Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Новости | Путешествия | Сумерки просвещения | Другие языки | экс-Пресс
/ Вне рубрик / < Вы здесь
Китайский дневник
Дата публикации:  28 Марта 2000

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

Путь

Кто в Китае не путешествовал в общем вагоне, тот вряд ли знает эту страну до конца, точнее - до дна, в социологическом смысле этого слова. Когда в отечественном поезде вы едете от границы до Пекина, еще есть иллюзия, что ничего особенно не изменилось, что вы, вроде бы, еще дома. Но это до тех пор, пока вас не всосет темная дыра китайского общего вагона, пока вы не прокатитесь хотя бы по нескольким провинциям самым дешевым способом, так популярным поэтому у подонков китайского общества.

* * *

Испуганный, я еду в поезде из Пекина на юг, в Энчжоу. Я сижу на лавке общего вагона, в котором начинает разыгрываться мистерия с одноименным этой единице подвижного состава названием. Испуг вызван, разумеется, количеством попутных китайцев, которые вырастают непроходимо-плотными кустами из пола и нависают тяжелыми гроздьями из-под потолка. Испуг перерастает в ужас, когда я осознаю, что за двое предстоящих суток в наверняка чудовищно грязный туалет идти все-таки придется хотя бы один раз. К ужасу добавляется тошнота, потому что несколько часов назад, еще когда мы проезжали пекинские пригороды, старый китаец угостил меня гаоляновой водкой, от одного запаха которой у неподготовленного человека желудок просится на воздух. Пил я ее, во-первых, из вежливости, во-вторых, потому что до этого на вокзале уже выпил 200 мл обычной водки из зеленой плосковатой бутылочки с белыми иероглифами на красной этикетке, что и дало мне силы на дальнейшее. Пока я спал, бутылка с недопитой гаоляновой, которую я поставил под лавку, разлилась, и теперь я в эпицентре ее чарующего аромата. Я отравленная пчела в венчике желтого гаоляноводочного цветка.

"Спал", кстати, это громко сказано. Спать в китайском общем вагоне могут только самые отъявленные личности из китайских люмпенов. Вообще, есть три варианта - в зависимости от вашего места. Если вы сидите у окна, то можно попытаться вздремнуть или уткнувшись в раму височной костью, или - носом в скрещенные на столике руки. Если в середине - то опустив голову на руку, лежащую на самом краешке столика, при этом в нее будет врезаться острый металлический кант. Если же вам не повезло и вы сидите с краю - то исключительно в позе ямщика, и вас будут толкать идущие по проходу.

Музыка здесь тоже способствует отдыху и хорошему настроению: в полуметре от меня в проходе примостилась на крохотном стульчике грязноватая бабушка в синей традиционной одежде - видимо, из деревни. Надо сказать, что у китайцев принято тщательно заботиться о своем здоровье, если что-то скапливается в носоглотке, то, по их представлениям, необходима срочная эвакуация скопившегося. Поэтому бабушка ритмично отхаркивается с минутной паузой, протяжно сплевывая мне под ноги. Она, видимо, отвечает за партию ударных. Когда поезд подходит к какой-нибудь станции, вступает истошный хор лоточников, торгующих на платформе. В самом поезде тоже некто в белом три раза в день волочит по проходу узкий на колесиках ящик из нержавейки, что сопровождается его сольной партией - периодически он взвывает и лупит по ящику какой-то металлической штукой. Таким образом он предлагает купить "хэ фан" - бумажные или пластиковые ванночки с крышкой, содержащие мясо, рис и овощи. После того как почтенная публика с шуршанием отобедала, некоторые отправляют мусор в открытое окно, даже не провожая его взглядом, а большинство все объедки, пакеты, бумагу, салфетки, упаковки, крышки, раздавленные пластиковые коробки просто бросает на пол.

Я сижу по щиколотку в мусоре и начинаю галлюцинировать. Мне кажется, что в конце вагона появляется высокий китаец-проводник в форменной фуражке с сияющей кокардой и ослепительно белой сорочке. Он простирает в сторону руку почему-то в перчатке и достает из пустоты большой веник. Он начинает суровыми и уверенными движениями уборку. Он движется в мою сторону, куча мусора перед ним тоже с шорохом движется и растет. Гадкая мусорная гидра приближается и становится пугающе огромной, я закрываю глаза, потом открываю, и снова закрываю, потому что проводник теперь стоит передо мной, лицо у него злое, узкие глаза горят сатанинским огнем, он указывает на меня веником и покачивает им снизу вверх, ясно давая мне понять, что все, пора подниматься, зря что ли он пришел за мной. В ту же секунду какая-то сила начинает тянуть меня за ногу, я затравленно дергаюсь - и от меня отшатывается сидящий рядом пожилой китаец. Потом он снова мягко берется за мою штанину и слегка тянет вверх - я с трудом понимаю, что надо поднять ноги, чтобы проводник вымел мусор из-под лавки. Утратив инфернальные черты, последний с недовольным видом нагибается и какое-то время орудует веником у нас под ногами, выгребает добытое и опять двигает свой урожай дальше по проходу к стоящим в тамбуре мусорным бачкам. Потом он так же проходит весь вагон, но уже со шваброй. Становится практически чисто.

Под покачивание вагона и стук колес я успокаиваюсь и впадаю в анабиоз. Сквозь дремоту я чувствую, как содрогается, тихонько гудит плотное броуновское движение внутри вагона, на остановках оно становится более интенсивным, подготавливая метаморфозы. И когда я время от времени открываю глаза, мои соседи каждый раз другие. Примерно час назад напротив сидел благообразный полный сельский учитель, который все хотел пообщаться со мной по-английски и дал мне свой электронный адрес, чтобы, как он сказал, с помощью моих писем практиковать свой английский. Теперь он, видимо, решил предстать в своем настоящем облике: это маленький и худой чернорабочий неопределенного возраста. Он удобно сидит на лавке с ногами, на которых еще держатся рудименты носков, его рубашка жестоко деградировавшего белого цвета не имеет ни одной уцелевшей пуговицы и распахнута. Под ней - майка, в которой недавно его за все хорошее пристрелили из дробовика: она вся в бурых пятнах и похожа на решето. Время от времени он зевает, показывая осколки черноватых зубов. Еще раз я очнулся от того, что моя соседка слева, приятной внешности китаянка, тоже едущая из Пекина, как мне показалось, нежно гладит меня веером по колену. К сожалению, как только я скосил глаза, она тут же превратилась в морщинистую старушку, которая была с головой погружена в очищение яйца - белая скорлупа из-под ее коричневых пальцев падала то на пол, то мне на штаны.

Когда дремать больше невозможно, я смотрю в окно. Двигаясь с севера на юг, поезд уже миновал несколько провинций, но пейзаж за это время не слишком изменился. Прямо возле полотна, правда, стали встречаться пруды, полные розовых и белых лотосов, и иногда зеленая равнина вдруг вздыбливалась одиноким крутым холмом. А так - продолжались бесконечные рисовые поля, подходящие чуть не к самым рельсам, ближе к станциям они перемежались тоскливым урбанистическим ландшафтом.

Только к концу следующего дня пейзаж за окном меняется - зелень становится тропической - сплошные банановые пальмы и лес из бамбука и каких-то хвощей. А следующим утром я с удивлением смотрю на почву, которая стала странного красного цвета, это особенно видно на обрывистых берегах рек с мутной желтой водой - начинается страна гористых холмов, покрытых каким-то доисторическим влажным лесом. Местами скрывая его, стелятся и клубятся туманные испарения, - для полноты картины не хватает только появления из-за вершины одного из лесистых холмов пары охотящихся птеродактилей.

К этому времени я несколько освоился и стал больше замечать происходящее вокруг. Я, например, заметил, что хотя вагон набит битком, но ходить можно совершенно свободно - дорогу уступят обязательно. Во-вторых, тем, у кого билет без места, не приходится стоять всю дорогу - им дают присесть отдохнуть и даже подремать те, у кого билет с местом. Вообще, если бы не грязь, вонь, духота, сквозняки, усталость от сидения в одной позе и отсутствие сна, то я бы уже был готов признать условия и атмосферу сносными.

Часов за семь до прибытия в пункт моего назначения я познакомился с очень вежливым, очень юным и очень серьезным студентом. Он сносно говорил по-английски, но невероятно стеснялся своего произношения, время от времени мне приходилось ободрять его. Своими манерами и сдержанной доброжелательностью Цан Кай Сьен - так его звали - почему-то вызвал у меня ассоциацию с каким-то древним конфуцианцем, я про себя развлекался тем, что представлял его в черной чиновничьей шапке и халате с широкими рукавами. Он хотел подарить мне карту Энчжоу. Когда я поблагодарил его и сказал, что не знаю китайского, он очень смутился, извинившись, забрал карту и ушел к своему месту. Минут через сорок он снова явился и протянул мне карту - все главные названия были подписаны по-английски, после чего он попрощался и скоро вышел на своей станции. По этой карте я и добрался от вокзала до Энчжоу Да Сюэ - Энчжоуского университета.

* * *

В Энчжоу жаркая и влажная весна. Территория университета похожа на парк. Тут много незнакомых мне тропических растений. Я смотрю на большое дерево, его кора серо-стального цвета. Листьев на нем еще нет, но оно со сдержанной изысканностью, как рукой мастера икэбаны, украшено крупными карминными цветами. Рядом - несколько пальм с бутылкообразным стволом.

Недалеко от дома, где я живу - территория еще одного университета. Там тоже довольно зелено, но есть особенное место - посыпанная мелкой каменной крошкой аллейка, по обеим сторонам которой выстроилось на зелени газона невероятное скопление глиняных горшков с цветами. Их никогда не убирают, даже в ливень. Кто их поставил здесь и зачем, мне неизвестно. Они стоят длинными шеренгами по двое, кое-где их строй расширяется до неправильного каре, кое-где просто рассеивается по газону - пестрая гвардия императора, застигнутая в начале построения. Цветы в горшках преимущественно красные. Вообще, в Китае любят красный цвет. Согласно фэн-шуй, он приносит удачу и богатство. Так же - и золотой. Поэтому самый трепетный предмет фэн-шуй - это золотая рыбка, они ведь бывают и красные, и золотые. В приморском квартале, где я живу, тут и там они плавают в крошечных аквариумах уличных торговцев.

* * *

Что приходит в голову человеку, впервые оказавшемуся в Китае? В голову ему приходит, что в стране, известной своей приверженностью традиционной культуре, на первый взгляд оказывается одна только голая современность. Например, вокзалы в Пекине отличаются от виденных мною российских как раз тем, что кажется, будто Россия - это страна, в которой сохранилась очень древняя культура. Путешествие в общем вагоне, конечно, дает слегка почувствовать на вкус воду в китайской Лете, но, увы, - только у поверхности, где подлинный аромат отбивается мутью и примесями цивилизации. Начинает казаться, что в Китай лучше приезжать человеку, который ничего не знает о древности этой страны, которого не испортила культурология, тогда как у читавшего Лао-цзы, Пу Сунлина, Хун-Жэня почти все вызовет только печаль и ностальгию по давнему прошлому страны, его впечатления отравлены книжным ядом, ему уже не достанется яркое райское яблоко непосредственности...

Подобные мысли навеяла мне и беседа с одним буддийским монахом. Он зашел выпить фруктового соку, который выжимают у клиентов на глазах в специальном кафе, в Энчжоу таких много. Мой друг Марсель (единственный в Энчжоу до моего приезда студент из России, по национальности татарин) заговорил с ним, и он подсел к нашему столику. Узнав, что я занимаюсь ушу, он произнес маленькую проповедь, которую Марсель синхронно переводил.

Оказалось, что раз я тренирую "свое кунг-фу", то я буду бить людей, поэтому сначала я должен научиться их лечить. "Сначала должна быть мораль, - говорит он и продолжает притчей о том, как двое жаждущих не могли поделить стакан воды и в конце концов разлили его, потому что никто не хотел уступать, - надо уступать!". Удовлетворившись этим, он отмечает, что в России хорошее ушу, - он слышал от других монахов, - и переходит к практическим рекомендациям: "Надо тренировать удар на мешке с песком и набивать тело специальным пестиком", - и в таком вот духе. (Он не знает, конечно, сколько книг уже выпущено китайцами с Тайваня и эмигрировавшими в Америку и в Европу, и о Шаолиньском цигун, в который входит упомянутое им упражнение для "Железной рубашки", и о многих других секретах ушу, которые теоретически уже, наверное, ни для кого не секреты.) Короче говоря, минут через пять он уже продемонстрировал бы пару техник, попроси я его об этом. В общем, стало невыносимо грустно. Наша беседа (персонаж "монах" и протагонист "студент") уже состоялась не один раз в китайской классической литературе - я, к сожалению, испорчен чтением... Единственно интересное во всем этом - я почувствовал какой-то странный аромат средневековья. И еще монах сказал, что медитирует даже во сне.

В целом, как я уже говорил, разговор с "настоящим буддийским монахом" оставил довольно серое впечатление. Только со временем я стал замечать то, что, казалось, лежало раньше у меня под носом. Например, что прямо в центре города вольготно расположился зеленый дракон небольшого горного хребта. Он делит Энчжоу пополам, из западной части в восточную можно попасть или через единственный тоннель, или в объезд по побережью. На этой сплошь покрытой лесом горе хорошо себя чувствуют животные и птицы, ее не застраивают. Секрет неприкосновенности оказался прост - это одна из 9 священных буддистских гор, у ее подножья с XIV века расположился храм и монастырь Наньпутуо.

Ворота монастыря и ворота университета разделяют всего двести метров. На аллеях университетского городка всегда встретишь прогуливающихся и беседующих монахов. Они в такой же, как и столетия назад, традиционной одежде, в жару они открывают зонтики. Монахи носят желтое, послушники - серое или бежевое.

Однажды я увидел, как двое наголо бритых здоровенных послушников в своей монашеской одежде носились по баскетбольной площадке университетского стадиона вместе со студентами. Тогда меня разозлило, что не четки, не смертоносный шаолиньский посох, а упадочный баскетбольный пузырь - вот что было в их руках. Вместе с тем, мне говорили, что монахи монастыря Наньпутуо известны как искусные бойцы "Южного кулака" (нанцюань), многие знают и по несколько "кулаков", то есть стилей.

Позже зрелище монахов, использующих стадион по назначению, стало обычным. Тем более что постепенно обнаруживалось все больше таких симбиозов традиционного и нового: на университетском стадионе монахи обучают студентов ушу, в монастыре есть буддистский колледж, многие фо-цзя знают английский, - формы жизни находятся в постоянном контакте, старое и новое проникают друг в друга.

Город

С некоторой долей преувеличения можно сказать, что старое и новое в Энчжоу разделяется топографически. Западная часть города вполне современна, там вовсю разгулялся дух последних реформ, он прочно поселился в ландшафте и архитектуре. Здесь много высотных зданий, в них находятся транспортные, туристические, промышленные и другие компании, частные и государственные, множество крупных и мелких фирм, супермаркетов, просто больших магазинов, дорогих отелей, банков и т.п. Кое-где высокомерно торчат небоскребы даже суперсовременного дизайна (я боюсь, что со временем именно они победят в китайской архитектуре и вытеснят другие формы зданий - банально, но китайцев ведь действительно очень много.)

Восточная, приморская часть города гораздо более традиционна, не только потому, что это - Старый город, сохранивший местами чисто архитектурный колорит, но потому, что наглядна разница субкультур.

Что дает мне право так думать - во первых, геометрия. У городов есть своя форма, конфигурация. В этой форме проявляется, естественно, специфический культурный архетип.

Подобно европейским городам новый Энчжоу сквозь традиционно китайское дружелюбие зеленых насаждений враждебно топорщится геометрическими формами, угнетает тоскливо длинными проспектами, втыкает в глаза углы "современных" зданий. Этого почти нет в старой части Энчжоу, где проглядывает специфически восточный образ города, улицы здесь нешироки и все соразмерно человеку. Геометрия пока не прибрала здесь обстановку к рукам, нет пугающе открытых пространств, улицы все время изгибаются, мягко драпируя перспективу. Нет и подавляющих размерами зданий. Под ногами, правда, асфальт, зато в узких переулках есть кое-где самая настоящая булыжная мостовая.

Среди переулков встречаются камерные - с одной-двумя лавками в нижних этажах и балкончиками с зеленью и бонсаем в верхних, здесь возле некоторых дверей стоят чайные столики; келейные, где в каменных стенах высоких оград каждые десять метров - маленькие решетчатые ворота из тускло блестящего металла, сверху и по бокам они окружены полосами бумаги с надписями из красных иероглифов, и за ними через крошечный, весь в зелени, дворик видно сквозь незапертую дверь, как в темной комнате слепым красным светом горит алтарный светильник перед фотографиями умерших родственников; интимные, куда выходят с обеих сторон только низкие окна; поглощающие - кривые, с глухими, потрескавшимися от времени стенами (в них, тем не менее, можно еще идти развернув плечи); вызывающие удушье - как судорожно сжавшиеся родовые пути, выдавливающие вас боком в почти иллюзорный просвет, в хоть какую-то жизнь.

Однако ни одна улица, ни один переулок не оканчиваются тупиком, везде можно пройти или выйти прямо к чьим-нибудь дверям. Самые короткие пути здесь не прямые, а наиболее изогнутые. Если вам кажется, что вы заблудились - это обман, за поворотом будет знакомая улица (при этом, подходя к одному дому с разных сторон, вы не узнаете его и будете думать, что раньше его не видели). Из любого места можно попасть в любое. Нельзя сказать, что улицы вообще ведут куда-то, они просто есть, поэтому и не существует этого "где-то". Места иллюзорны, иллюзорен и Старый город, это всегда конкретное нигде. Это - китайский хаос, хунь дунь.

При более отстраненном рассмотрении Старый город производит впечатление мягкой закругленности, то есть следует скорее органическому, а не геометрическому образцу. Такая органика нашего окружения в идеальном случае называется китайцами "хороший фэн-шуй".

Во-вторых, сам уклад жизни в Старом Энчжоу часто дает почувствовать, как мне кажется, что-то от духа старого Китая. В западной части города люди ходят на работу в офисы, конторы, учреждения и т.п. В старом городе - часто никуда не ходят, потому что живут над своей лавкой. Утром хозяин или хозяйка просто спускается с верхнего этажа в нижний и здесь проводит целый день - готовит или торгует, здесь же ест, общается с клиентами и приятелями, вечером пьет зеленый чай - или выставив прямо на тротуар маленький столик с традиционным чайным прибором, или поднявшись на открытую веранду верхнего этажа.

А уличные торговцы фруктами, напротив, фактически живут на работе - целый день они носят на плече бамбуковое коромысло с двумя корзинами манго или бананов, останавливаясь на оживленных перекрестках или ненадолго заходя перекусить в какую-нибудь харчевню. Они оставляют товар прямо на улице - никто не украдет, а продать можно, и не отрываясь от еды.

Еще здесь можно часто видеть местных жительниц, разгуливающих по кварталу в пижаме - блузке и панталонах из тонкого хлопка, иногда эти панталоны едва доходят до колен и украшены какими то рюшками - впечатление такое, как будто их обладательница только что оставила постель. Это, в общем, недалеко от истины - дома они ходят так же, и когда им нужно в магазин или к соседке, они просто не меняют туалета. Тем не менее, для иностранца первое время есть что-то шизофреническое в видении облаченной в ночную пижаму пожилой китаянки, резво катящей на велосипеде по оживленной улице.

* * *

Этажность большинства домов в Старом Энчжоу тяготеет к трем. Нижний этаж, как я уже говорил, отведен под лавку, магазин, закусочную, ресторанчик, пельменную и т.д., в нем нет одной стены - той, которая выходит на улицу, она гостеприимно отсутствует. Только на ночь на ее месте опускается металлическая штора с замком. Бесконечный ряд таких заведений тянется по обеим сторонам неширокой улицы, в них можно купить почти все. Хозяева живут на верхних этажах. И отчасти - на плоской крыше, где может быть сооружен навес, вообще крышу часто используют не по прямому назначению: разводят на ней оранжерею, занимаются тайцзицюань по утрам, сушат белье, содержат мастерские, то есть делают все что угодно. Есть только одно ограничение: все, что есть на крыше, должно или мгновенно эвакуироваться при необходимости, или быть очень водостойким: сезон дождей длится почти два с половиной месяца, а тропический дождь - это, скорее, разновидность водопада. В сезон дождей я часто видел, как перед началом тайфуна хозяйка дома напротив бегом переставляла горшки с цветами с открытого места под навес.

Я жил на шестом этаже, а дома напротив, как я уже говорил, были трехэтажные, поэтому я наблюдал много интересных подробностей. Например, частую в здешних домах маленькую белую собачку. Она деловито шныряла по комнатам и отправляла естественные надобности где ей нравится, - например, под ножкой стула. Я не видел, чтобы ее за это наказывали. Эти собаки - исключительно комнатные существа, они почти никогда не выходят на улицу.

Еще я удивлялся чистоплотности хозяек - каждый божий день они мыли полы два-три раза, у них на веревках все время сохло огромное количество свежевыстиранного белья. Вообще, только китайские люмпены и представители социальных низов, встреченные мной на вокзалах и в общих вагонах, были грязными. Грязноваты бывают и уличные торговцы овощами и фруктами, но это понятно - во-первых, специфика работы, во-вторых, они приехали из деревни, да и торгуют целый день на не слишком чистых улицах.

На мой взгляд, в Энчжоу с гигиеной все пристойно, практически в каждом городском доме есть водопроводная вода и канализация. Однако и тут обнаружились нюансы.

Одно время я жил в студенческой гостинице, где ванная комната была оборудована почти по-европейски. Но однажды меня пригласил в гости знакомый студент, я остался ночевать, и мне предложили принять душ. Я отправился в ванную комнату, где сделал открытие. В крошечной, выложенной кафелем от пола до потолка комнате размером полтора на три метра на первый взгляд оказались только унитаз в противоположном от двери конце и раковина с висевшими рядом махровыми полотенцами. Унитаз наподобие трона располагался на возвышении пола вроде широкой ступеньки. Я в задумчивости пытался оценить это, как мне показалось, чисто художественное решение, но вдруг заметил, что вдоль закрепленного прямо над сливным бачком электрического титана висит шланг, оканчивающийся душевой насадкой. Как быстро выяснилось, длина шланга делала моющегося заложником не очень приятной близости с унитазом. В дальнем от этого банно-развлекательного комплекса углу, под раковиной, прямо в полу оказалось и прикрытое решеткой отверстие водостока. На мой взгляд, такая планировка в смысле экономии пространства явно переплюнула хрущевский проект. Потом я бывал и в других квартирах и уже не удивлялся, встречая то же самое.

* * *

Первое, что, наверное, замечает иностранец, остановив в свой взгляд на каком-нибудь, даже обветшалом, жилище в Энчжоу, - это обилие укреплений.

Например, если свернуть с улицы старого города в какой-нибудь переулок, он сразу встретит вас глухими высокими стенами. Верхний край стен часто утыкан крупными осколками битого стекла, их втыкают в жидкий цементный раствор, потом он застывает и - добро пожаловать. Кроме того, во всем Энчжоу нет, наверное, ни одного окна, не спрятанного за ажурной решеткой. То же касается и балконов - практически во всех домах они похожи на клетки для страусов. Китайское жилище начинается с запоров, засовов, замков, дверных цепочек, вторых дверей, стальных решеток и т.п.

За всем этим, как правило, находится оазис: в полумраке комнаты неслышно работает кондиционер, предлагает себя очень удобная низкая мебель в традиционном стиле, на чайном столике благоухает только что заваренный прекрасного сорта у-лонг; в углу на стульчике, сидение которого обтянуто малиновым бархатом, сидит белый кот, прикованный к ножке с помощью кожаного поводка на дорогом ошейнике, на полке горит темно-красный алтарный светильник перед маленькой золоченой статуей Гуанинь и портретами предков. Из окна видно, как на открытой веранде наслаждается жарким солнцем мандариновый куст, усыпанный ярко-оранжевыми плодами, которые служат исключительно для украшения. Его кадка соседствует с дюжиной цветочных горшков, в них - или бонсай ( не знаю китайского слова), или обычные декоративные растения.

Короче говоря, китайский дом - это маленькая Поднебесная, а внутри Поднебесной находится все: природа, люди, боги. С севера (т.е. с "холодной", враждебной стороны) ее, однако, должна защищать Великая стена.

* * *

В Старом Энчжоу много старинных (лет по 200) и просто старых домов. Когда-то Энчжоу был колониальным портом и резиденцией посольств и консульств европейских держав. До сих пор сохранилось много зданий колониального стиля. Их причудливые фасады соседствуют с традиционно изогнутыми крышами, грифоны с барельефов злобно разевают клювы на свернувшегося под карнизом каменного дракона.

Необычная форма крыши китайского дома - это отнюдь не художественный изыск. Углы крыши загнуты вверх, чтобы, если на нее упадет демон - "му гуай", он не скатился во двор. В последнее время в Энчжоу строятся современные дома и таких крыш становится все меньше. Это не проходит даром: на мой взгляд, в Энчжоу сейчас полно му-гуай.

Изменение политического курса повлекло перемены не только в экономике Китая - тоталитарная культура в целом сменяется более-менее демократической, штатовского образца. И из рога американского изобилия на беззащитных китайцев сыплются всем известные демоны массовой культуры - как снег, как дешевая воздушная кукуруза.

Мгновенный по историческим меркам переход к иной, открытой форме культурного бытия поставил китайский менталитет по отношению к западному жизненному стандарту в положение ребенка, внезапно оказавшегося в гардеробе взрослых. Ребенок, конечно, радостно удивится и в порыве детской любознательности станет примерять самые броские наряды. Но этот интерес и подражание вызваны всего лишь фактором новизны. Впоследствии он осознает, что в своих собственных штанах, пусть и не таких ярких и экзотических, но подходящих по размеру, ходить гораздо удобнее. Поэтому я убежден, что китайцев не зальет, так сказать, кока-колой. Это происходит более-менее на поверхности и не затрагивает, да и не может затрагивать глубин китайской культуры, древней, как сам прежденебесный хаос, хотя и делает на периферии смешение и нагромождение форм часто оскорбительным для глаза. Что ж, цзинаньский даос, как известно, морочил людей на базарной площади, показывая всякие чудесные фокусы...

В самом центре Поднебесной находится невидимый котел, дыхание каждого нового дня (или века, эпохи) разжигает его, старое и новое, чужое и свое, модное и обычное, древнее и суперсовременное, иностранное и традиционное - все варится, переваривается в нем, - кипит волшебный сосуд алхимического треножника китайской культуры, все проникает во все, вступает в реакции, переплавляется. Это и есть вместилище хаоса, или сам хаос, порождающий все новые и новые формы. Хаос так же древен, как миф, новые формы могут рождаться, пока жив хаос. Никакому Мао с Цзян Цин не просверлить в нем семь отверстий. В этом залог невероятной гибкости китайской культуры и, следовательно, ее бессмертия. "Молодое и гибкое", как известно, - это то, что живет, "старое и твердое - то, что умирает". "Лао-цзы" может означать не только "старый мудрец", но и - "старый младенец", Китай и есть, собственно говоря, старый младенец - бессмертное существо.

Я думаю об этом, глядя на движение городского транспорта. Он движется именно так, как советовал мне монах обители Наньпутуо, - по принципу "надо уступать". Самым ранним утром под моими окнами открывается заезд во всех весовых категориях: велосипеды с прикрепленной тележкой и без, мотоциклы и мини-мотоциклы, красные такси (почему-то большинство из них - отечественные ВАЗ 7 модели), белый с зеленой полосой автобус, дорогие и дешевые легковые и самые разные грузовые автомобили и фуры. На моей узкой Университетской улице всем, однако, хватает места. Своими глазами я наблюдал следующий эпизод. Прямо посреди улицы ехал велосипедист, и его догнал автобус. Водитель автобуса, как ни странно, не стал со всей пролетарской дури жать на сигнал. Не стал он и высовываться из кабины и обращаться к велосипедисту с нецензурными словами. Он просто начал небыстро объезжать его, зарулив на переполненную встречную полосу, и ему спокойно уступили дорогу и такси, и мотоциклы. Это не что-то необычное, а повсеместное, это - главное правило дорожного движения в Китае. По этой простой причине в Китае практически не происходит дорожно-транспортных происшествий.

* * *

Скоро сезон дождей, небо над Энчжоу белесо от испарений. Все влажно цветет, за одну ночь на тропических и субтропических деревьях набухают и распахивают гигантские лепестки бутоны диковинных цветов. Жаркий и влажный климат делает бурным не только оплодотворение, цветение и рост, но и разложение, сплетает их в один клубок, они пульсируют в едином потоке, это единое хтоническое божество с двумя лицами, оно прекрасно-ужасно и часто являет себя в виде запахов. Это явление в земном мире, как водится, в обонятельном органе европейца распадается на противоположности.

На улице вас то окутывает дразнящий и нежный аромат бледно-лиловых цветов, которыми усыпано одинокое, еще безлиственное дерево, то в нос ударяет чудовищное амбре гнили из ближайших сточных канав. Вы идете, все время попадая из слоя в слой, у топографии каждого квартала есть свои ароматические соответствия.

Мой дом находится рядом с рынком, узкие сточные канавы вдоль него часто полны кровью. Птицу здесь не хранят иначе как в живом виде и забивают на глазах у покупателя. Неуловимое движение, ослепившее вас солнечной вспышкой на лезвии, короткая агония с прощальным салютом из крови и перьев - и товар продан. Ощипать тоже могут прямо перед вами. На мой взгляд, очень многое из того, что кажется восточной экзотикой, на самом деле - глубокая прагматика, в данном случае очевидная - жара, а на холодильник нужны дополнительные расходы. К тому же китайцы трепетно относятся к еде и стараются покупать все только свежайшим. Овощи - скажем, помидоры - торговец выбрасывает, если они чуть-чуть даже не помяты, а поцарапаны. Отходы сгребаются в огромные кучи, ожидающие появления мусорщиков с их корзинами. Запах крови смешивается с запахом гниющих овощей.

В целом же китайский рынок - это настоящий гастрономический Вавилон, так как, по моим наблюдениям, китайцы употребляют в пищу практически все, в чем есть хоть какие-то признаки съедобности: травы, зерновые и бобовые, плоды овощных, фруктовых и ягодных культур, грибы, плесень, корнеплоды, насекомых, земноводных и пресмыкающихся, трелобитов, морских ежей, головоногих моллюсков, водоросли, крабов, омаров, медуз, черепах, грызунов и всех остальных животных, все виды птиц и рыб. Все это, в основном в сыром и живом виде, продается на рынке.

В Энчжоу есть отдельные лавки, специализирующиеся на сушеных продуктах. В них можно увидеть, например, огромную вяленую манту или сохнущих на веревке, как белье, подвешенных за хвосты расплющенных крыс. Иногда рыбу для сушки кладут рядами прямо перед лавкой на горячий от солнца истоптанный тротуар, где она целый день вялится, наполняя воздух невообразимым благоуханием. Так же сушат и листья каких-то удушливых травянистых растений.

Неосторожно зайдя в лавку, где торгуют специями, можно навсегда потерять обоняние или сойти с ума, осознав бесконечность пряного ароматического спектра.

Владельцы ресторанчиков морской кухни в своих маленьких витринах укладывают на искрящийся лед серебряных и разноцветных рыб, бирюзово-оранжевых крабов, с помощью яркой зелени и свежевымытых овощей доводя свои натюрморты до дивного совершенства. Часто перед морским рестораном стоит большое количество аквариумов, тазов и низких ванн, в которых плавают и копошатся будущие блюда. Чтобы никто не сдох, компрессор непрерывно качает в ванны кислород через трубочки, и вода густо и жизнерадостно пузырится. Когда вы заказываете, вы просто подходите к ванне и указываете на приглянувшуюся вам, например, небольшую аппетитную акулу. Через самое короткое время она появится на вашем столе в лучшем виде - подрумяненная, увенчанная зеленью и в сопровождении небольшой свиты соусов.

Если попытаться представить себе божество китайской пищи, то перед глазами встает нечто тысячеликое, гротескно-полиморфное и красочное, при этом танцующее на горе вареного риса. Тогда как изображение бога напитков будет предельно лаконичным. Наверное, поэтому самые строгие из всех магазинов и магазинчиков, которые я видел, - чайные. В них продается и утварь для чаепития, она какого-то медитативного вида, одно только разглядывание ее погружает в созерцательное настроение, на глиняных боках маленьких изящных чайников явственно лежит печать ча дао - Пути чая. В провинции Фуцзянь, где находится Энчжоу, произрастает в основном у-лонг - сорт чая, который все резиденты провинции считают, разумеется, лучшим в Китае. Самые великолепные и, соответственно, дорогие виды у-лонга получают из листьев чайных кустов тех участков плантаций, которые расположены на солнечных склонах гор и питаются водой ключей. Говорят, они исключительно полезны для здоровья. Во всяком случае, животворная алхимия природных элементов очевидна в чае, приготовленном из листьев, впитавших самые чистые эссенции небесной и земной стихий.

Красота

Я снимал квартиру на Да Сюэ Лу - Университетской улице - в старом городе.

Однажды, когда я поднялся по темной и грязной лестнице на свой шестой этаж, на площадке мне встретились два мальчишки лет восьми. Я обошел их и уже достал ключи, как они вдруг стали мне что-то говорить, похохатывая и перебивая друг друга (иностранцы пользуются повышенным вниманием, не всегда вежливым). Я обернулся и застыл: к нам подходила пронзительной, щемяще-неземной какой-то красоты девочка, даже, скорее, девушка, лет тринадцати или четырнадцати (она, наверное, вышла из одной из соседних квартир). Стройная, хрупкая, она двигалась изящно, гибко и удивительно естественно. Ее лицо было не круглым, как у большинства китаянок на юге, а овальным, самых нежных очертаний, его чудный матово-смуглый цвет восхитительно оттеняли длинные черные волосы, слегка сколотые на затылке. Тихо и величественно мерцали два темных драгоценных камня - ее глаза. (Я полагаю, что примерно так должна выглядеть какая-нибудь фея из пантеона даосских небожителей). Она что-то негромко сказала самому кривляющемуся из мальчиков, наверное, что-то вроде: "Пойдем, невежливо приставать к иностранцу" и, мягко потянув за руку, увела его - кажется, у этого небесного существа по какой-то противоестественной случайности был родственник в виде вполне приземленного младшего брата.

Молодые китаянки на юге если не красивы, то чаще всего миловидны, у них по- детски округлое лицо, мягкие черты, крупные глаза; они невысоки, но, как правило, стройны. Вообще, секрет очарования китаянок - в естественности их движений, походки, жестикуляции. Грациозность китаянок отприродна, она не достигается физическими упражнениями. Впрочем, следование "естественности, природе вещей" - это все же факт китайской культуры. Тем не менее грация китаянок кажется удивительно безыскусственной. За исключением одного - шаг у них, как правило, маленький - мне удивительно думать, что, может быть, это не истаявший во тьме веков отпечаток до-маньчжурской эпохи, и на их ножках - следы бинтов, истлевших за несколько столетий до их рождения.

Пришедшая западная мода нисколько не портит китаянок, просто их выбор стал более широким, тем более что для них западный стиль жизни - пока еще экзотика. Они с удовольствием подкрашивают волосы (иногда можно встретить совершенно рыжую), носят мини-юбки. В этих мини-юбках они спокойно катят на велосипедах или мотоциклах - уже понятно, что зрелище не для слабонервных, но они часто, оседлывая свой мини-мотоцикл японского производства, надевают (как и мужчины) и защитного цвета армейскую каску. Причина проста - эти каски стоят гораздо дешевле специальных и пользуются большим спросом. (Хозяин моей квартиры - маленький и полный южанин - однажды довел меня до эстетической фрустрации, в проливной тропический дождь появившись на моем пороге в такой каске и военном же цвета хаки непромокаемом плаще до пят. Круглое, как полная китайская луна, лицо его блестело от капель и было непривычно сурово, он был похож на захватчика, солдата наспех сколоченной (ночью, пока я спал) местной хунты, поддерживающей Тайвань.)

След

Мы с моим другом студентом Чжон Йонгом сидим на балконе и наслаждаемся вечерним бризом, вечер - это единственное нежаркое время суток. Внизу под нами маленькая гавань, я называю ее торговой, здесь с пришвартовавшихся джонок выгружают фрукты и другие товары для рынков. Вода в гавани мутно-зеленого цвета. Эта гавань - мекка для сточных канав и канализации всей округи. Во время отлива открываются спрятанные ниже уровня воды зловонные жерла. Во время прилива в этой воде среди дрейфующих бумажек, пластиковых пакетов и прочего спокойно купаются дети из близлежащих домов. Однажды в дождь я видел, как к ним присоединилось несколько взрослых в семейных трусах. Они от души веселились, прыгая в воду со стоящих на якоре древних каких-то рыболовецких судов.

Квартал уже окутался мраком. Отлив. На темном дне гавани по своим руслам бегут сейчас только инфернальные реки канализации. На глянце донного навоза играют отраженные электрические огни, струится и пляшет бликами их жидкое золото в ручьях сточной воды, уносится вместе с ними в темное Южно-Китайское море.

Мы лениво вглядываемся в лицо наступающей ночи, сидя в мягких креслах и уперев вытянутые босые ноги в стойки балконных перил. Балкон на шестом этаже, и при взгляде вниз сквозь железные прутья, в которые упираются наши стопы, кажется, что последние соизмеримы и могут нести угрозу паре освещенных домов на противоположном берегу гавани.

Чжон Йонг вдруг указывает на пальцы своей ноги и что-то бормочет, кажется, что нога у него больше. Я отвечаю, что это естественно, потому что он выше ростом. "Что естественно?" - не понимает он и снова тычет на свои пальцы. Только тогда я замечаю, что, хотя размер его ноги действительно больше, его пальцы короче моих. Он спокойно рассказывает, что в детстве отец заставлял его носить обувь даже после того, как нога из нее вырастала. Ходить было больно, но Чжон Йонг привыкал. Это было еще до реформ. Отец не хотел, чтобы у Чжон Йонга был большой размер. Обувь больших размеров стоила дороже, а его семья жила бедно. После реформ семья стала жить лучше, но Чжон Йонг уже перестал расти.


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие публикации:
Наталья Шахова, Кому дано предугадать /28.03/
Время от времени тщательно подбирать слова приходится всем, но переводчики занимаются этим с утра до вечера, изо дня в день. К правильному подбору слов сводится весь смысл их профессии, престиж которой за последние годы резко упал.
Александр Зайцев, Погоня за солнцем - 4 /27.03/
Хочешь жить в Паpиже, а живешь в какой-то пыльной дыpе - назови ее Паpижем и живи себе счастливо. Только нужно, чтобы твой Паpиж на каpте был.
Дейвид Лодж, Критика как бизнес /23.03/
Критика без денег обречена на вымирание как род занятий. Это может шокировать тех, кто воспитан в благородных традициях ученого мира. (Больше, чем рецензия).
Вадим Белов, Американцы глазами советского ребенка /22.03/
Америка в детстве виделась мне в черно-белом цвете. Вызывал ужас Нью-Йорк - было ясно, что люди, живущие в таких городах, - больные. Когда я познакомился с американкой, я не смог ее сразу идентифицировать. Она никуда не засовывала палец, не курила сигар, у нее не было бомбы в кармане.
Сергей Чернышев, Неудержимая власть /17.03/
Путина по-настоящему волнует единственный вопрос: как удержать власть? Ельцин сражался за власть, не зная ни сна, ни отдыха, а почему-то отдал ее добровольно. Сражался - с чем? С тенденцией утечки власти. Власть уходила сама по себе. Динозавры вымерли не оттого, что их пожрали.
предыдущая в начало следующая
Артем Дружиненко
Артем
ДРУЖИНЕНКО

Поиск
 
 искать:

архив колонки:

Rambler's Top100