки на лавочке непосредственно перед гумом (в просторечии - первым гуманитарным корпусом МГУ). Причем в компании людей, с которыми я практически не общался впоследствии, и правильно делал. Потом, потом... Не помню. Примерно в тот же час, когда я, помятый и с ощущением, будто во рту ночевали лошади, двигался к месту тогдашнего проживания, но на 53 года раньше, немецкие танки давили польских улан. Их лошади после этого ночевали уже на небе.

А на следующий день началось. И до сих пор, в общем, тянется, хотя в университете я теперь бываю раз в два месяца примерно, когда моя научная руководительница решает в очередной раз воззвать к моей совести. Пишите, говорит она, диссертацию. Пригодится. В любом случае пригодится. И она, конечно, права, только вот вместо диссертации я пишу по возрасту и чину не положенные мемуары.


Екатерина Деминцева

Первое сентября - это когда?

Первого сентября 1993 года, взяв тетрадку и ручку, я, новоиспеченная студентка МГУ, решила с головой уйти в изучение социологии. После торжественной части декан факультета пригласил всех пойти на торжественное мероприятие, где на воздушном шаре будут отправлять на небеса Садовничего, состоится концерт, "ну а дальше по вашему усмотрению". Перезнакомившись тут же с половиной курса и посмотрев на так и не улетевшего в небо, а лишь произнесшего пламенную речь о будущих светочах нашей науки ректора МГУ, я постепенно стала вливаться в студенческую жизнь, и "наше усмотрение" закончилось где-то около полуночи в районе Патриарших.

Второго сентября я вновь решила предпринять попытку начать свое образование, однако на факультете сообщили, что расписание будет составлено лишь к середине месяца, поэтому никаких занятий в ближайшее время не ожидается. В течение этих двух недель, досконально изучив все здания МГУ и прилегающие к ним окрестности, узнав, что такое сачок, и обретя свою первую студенческую любовь, ближе к концу месяца, полная решимости грызть гранит науки, я переступила порог родного факультета. К моей несказанной радости объявили о начале занятий. Но через несколько дней случилось великое историческое событие, а именно очередная осада Белого дома, защищать который ринулись практически все сознательные студенты факультета. Сопереживавший им деканат объявил недельные каникулы. Таким образом, став невольным участником политической заварухи, я опять забросила, на этот раз уже в более дальний угол, свою тетрадочку.

В середине октября вновь оживший факультет делился впечатлениями о пережитом. Практически все побывали у стен легендарного Белого дома, преподносилось множество версий, как избежать милиции в комендантский час, а затем передавались последние новости о том, кто, где, как, сколько и с кем. На мой вопрос о начале занятий старшекурсник, мило подмигнув, ответил, что, собственно, это-то и есть наши университеты (где-то я уже это слышала).

И вот, наконец, дожила я до того дня, когда должен был состояться первый в моей жизни семинар. Это был французский язык. Группа состояла из трех человек, все мы закончили спецшколы и вполне сносно объяснялись на вышеупомянутом языке. Я всего могла ожидать от первого в моей студенческой жизни семинара, но только не этой фразы: "Социология не наука (заметьте, что я поступила на социологический факультет), заниматься ею - только терять время, поэтому предлагаю вам заняться более полезным делом, а именно изучением языка". Переведя половину Мориака и Труайя, вызубрив прошедшие и будущие времена, став полноправным членом сачка и завсегдатаем бара на факультете, я подошла к сессии. Ни в одном названии из сдаваемых мной предметов я не увидела слова "социология". Во время одного из экзаменов в коридоре к нам подошел декан, чтобы поинтересоваться, как сдают сессию его первокурснички. Помнится, мы пожаловались, что существует какая-то нехватка в изучении социологии, на что он радостно ответил: "Вот придете на следующий год первого сентября, тогда и будет вам социология". Как это ни странно, но на следующий год я опять не увидела этого заветного слова в названии предметов. Может, с числами что-то не то или первое сентября отменили, но с социологией у меня до сих пор туговато. Все больше о литературе да о разных путешествиях писать приходится.


Сережа Жуковский. 9 лет

Дружба

Ну что мне рассказывать о школе? - как меня били все время что ли? И что я хотел с ними сделать? - Мне стыдно. И еще я не могу - они все же были и мои друзья.

У меня было четыре или пять иногда врагов, а иногда друзей. Они мне очень часто надоедали, начинали обзывать и бить. Я не мог против них ничего высказать, потому что они сразу начали бы меня еще сильнее бить, а защищаться я не мог, потому что их было больше. Я их ненавидел, но не так сильно. Мне все время хотелось им высказать, что я хочу сделать с ними. Я хотел их утопить, прихлопнуть дверью, раздавить, задавить трактором, засунуть в туристический фонарик, у которого трудно сменить лампочку. Хотел, чтобы они превратились в батарейки для китайских игрушек, чтобы они превратились в тумбочку для пустяков. Чтобы они превратились в пакет для молока, который собираются хлопнуть.

Но они были мне и хорошими друзьями, защищали меня от чужих мальчишек, бывало - подскажут на уроке.

Так мы и были иногда врагами, а иногда хорошими друзьями.


Александp Зайцев

Пpо первое сентябpя

Первое сентябpя - ну какой же это пpаздник? Только потому что я вообще пpаздники люблю, согласен пpаздновать и этот день. Это особенно пpиятно, когда знаешь, что тебе не надо идти в школу, и в унивеpситет тебе ехать не обязательно. Но ты поедешь - пpосто потому что тебе так хочется. Ох, сколько же себя нужно угpобить, чтобы заслужить вот такое пеpвое сентябpя! Шестнадцать лет учебы! (я на всякий случай посчитал еще и один год аспиpантуpы, когда есть лекции, семинаpы и все такое, но не стал считать подготовительную гpуппу детского сада, в котоpой нас учили писать буквы и цифpы).

И вот мы созваниваемся с моей знакомой, и я озабоченно ей говоpю: ты знаешь, я был в унивеpе позавчеpа, зашел в гастpоном, а там, кpоме пива, тепеpь больше ничего нет. Может быть, указ какой-нибудь? Шестнадцать лет нужно пpоучиться, чтобы именно эта пpоблема волновала тебя вечеpом 31 августа!

Сколько ни учился, всегда думал так: вот закончу учебу, сяду спокойно, откpою учебники и почитаю. На одном из пеpвых унивеpситетских семинаpов пpеподаватель поведал нам, что, согласно статистическим данным, к моменту получения диплома о высшем обpазовании в голове у выпускника находится всего около 10 пpоцентов данных ему за 5-6 лет знаний. Тогда мы посмеялись, а тепеpь я сижу и удивляюсь: ну и где же эти ваши 10 пpоцентов?

Один мой пpиятель на днях улетел в Амеpику на два года. Учиться как pаз. Пpичем почему-то в Лас-Вегас. Ну чему хоpошему там могут научить?

Скоpбный это день. Вспоминаю школу. Лета, как всегда, не хватило, а надо снова впpягаться - в pанец. Еле отыскал это слово в своей голове. Рюкзак, поpтфель... А потом - озаpение: pанец! Какая уж там школа...

Это pаньше люди пpаздновали - собеpут уpожай, веселятся и отдыхают. Главное дело сделано. Но мы же не дpевние люди! Мы же еще ничего не успели собpать! И уже пеpвое сентябpя...

Еще совсем недавно именно в сентябpе для научной интеллигенции и начиналась самая стpада. Дpевние люди уже пляшут, а студенты, аспиpанты и научные сотpудники выезжают собиpать каpтошку. Помню, много места этой пpоблеме уделялось на стpаницах жуpнала "Кpокодил". Рассматpивая цветные каpикатуpы, на котоpых люди науки, изобpажавшиеся всегда в белых лабоpатоpных халатах и на фоне стаpинных ЭВМ-шкафов, ехали в колхоз, я думал: вот выpасту, поступлю в институт и, видимо, поеду собиpать каpтошку. Но не поехал. То ли на нашем куpсе, то ли на пpедыдущем закончилась эта пpимечательная тpадиция. Не для всех учебных заведений, конечно. Многие мои pовесники успели потpудиться на гpядках так, что мало не показалось.

Но все же - 1 сентябpя. Сначала - школа. Не будем тpогать тот самый пеpвый день, когда пеpвый pаз и в пеpвый класс. Это все-таки нечто особенное. Возьмем все последующее. Все остальные Дни знаний.

Выстpаивают всех на асфальтовом пятачке около стадиона и... в чем суть меpопpиятия? Не могу вспомнить. Пеpекличка, что ли... Я уже не помню. По окончании все топают в здание и начинается дpугой pитуал - обучения. Все это - школьное обpазование и вокpуг него вpащающиеся темы - пpосто pитуал, пpичем совеpшенно пустой. Выучить кого-то конкpетного чему-то конкpетному - задача не в этом. Главное пpопустить человека чеpез 8 или 10 ступеней, как было pаньше, или 9-11, как сейчас, - и все, иди дальше. Пусто все, совеpшенно пусто.

Этот день ведь еще и Новый год. Втоpой по популяpности в нашей стpане. Но у меня, пpи всей моей склонности к начинанию новой жизни, начать ее с сентябpя никогда не возникало желания. Всегда такое чувство, словно тебя выводят на очеpедной отpезок, кpуг, котоpый ты должен сносно пpобежать. И ты бежишь, бежишь.

"Впеpеди еще целый учебный год", - думаешь. В детстве ощущение вpемени не катастpофично. Оно - такая легкая субстанция, сквозь котоpую несешься - лишь бы поскоpее повзpослеть. Это ближе к стаpости, то есть лет с 20-ти вpемя начинает угpожающе сгущаться, и ты уже без энтузиазма ощущаешь его массу, внутpи котоpой тебе пpедстоит целый год баpахтаться. А потом - это, кстати, очень детская мысль - потом будет лучше. Затем пpоживаешь этот сpок, оглядываешься и понимаешь, что лучше было как pаз pаньше. Коpоче, полная путаница.

Но что школа? Школа - это так себе, молоток по неокpепшей башке. Вот унивеpситет - дpугое дело. В унивеpе я наконец pазобpался с 1-ым сентябpя. Я понял, зачем столько шуму в этот день. Видите ли, одно дело тошный классный кабинет со спаpенным уpоком алгебpы, а дpугое дело - зеленая лужайка пеpед 1 гумантиаpным коpпусом, винный напиток "Яблочко" (после 93-го года мне больше не попадался) и люди - хоpошие люди. Поэтому и тянет меня туда опять, хотя и диплом давно получил, и аспиpантуpу почти оттpубил, и на лужайке уже вольно не посидишь - менты тепеpь ждать не заставляют, - да и в гастpономе - неужели тепеpь только одно пиво? Сейчас пpовеpим.


Кирилл Куталов-Постолль

Антидень в антишколе

Первое сентября - день, прошедший мимо меня. Я не помню ни одного первого сентября. Во-первых, потому что ангина - каждую осень, вплоть до девятого класса. Там море, солнце, тепло, а тут уже все, никакого лета. То есть детство было счастливым, в каком-то смысле. Единственное, что его омрачало - ангина и отсутствие первого сентября как факта. Последнее - потому что всегда было страшно любопытно: а что они там делают первого сентября? Узнать это не довелось и в девятом классе (это во-вторых), так как по дороге в школу (ангины в тот год не случилось) встретил бывшего одноклассника, которому настоятельно рекомендовали (директор школы и участковый) со средним образованием завязывать и идти доучиваться в ПТУ (тогда еще было такое слово). Бывший одноклассник сказал, что первое сентября - праздник и что по этому поводу надо выпить. В результате домой я пришел только второго (первое спиртное - первого сентября, день знаний, воистину). В десятом классе идти первого сентября в школу я просто побоялся. И не пошел. Так ничего об этом дне и не узнал.

В институте была та же история. Даже студенческий билет я получил второго. Не из-за ангины - по счастью (неприятная болезнь), а, с одной стороны, потому что боялся, как бы не случилось чего, и, с другой, потому что очень голова всегда болела. Так вот пять дней и прогулял, совершенно без всяких уважительных причин. Мне, правда, потом рассказывали, что ничего интересного не происходило. Врали, наверное. Если ничего интересного не происходило, то с чего бы все так рвались туда, в школу там, институт - именно первого сентября? В школу особенно. В институт - ладно, это все по привычке, но вот в школу? Чего там, собственно, делать? Первого сентября? (Мне еще говорили, что были какие-то таинственные "уроки мира" - давно дело было - приходили на них какие-то люди особенные, что-то рассказывали...)

Потом уже, позже, пришло мне в голову вот что. Первое сентября - осень. Время сбора винограда (это на юге), конец каких-то там работ полевых (на севере), то есть, словом, сельскохозяйственный праздник. Атавизм, короче говоря. Но какой-то очень въедливый. В том смысле что желание что бы то ни было осенью отпраздновать ищет себе выход и естественным образом выливается в первое сентября. Карнавал, короче. Вроде в школе, а не учишься. Вроде первый урок есть, а какой-то дурацкий, вроде все в форме (давно дело было), а в белых рубашках и белых же фартучках - я из окна видел - и с цветами. Ненастоящий день. Праздник. И день знаний - очень неудачное, на мой взгляд, название. Скорее уж день незнаний. Антидень в антишколе.

А вообще, будь моя воля, я бы не первый день учебы отмечал, а последний. Каждую весну - последний звонок. А первое сентября - ну, один раз можно, наверное, в первом классе. Если ангины не случится. Так логичнее.


Андрей Мадисон

Уж роща отряхнула

Университетских "первых сентября" было два: один не-, а другой со-стоявшийся. Формальных, то есть бывших в реальном времени, не помню совершенно, но фактические, значит, во времени как бы художественном, отложились в памяти.

Сначала, как водится, была мечта. Она взросла в таллинской провинции, на задней парте 10 "Г", куда меня отправляли сидеть в одиночестве, как элемент, способный сеять сомнение и смуту. Директриса, которая сперва вызвала меня, а потом и родителей (была единица за сочинение с, как решили учителя, крамольными мыслями), заключила на высокой ноте: "Ты, наверное, начитался Евтушенко!"

К концу учебного сезона я решил стать философом (такова была мечта), для чего поехал, расставшись со школой, поступать в Ленинградский университет. Это была моя первая большая прогулка за город без родителей. Квартира, в которой я поселился - на Фонтанке, в том самом доме, где когда-то размещался знаменитый "Книжный угол", - в то время пустовала, в ней были кой-какие книжки, в которые я и погрузился - плюс хлеб, кофе и сигареты. Соблюдая возраст, более всего почтил своим вниманием ультраромантическую автобиографию Сельвинского.

Так прошли два экзамена, настал третий - русский/литература устно. Перед заходом один абитуриент сказал мне, что там могут задавать очень каверзные вопросы - например, как звали лошадь Вронского? "Фру-фру", - ответил я, и отправился на сдачу. В помещении сидели две тетки, одной я сказал правила и разобрал предложение, другая спросила меня про художественные особенности "Поднятой целины". Я начал разглагольствовать, но она меня перебила: "А где проходила беседа Кондрата Майданникова с каким-то, которого мне уже никогда не вспомнить, персонажем?" Надо было что-то говорить, и я ответил наобум: "У овина". "Вы не читали произведение!" - наверное, торжествующим голосом заключила она. Это была обидная неправда, но обратного торжества истины мне добиться, естественно, не удалось. Впрочем, я уже знал от одного просвещенного товарища, что поток поступленцев заранее разделили на тех, кто может поступить, и тех, кто ни за что не поступит. Список был, видимо, согласован с Высшим Судией, поэтому меня просто не стали слушать дальше.

Это было первое первое сентября.

Через год я стал студентом филфака Тартуского университета. Но общежития мне не дали - продеканша объяснила, что своей бородой я противопоставляю себя деканату. Я поселился в гостинице, ко мне сразу приехала мама - проведать. Время спустя она мне рассказала, что там к ней подошел юноша, представился и спросил, не будет ли она возражать, если он станет дружить с ее сыном? Это был Леша Полев, исходный москвич, потом он бросил университет, носил холщовые штаны с надписью "Fuck!" на причинном месте, сожительствовал с Офелией, которая ушла к нему от легендарного Солнышка, решил в конце концов, что ненавидит Советскую власть, и уехал в Израиль.

Сразу после отъезда мамы он явился ко мне, предложил купить вина и устроить "вечер". Мы купили две бутылки токайского и расположились у меня в номере. Где-то на пути от первой ко второй он сказал, что - время, вытащил из сумки книжку, взобрался на стул, отогнул руку с книгой и стал эффектно скандировать ее вслух. Это был бальмонтовский сборник "Будем как солнце!", и оглашал он не что иное как "Хочу быть дерзким, хочу быть смелым", страшно упирая на строчки вроде "хочу одежды с тебя сорвать" - это и было второе первое сентября.

А третьему не бывать.


Леонид Мартынов

Побег из Школашенка

Школа, в которой я учился начиная с шести лет своей жизни, могла поспорить по строгости надзора за школярами с гимназией времен Михайло Ломоносова, разве что розги не применялись. И вот по причине этой самой строгости я много раз попадал в сложные ситуации, выходы из которых стали одними из самых ярких воспоминаний школьного детства.

Одним из примеров упомянутой выше строгости было максимально ограничить свободу передвижения бедных школьников во время перемен. А именно - запереть входную дверь и поставить рядом с ней для надежности уборщицу тетю Клашу, которая, несмотря на мелкий рост, имела крайне пышные формы, как у какой-нибудь тетушки-бегемотихи.

Так вот, протиснуться сквозь тетю Клашу и улизнуть на свободу не представлялось возможным - цепкие мозолистые руки работницы швабры и тряпки плюс зычный визгливый голос ("Куды ты пресси-и, ахальник!") сводили все шансы побега на нет.

Оставалось лишь уткнуться носом в решетку раздевалки и с тоской смотреть наружу, мечтая о глотке осеннего ветра. Можно было бы сбежать через окно этого помещения, но само оно было закрыто на амбарный висячий замок.

Как-то после второго урока мы вдвоем с напарником встретились в темном углу, якобы обдумывая подробности предстоящей операции побега. Тетя Клаша незыблемо стояла у злополучной входной двери, ухмыляясь своей прозорливости относительно наших планов, и явно чувствовала свое неоспоримое превосходство.

И вот, когда до конца перемены осталось несколько минут, из-за угла, с налитым кровью лицом и в перекошенном платьице выскочила и понеслась в сторону тети Клаши третья участница нашего заговора - Катька Виноградова.

- Тетя Клаша! Тетя Клаша! - тараторила на бегу Катька, пуча глаза и еще больше краснея. - Там мальчишки на третьем этаже в туалете что-то жгут!

Мы в начале переменки в туалете немного пожгли тетрадных листов с контрольными для достоверности слов Катьки.

Тетя Клаша, схватив боевую швабру, ринулась в сторону директорского кабинета, Катька за ней, а мы - следом. Забыв с перепугу постучать, уборщица влетела в кабинет и начала бодро рапортовать, вращая зенками, в то время как мы за ее широкой спиной все же сумели углядеть директора, второпях отрывающегося от математички.

С абсолютно постной миной он выслушал донесение о пожаре в одной из важнейших точек школы и ринулся вслед за тетей Клашей наверх, оставив второпях Катьке заветную связку ключей.

Но что это? Ни одна из железячек к заветной двери не подошла (видимо, уборщица носила нужный нам ключ на шее, как судья свисток).

Мы тут же бросились к раздевалке и стали пытаться открыть этот дурацкий висячий замок. Попасть ключом в щель трясущимися руками удалось не сразу. Но победила молодость. Затем наша команда ринулась открывать окно, уже заклеенное на зиму бумажными лентами, и, отодрав раму с бумажным мясом, наконец-то вылетела на свободу.

Выбежав со школьного двора, мы направились в сторону автобусной остановки, намереваясь умчаться на нем как можно быстрее и дальше. Но за ближайшим поворотом наткнулись прямо на замдиректора Татьяну Павловну в своем обычном по-идиотски блестящем рыжем парике. Быстро сообразив что к чему, Катька сделала вид как минимум самого больного и несчастного в этом жестоком мире человека, повесила плечи и побледнела. Я тут же схватил ее рюкзак, краснея от натуги и с крайним беспокойством поглядывая на "больную".

- Здравствуйте! - сказала замдиректора, кокетливо поправив паричок. - Вы куда, дети?

- Катьке плохо! А мы провожаем! - заверил ее я. И тут же добавил, что нам надо поспешить. Рвануть дальше помешали отчаянные вопли тети Клаши, выскочившей за нами со школьного двора.

Нас сдали! Туалетные поджигания тоже были инкриминированы. Бесславное возвращение, позор на всеобщей линейке и вообще всяческие наказания были нам обеспечены. Это школа жизни затрубила нам медными трубами, давая первые уроки жизни.


Елена Пенская

Облатка розовая сохнет на воспаленном языке

В который раз замечаю, что первого сентября тянет на лирику. Правда, сказать в этот день что-нибудь не сказанное раньше, практически невозможно. Все, кто берется что-нибудь сообщить читателю, так или иначе озирают "племя младое, незнакомое": "Здравствуй, мол, племя, Новый год!" - наставляя, развлекая аудиторию.

Начну все же с предыстории. В моей жизни школа, бывшая девятая английская, занимала такое место, значимость которого понимаю только сейчас. И заряд, какой-то опыт человеческих связей, оказался настолько удивительным...Это трудно объяснить это психологическими, культурными, какими-то другими законами. А дружбы переросли в более сложные и многосоставные связи.

По объективным и трагическим причинам распавшись в конце 70-х, школа наша исчерпала себя. Тогда на наших глазах в течение всего лишь двух-трех лет разыгралась обыкновенная история, драма, для той поры банальная, стремительно до основания, до фундамента поглотившая все, на чем держалось здание. Дух испарился, дом опустел.

Может быть, просто тогда совпало многое, совпало время и угаданный стиль. А может, и еще что. Сейчас это неважно.

Как и во всякой закрытой среде, в нашей - живое и плодотворное соседствовало с раздражающим, болезненным и странным, особенно заметным постороннему глазу. А принадлежность "клану", полудетское сознание избранности и элитарности сильно осложняло существование.

Многим после школы знакомо это состояние пустоты и бездомности. В нашем случае этот переход оказывался мучительным вдвойне. (Хорошая школа плоха тем, что сильно привязывает, не отпускает, держит долго и цепко.)

Университет, знакомый по разовым посещениям в составе взрослой школьной компании модных тогда лекций о китайской культуре Е.Завадской, о языке русской поэзии М.В.Панова, - оттолкнул сразу и резко. Литература на вступительных экзаменах - и письменно, и устно - оказалась почти провальной. Кроме элементарной неподготовленности, сказалось несовпадение "средовых ориентаций".

В школе нас учили скорее эмоциональному восприятию хорошего текста, воспитывали просто читателей, почти игнорируя конъюнктуру. А пробелы гарантировали неминуемый провал.

А.И.Журавлева
А.И.Журавлева
И все же Университет для меня начался с совпадений - вернее с одного совпадения, самого главного. На устном мне попался вопрос о "Мцыри", а экзамен принимала Анна Ивановна Журавлева, в ту пору уже известный лермонтовед, продолжатель традиций знаменитого и самого яркого на русском отделении филфака в 60-х годах турбинского семинара. Но это я узнала позднее. Прошел первый, совершенно пустой, год, когда я "без руля и без ветрил", потерянная, перебирала книжки в библиотеке, бродила с лекции на лекцию, в поисках "оставленного" позади - в школе. И почти провалила обе сессии. После глухого "книжного" лета на малороссийских хуторах - на втором курсе все осмыслилось и встало на свои места, когда мы с моей подругой пришли в журавлевский семинар. Нас было двое. Так это начиналось. МГУ, филфак, сначала Лермонтов, затем уже "большой" и многосоставный семинар по русской драме: доклады и дискуссии. И, как уже пришлось однажды написать: 1979 год - и далее навсегда.

"Литература - явление общественное, филология - явление домашнее, кабинетное. Литература - это лекция, улица; филология - университетский семинарий, семья. Да, именно университетский семинарий, где пять человек студентов, знакомых друг с другом, называющих друг друга по имени и отчеству, слушают своего профессора, а в окно лезут ветки знакомых деревьев университетского сада. Филология - это семья, потому что всякая семья держится на интонации и на цитате, на кавычках. И бесконечная, своеобразная, чисто филологическая словесная нюансировка составляет фон семейной жизни". Лучше не скажешь.


Андрей Подшибякин

Два мира - два детства

Мое первое первое сентября пришлось на 1986 год: вместо сникерсов тогда были конфеты "Тузик", вместо Уолта Диснея - ежемесячное телешоу "Похороны генсека", а вместо найков-рибоков и маек с пузырями на коленях, в которых, кажется, сегодня ходят в школу, были, в зависимости от пола носителя, коричневые платьица с траурными фартуками и кургузые синие пиджачки с замечательными пупырчатыми пуговицами, при помощи которых можно было рисовать себе отличные достоверные синяки размером в половину головы.

Следующее первое сентября имело место быть уже в другой школе, им. Невского В.И.. Невский этот был, как видно из инициалов, не Александром, а каким-то красным наркомом, прославившимся сомнительными делами - выглядел соответствующе: лысина, маленькие глаза и складка губ, не предвещающая подследственным ничего хорошего. Мы называли его Фантомасом, но на самом деле он был Берией.

На "Уроке мира" первого сентября классе в третьем я написал "В.И." на одной строке, а "Ленин" - на следующей. Был скандал. А вот лет n назад скандала бы не было. "Что ты, милая, проходи, не было здесь никогда никакой школы".

Потом на первое сентября перестало быть модным надевать красный галстук - корректно завязывать его (чтобы вместо узла была такая типа подушечка) я так никогда и не научился. Комсомол до этого времени вовсе не дожил. Потом основным первосентябрьским впечатлением стали загорелые одноклассницы, а вовсе не речи завуча, похожей на героиню "Из России с любовью" товарища Розу Клебб.

А еще как-то аккурат на первое сентября меня, с детских лет баловавшегося журнализмом, угораздило выйти в областной газете с каким-то обличительным текстиком про директрису - вместо торжественной линейки были истерики (не мои) в директрисином кабинете, вызов родителей и патетические, сопровождаемые рукозаламыванием возгласы "Как ты мог поступить так со своей школой!"

Какое-то уже из последних первых сентября ознаменовалось тем, что учитель физики Виктория Викторовна показала кому-то на меня ногтями и театральным громким шепотом сказала: "А вот Подшибякин - алкаш!"

Ну и в самое последнее первое сентября я нес на руках того самого сакрального ребенка, который звонил мне в ухо колокольчиком и символизировал преемственность поколений. Ребенок (девочка) был чрезвычайно легкий, как котенок или еще какая-то домашняя зверюга: я как-то неосознанно опасался, что он обделается мне на белую рубашку.

Обошлось.


Светлана Фрик

И для чего все это?

В школе было как-то совершенно очевидно (с самых первых классов), что после школы последует институт, то бишь вуз. Таковы были установки семьи, и вопрос не обсуждался - путь был очевиден. И выбор этого самого вуза был сделан тоже семьей - Плехановский, или попросту Плешка, безумно престижная в те годы.

Естественно, в первые же сентябрьские дни в группе, на курсе, на факультете были проведены всевозможные комсомольские выборные собрания. На первом курсе актив выбирался элементарно - по школьной характеристике смотрели, кто кем был "в прошлой жизни", и назначали соответственно. Так я стала "Замом по идеологической работе комсомольского секретаря факультета". И самоотверженно трудилась на этой ниве целый год, проводя политинформации, устраивая всякие политические диспуты и приглашая на них каких-нибудь видных деятелей чего-нибудь. (Чтобы предупредить всякие нехорошие мысли, сразу скажу, что обсуждением морального и нравственного облика сокурсников в те годы уже не занимались.)

Старшие товарищи были мною довольны весьма, но в летнее межсезонье случилась со мной неприятность. Пригласила меня подружка провести месяц с нею в деревне - в ее православной общине. Результатом моего опрометчивого любопытствующего согласия стало мое крещение и довольно-таки сильное на первых порах увлечение православием.

И в первых числах сентября в ожидании отправки на картошку я с чувством собственной праведности подошла к своему комсомольскому боссу с невинной просьбой исключить меня из комсомола, т.к. так и так, мол. Описание цвета и формы его лица при этом заявлении опущу, но полюбоваться собою он мне не дал, поскольку, будучи человеком в идеологической работе грамотным, сразу нашел соответствующий моему неофитству тон: мол, исходя из своей свободы воли, он свободно и убежденно членствует в ВЛКСМ, прямо и во сне видит соответствующие сны. А если я, его главный идеологический помощник, вдруг заявлю во всеуслышание все то, что ему сейчас сказала, то погонят его из горячо любимого комсомола всем, чем можно, и в ту же минуту. Так значит, мне моя христианская совесть должна велеть не выступать сильно на эту тему.

Ну пока я соображала, что здесь истина и что от лукавого, кончилась картошка и подоспели очередные перевыборные собрания. Вот тут и ждал меня сюрприз. Угадаете - какой? Комсомольский секретарь факультета при обсуждении кандидатуры своего главного зама (идеологического) предлагает┘ меня. Мол, убеждения убеждениями, но умения-то все остались при мне. Ну тут мне стало даже не противно и не смешно, а очень скучно. От должности я, естественно, отбрыкалась, а через год и вовсе (к ужасу родителей) ушла из Плешки.

Вторым опытом на стезе официального образования стал факультет психологии МГУ. И вся долгая история обучения там запомнилась как история семейная, потому что вся жизнь уже строилась под требования сына. Самым потрясающим был момент вручения дипломов. Мы (выпускники) выходили на сцену по кафедрам и сидя на стульчиках слушали речь стоящего спиной к нам заведующего данной кафедры. А моя была - педагогики и педагогической психологии. И заведующая у нас - доктор псих. наук именно по этой самой пед. псих. То есть самый-самый что ни на есть детский психолог и педагог в одном лице. И вот говорит она речь, а через зал к сцене идет 5-летний мальчик. Подходит и спрашивает: "Можно я поднимусь к маме?". Она говорит дальше, а он громче спрашивает: "Можно мне к маме?". Она упорно говорит, а мальчик уже на весь зал кричит (но вежливо): "Скажите, можно я поднимусь к маме? Меня слышно?", но даже на смех зала наибольшучий психо-педагог сумела только суметь "ничего не заметить".

Так мою душу величайшая скука посетила во второй раз.

А однажды, забирая в первом классе сына из школы, я застала его в страшной истерике. "Мама, - рыдал мой 6-летний мальчик, - нас спрашивали, кем мы хотим быть после школы, а я не знал. Как же мне теперь дальше?". Великая скука его еще не коснулась.


Слава Курицын

Коротко, но по делу!

Первое сентября... Эмоция по принципу "А я всегда о ней думаю". В старших классах - очень эротичный день бывает 1 сентября. Кто у кого что за лето увеличилось: у парнишек плечи расправились, у девчушек титьки набрякли. Новые завязи, новые слезы, год впереди: все впереди. Я в каком-то классе, помню, пришел с каникул вытянувшимся и возмужалым, так у меня с противуположным полом отношения очень другие стали и мне, помню, было это по нраву... А вообще очень грустный день, конечно: вот cовсем маленькие идут, у которых впереди больше чем все, астрами пахнет, а твой путь уже решен - в гроб малой скоростью. Ничего, эти мелкие мерзавцы тоже скоро об этом узнают. Через каких-нибудь четверть века.