Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Новости | Путешествия | Сумерки просвещения | Другие языки | экс-Пресс
/ Вне рубрик / < Вы здесь
Языками ангельскими и человеческими
Дата публикации:  28 Апреля 2000

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

(по страницам современных православных изданий)

1. Братья и сестры как люди без лиц

В истории современной церковной словесности наступила новая эпоха. Hесколько последних лет православный книжный рынок предельно насыщен самыми разнонаправленными по уровню и задачам изданиями.

Любители святоотеческой классики без труда могут найти на церковных прилавках Добротолюбие и многотомные труды Василия Великого, Иоанна Златоустого и Ефрема Сирина; сторонники научного подхода к церковной жизни уже давно успели порадоваться выходу толковых Библий и Псалтырей, работ по догматике, литургике, истории церкви. Давным-давно издан и переиздан, кажется, уже весь православный самиздат. Древнейшие и новейшие авторы - Игнатий Брянчанинов, Феофан Затворник, Амвросий Оптинский, Александр Шмеман, Александр Мень, Антоний Блюм, Серафим Роуз. Читателям житийной литературы тоже не на что жаловаться - дважды изданы жития святителя Димитрия Ростовского, сборникам и отдельным книжкам с житиями старцев оптинских, лаврских, петербургских, московских и подмосковных несть числа.

Выпускается и "легкое" православное чтение - тонкие брошюрки с выдержками из святых отцов, кратким изложением житий. Набирает силу православная публицистика, одна за одной печатаются брошюрки и книги Андрея Кураева, вышли первые номера журнала "Фома", миссионерского журнала "для сомневающихся", еще не очень умелого, но такого живого и мягкого на фоне железного правоверия существующих православных журналов. Газеты, альманахи, листовки, богослужебные книги, молитвословы для самых маленьких и самых больших - всего и не вспомнить - изобилие, полнота, торжество православия.

Как будто обиженных нет. Как будто каждому найдется чтение по душе. И все же это не так. Увы, это почти не так (о единственном известном нам исключении будет сказано ниже). Мне уже приходилось касаться этого 1, указывать на странную лакуну, горькую пустоту, зияющую на этом общем торжестве и пире.

Никак и нигде, ни в одной из выходивших книг по большому счету так и не возникло личной обращенности к сегодняшнему неофиту. А это человек новой породы, человек, оторванный от традиции бытового и церковного православия на десятки лет. В вопросах жизни во Христе он новичок, да и как читатель воспитан на литературе принципиально иной - романной, рефлексирующей, светской. Не прошло бесследно и семидесятилетие лжи, выработав в нем устойчивое отвращение ко всякой елейности и фальши. Значит, напрасно ожидать от него наивности и цельности читателя прошлого века. И как читатель, и как психологический тип он сложнее, изломанней, он недоверчивей и тоньше.

Между тем именно для него, именно для этих людей, сложных, диких, советских и светских, но желающих читать о вере, действительно жаждущих учиться, издаются нынешние православные книги. Из них подавляющая часть репринты и переиздания прошлого века - или же издания, стилистически, оформительски, идеологически воспроизводящие книги столетней давности.

В итоге же слишком часто эта душеполезная литература оседает на полках вполне бесполезным грузом, пустой породой, обнаружить в ней крупицы ответов на то, что действительно разрывает и мучает верующего человека сегодня, оказывается невозможно. Хочется еще раз повторить: этот человек беспомощен во всем. Пока он не вошел в церковь, он жил как все - учился, влюблялся, женился, растил детей, разводился, снова женился, старел, болел, умирал. И вот он крестился - и в его жизни все поменялось, ему открылось вдруг, что теперь он совсем по-другому должен и учиться, и болеть, и есть, и влюбляться, и умирать. Кто расскажет ему про его влюбленность? Кто объяснит, кто такая жена, кто такие его дети и внуки теперь, кто он сам в этом мире, в котором для него отныне поселился Христос? Пусть обидно признавать себя до такой степени инфантильным и слепым, но это честней, чем идти напролом, всех уверяя, что так вот только и поступают настоящие христиане. Честней остановиться и поучиться, как же они действительно живут и поступают, эти настоящие, но вот у кого?

Живой учитель всегда лучше учебника, однако сегодня опытных в христианской жизни людей единицы; священники загружены выше головы, миряне, с детства воспитанные в вере, не дерзают делаться учителями, миряне-неофиты живут в одиночку, не умея раскрыться и вместе обсудить наконец то, что их по-настоящему волнует, - слишком мало друг другу доверяют, да и опыт общения на подобные темы еще не выработан (а для сближения прихожан друг с другом "сверху", с помощью соединения их в группы-"семьи", или группы "по интересам", как это делается в некоторых московских приходах, не у всех настоятелей хватает организаторского дара и уверенности в том, что это не искусственно).

Вот почему именно сейчас, больше, чем когда-либо, чем в прошлом и позапрошлом веке, так необходимы современные книги о православии.

Hо вот парадокс: книг много, а нечем утешиться, ибо книг нет. Потоки православной литературы текут... мимо, может быть, в вечность? Только уж никак не к сердцу сегодняшнего читателя. Они промахиваются, потому что никуда никем и не нацелены. Братья и сестры, к которым они обращаются, это, в сущности, люди без лиц. И святоотеческая, и житийная литература обращена к христианину вообще, к некоему абстрактному читателю, живущему в любой стране и в любом веке. Сходство с евангельской проповедью здесь только наружное: проповедь Христа тоже обращена ко всякому живущему на земле, но вместе с тем она построена на образах и примерах, близких и внятных Его непосредственным слушателям. Евангельские притчи и поучения обращены к конкретным людям - ученикам, книжникам, фарисеям, иудейскому народу, самарянке, Закхею, Марфе, Марии Магдалине. Не менее реального адресата имеют перед собой и большинство апостольских посланий - Тит, Тимофей, Филимон, христиане из Коринфа и Рима, Эфеса и Фессалоник.

С развитием церкви бесконечно расширялась и аудитория христианских проповедников, их рассуждения теряли обращенность к конкретному слушателю, к узкой аудитории, все сильней проникаясь духом обобщения. Это было неизбежно, и в общем никогда не мешало главному: и в житиях, и в патериках, и в святоотеческих поучениях, и в богословских трудах мы обнаружим кладезь премудрости, мы найдем пронзительнейшие примеры, прочитаем глубокие и трезвые слова. И эти слова, эти примеры совершенно необходимы, так как указывают направление пути, передают общий дух. Но когда дух как будто уловлен, цель ясна, что делать дальше?

Светлы, достойны, благородны христианские добродетели. Осталось только их достичь, начать путь к их обретению. Но вот об этом-то пути говорится обычно в самом общем смысле и императивном тоне. Люби, терпи, смиряйся! Cекундочку, а... как все это делается? С какой подойти стороны и к любви и к смирению? Как это любить? Как это смиряться? Как это терпеть, если дальше терпеть уже невозможно?

Вероятно, в XIX веке и в самом деле довольно было одного напоминания о необходимости спасения, одного описания идеала, способы достижения его были всякому понятны, впитаны с материнским молоком, от рождения начертаны в сердце, а если забыл - было у кого поучиться. Сегодня они почти изглажены из сердец и лиц, поэтому сегодняшнему верующему мало знать, что добро есть, ему необходимо ясно видеть, как именно к этому добру двигаться. Да, обо всех кочках и оврагах на этом пути не предупредить ни в какой книге, но можно хотя бы заговорить не об одной конечной цели и ее величии, а и о самой дороге, о почве, о пересеченной местности, о горках, ручьях, о погоде, о том, какие здесь могут быть опасности и как их избежать. Можно обратиться, наконец, к вставшему на этот путь человеку. Человеку конца двадцатого века.

Кто бы мог это сделать? Ответ совершенно очевиден - современное священство. Что оно такое, каков его облик, взгляды, заблуждения и пристрастия - отдельная и временами довольно горькая тема, но лучшего просто нет. Даже если священник такой же неофит, его опыт богообщения обычно глубже, а круг общения уж точно несоизмеримо шире, чем у рядового мирянина, к нему больше приходит людей, он знает об их проблемах изнутри. Кроме того, и шансы быть услышанным у него тоже выше, к священнику верующие испытывают особенное доверие.

И сказать, что священство молчит, было бы неточно. В церковных лавках лежат сборники проповедей самых непохожих друг на друга ныне здравствующих священников - Иоанна Крестьянкина, Кирилла Павлова, Дмитрия Дудко, Александра Шаргунова, Владислава Свешникова, Амвросия Юрасова. Но как ни проникновенно и современно может звучать проповедь, и в ней веет все тот же неизбежный для данного жанра дух обобщения. Проповедь обращена ко всем, то есть опять-таки к среднему несуществующему слушателю, к абстрактному человеку толпы. Бывают удивительные попадания, поскольку многие проблемы у людей совпадают. Но этих попаданий становится неизмеримо больше, как только говорящий спускается с амвона, встает наравне с головами своих слушателей, отказывается от самозамкнутости проповеднического жанра и начинает, наконец, разговаривать с живыми людьми, а не проповедовать им. И в этом смысле мирянину гораздо легче - с ним не связано определенных ожиданий, он не играет никакой роли и может себе позволить быть просто самим собой. Hиже мы рассмотрим сначала один из редких примеров искреннего разговора с читателями, а также пример разговора явно несостоявшегося и, наконец, остановимся еще на одной книге, убедительно доказывающей, что и мирянам можно дать в церкви слово, бывает, что и им есть чем поделиться.

2. Путь превосходнейший

Владимир Воробьев. Покаяние, исповедь, духовное руководство. Издание газеты "Свет православия". Ивановская обл., 1997.

Среди обтекаемо-правильных, часто и ярких, и остроумных, ангельских, человеческих, переставляющих горы речей, воззваний и поучений раздалось, наконец, живое пастырское слово, направленное прямо и без промаха в сердце современного человека. Этого человека (некоторые вещи нельзя подделать) любящее. Поперек бурного потока книжной православной продукции встала тоненькая брошюрка с лекциями, прочитанными отцом Владимиром Воробьевым в 1996-ом году в Свято-Тихоновском Богословском институте для будущих пастырей. Книга эта драгоценна отнюдь не только для будущего священства, но и для всякого пришедшего в церковь человека.

Однако существование реальной аудитории, вполне специфичной - молодые люди, собирающиеся пополнить церковный клир или уже входящие в него, - по-видимому, во многом и объясняет ее достоинства, одно из которых, сразу же подкупающее, - искренность интонации. Когда видишь непосредственную реакцию своих слушателей, выражение их глаз, слышишь их смех и улавливаешь удивление, выбрать правильный тон проще. Отец Владимир не столько учит, сколько рассказывает, делится с равными, пусть и младшими, проблемами сегодняшней приходской жизни.

В результате эта книга говорит не о том, как надо, но как есть. И как из того, что есть, выбираться.

Как не вызвать у ребенка отвращения к молитве и исповеди? Как уберечь его от цинизма привычки в отношении к церковной жизни? Как взрослым избежать того же "привыкания к святыне", к исповеди и богослужению? Как быть с влюбившимися в собственного духовника прихожанками? Как обращаться с приходящими в церковь душевнобольными людьми?

Для всякого уже соприкоснувшегося с церковной жизнью очевидно: во-первых, все эти вопросы жгуче актуальны. Во-вторых, с подобной откровенностью и бесстрашием о них говорится впервые.

Здесь нет ни одного не выстраданного слова, горестный опыт жизни священника на приходе стоит за каждой буквой, отчего все высказанное дышит глубиной подлинности, болью и нелицеприятием правды. Видимо, поэтому лекции отца Владимира вполне свободны от выхолощенных от частого употребления общепринятых в православной литературе аксиом и формулировок. Его слушатели - верующие люди, очевидно, давно уже ходящие в церковь, и отец Владимир не повторяет им прописные истины, задавая новый уровень обсуждения проблемы.

Какой верующий не знает, например, что воспитывать детей нужно в вере и благочестии, в страхе Божием и уважении к родителям. Он прочитал об этом в тех же купленных в церкви брошюрках с условным названием "Дети и церковь", услышал на воскресной проповеди, но вот он возвращается из церкви домой и обнаруживает: его дети не радиоуправляемые машинки, нажал кнопку, и они послушно едут прямиком к вере и благочестию - нет, почему-то они едут как раз в противоположную сторону, а христианскому воспитанию начинают активно и весьма изобретательно сопротивляться. Эта простая возможность отчего-то не учитывалась ни в книжке, ни в проповеди. Отец Владимир прямо называет черное черным. "Детям, воспитанным в верующих семьях, со временем надоедает то, что им предлагают родители. Родители и священник должны быть к этому готовы. Привыкнув ко всему церковному как к обычному, обыденному, как к тому, что навязывается старшими наравне со многим другим, что делать неприятно, неинтересно, но нужно, они начинают не вполне осознанно отвергать все это. У таких детей начинает проявляться какая-то центробежная энергия. Они хотят чего-то нового для себя, они хотят постичь какие-то неизведанные ими способы жизни, а все, что говорит мама, или бабушка, или отец - все это уже кажется пресным." (с.12) Верующим родителям все эти наблюдения слишком знакомы. И в этой части лекций ничего принципиально нового отец Владимир не сообщает, но сам факт признания, что эти проблемы существуют, что их нужно решать (в книге предлагаются и конкретные способы их преодоления), уникален и потому драгоценен.

Однако если вопросы православного воспитания, пусть недостаточно и беспомощно, но хотя бы неоднократно обсуждались публично, то другая, несравнимо более деликатная и болезненная, тема внутрицерковной жизни до сих пор обходилась молчанием. Священник и одинокие или несчастные в замужестве женщины. С редкостным тактом, но и все той же уже отмеченной нами беспощадной честностью отец Владимир касается и ее, раскрывая действующие механизмы женской психики. "Священник не может быть мужем ни для кого, кроме своей матушки. И не только в смысле плотском, но и в смысле душевном. Он может быть отцом, и это очень много. Часто женщины в отце получают опору мужского сердца. А в духовном отце еще гораздо больше, чем в отце по крови. (...) Но женщины очень часто этого не улавливают или, не имея духовной осторожности, правильного понимания, движимые естеством, стремятся получить нечто большее, то, чего им не хватает в жизни. (...) Женщины очень часто стремятся устроить со священником такие душевные отношения, которые будут имитировать некую общую жизнь. Это не обязательно влюбленность, но это некоторый душевный комфорт". Такие безжалостные и все же необходимые не для одних будущих пастырей, но и (возможно, даже в большей степени) для самих одиноких и несчастных женщин слова. Никогда прежде не были сформулированы эти проблемы с такой отчетливостью, и это еще одно достоинство книги - договорены до конца. А если что-то до конца не ясно, автору всегда достает мужества признаться: сейчас я просто не могу договорить до конца, потому что и самому мне понятно здесь не все.

Вместе с тем, как ни проницательны и совестливы сделанные отцом Владимиром наблюдения, данные им советы, значение его лекций выходит за пределы просто хорошего практического руководства для священников и мирян. Боль и главный смысл этой книги сводится все же не к ценным советам, не к обсуждению острых проблем - он выше. Он в поиске ответа на вопрос, что такое подлинная духовная жизнь, что такое подлинное духовное ученичество. Все с той же нелицеприятной честностью отец Владимир признается, что из тысячи людей, называющих того или иного священника своим духовным отцом, хорошо если десять действительно имеют к нему отношение. Остальные 990 не живут, не желают жить духовной жизнью, то есть жить подвигом, жить самоотвержением, жить ежедневной жертвой; эти люди, эта толпа народа - не духовные, а душевные дети, предпочитающие обоюдоострому мечу слова Божия душевное тепло и неподвижность. "И вот здесь священнику нужно прозреть и со всей очевидностью признать, что чего-то высокого не вышло у него, и смело сказать этим своим так называемым духовным детям: "Не надо обманывать друг друга. Не хочешь так, иди куда-нибудь в другое место и все. Зачем играть в послушание, в какие-то отношения. Зачем это делать?" Откровенность, в которой слышен ток крови. Крови, пролитой за собственных духовных чад. Hелицеприятие, которое может себе позволить священник, кладущий за людей душу...

Hасколько нам стало известно, книга была выпущена пиратски, без ведома автора, это хорошо заметно и по плохо отредактированному, не переведенному с русского устного на русский письменный тексту. Значит, выход замечательной книги - только случайность и исключение, возможно, сам отец Владимир и не стал бы ее издавать? Или издал бы ее в другом, более сглаженном виде? Остается только смущенно радоваться, что иногда права авторов так бессовестно нарушаются. Hо неужели только при этом условии сквозь завесу общепринятого набора православных аксиом (в очередной раз воспроизведенных, например, в книге, рецензируемой дальше) может прорваться живое, столь пронзительно звучащее слово, раздаться человеческий голос?

3. Кимвал звучащий

Священник Артемий Владимиров. Книга для чтения в семье и школе. БФПЦ "Православное видео". Издано по благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II. На правах издательства "Русский Хронограф". М., 1997.

"Учебник жизни". Скромно и ясно. Кажется, правда, одна книга на эту тему уже cуществует. Ну что ж, спустя тысячелетия вот еще одна. Тем более, не одно патриаршее, как то предусмотрительно означено на обложке, но и, по уверениям автора во вступительном слове, Божие благословение на этой книге тоже почиет. "Как весело бежит по водной глади бригантина, корабль с парусами, раздуваемыми теплым морским ветром, так радостно и мне будет писать главу за главой, зная, что и Богу труд угоден, и внимательным читателям он принесет душевную пользу", - пишет отец Артемий в кратком вступительном слове.

Да не усомнимся, пустимся вместе с уважаемым батюшкой в неблизкое плавание. Ведь книга эта, в соответствии с названием, охватывает все стороны жизни человеческой - от рождения и детства, от юности и выбора жизненного пути до зрелости, рождения детей и смерти. Но достичь берега оказывается тяжело, уже с первых строк плавание делается мучительным: почти непреодолимы оказываются завитки и барашки постоянных стилистических изысков автора, потоки ничем не оправданного витийства. Hесчастных пассажиров неодолимо начинает мучить морская болезнь.

Отвлекаясь от поэтики "Учебника" и говоря проще, центральная проблема, встающая перед читателем книги отца Артемия, - языковая. Сквозь язык "Учебника жизни" нужно продираться, но это не то благословенное косноязычие, которое как бы нарочно тормозит читателя, призывая его к вдумчивому чтению и постижению авторской мысли во всей ее непростоте. Изысканное красноречие отца Артемия косноязычно, потому что косно, не живо, вместо бездны смысла за ним разверзается пустота.

"То тихое, то величественное церковное пение, как бы снисходящее с небес и пробуждающее своими стройными созвучиями в душе смиренное осознание собственной греховности, а вместе с тем жажду познания Господа, животворящего душу Своей благодатью..." Что это, о чем? Баюкающе-сюсюкающая интонация почти совершенно затемняет смысл, хотя как будто речь здесь идет о чем-то важном, во всяком случае, сознание успевает зафиксировать ключевые слова - пение, Господь, душа, но в целом о чем это? По втором прочтении понимаешь, что это, собственно, просто о церковном пении и самом тебе в храме. Но разве и так не общеизвестно, что церковное пение прекрасно, а ты грешен? К чему столько сладких до... морской болезни слов?

Филолог по образованию, отец Артемий, должно быть, чутко уловил давно вызревшую сложность, вставшую на пути сегодняшней православной словесности - отсутствие языка, на котором можно говорить о предметах духовных. Современный русский литературный язык со времен прошлого века претерпел существенные метаморфозы; в долгие советские годы своего полуподпольного существования церковь уже привыкла отвергать этот рождающийся современный русский, предпочитая использовать язык церковной словесности прошлого века, перенасыщенный архаизмами, церковнославянизмами, звучащий для современного уха старомодно и тяжело, но зато проверенный и надежный. На этом языке до сих пор говорятся проповеди в церквях, пишутся книги, на этом же давно мертвом языке учат писать сочинения семинаристов. Отец Артемий решил языковую проблему по-своему и начал говорить на языке не существующем, на волапюке, эклектично соединившем самые разные языковые источники - от русских переводов XVIII-XIX века до стихов Агнии Барто. "Один и тот же луч с нежностью прикасается к девственным лепесткам ландышей, освещает застоявшуюся, побуревшую от гнилушек воду в лесной канаве - и остается всегда чистым, нетленным и светоносным, никогда не оскверняясь, но все собой облагораживая! Таков и Господь наш, посылающий земледельцам дождь, поздний и ранний, повелевающий земле каждый год плодоносить, утешающий всякое живое существо чистотой и прохладой воздуха." Это отрывок из главки "Мир Божий", призванной, видимо, по замыслу автора, заново открыть этот мир для читателя, стереть пыль с привычных предметов, помочь читателю удивиться. Hо увы, это не мир Божий - это рафинированный мир "Задушевного слова", детского журнала той эпохи, когда с детьми еще не научились говорить на их языке. Это мир плохих переводов Диккенса и Сельмы Лагерлеф.

"Девственные лепестки ландышей", "белоснежная одежда благодати", "блаженное единение с воскресшим Христом Спасителем", "богодухновенные псалмы царя Давида", "смиренное осознание собственной греховности", "многозаботливые" мамины руки... Стилевая основа "Учебника жизни" - пустые формулы, из которых ушла жизнь, потому что они механически заимствованы откуда-то, из детской ли, святоотеческой ли литературы, даже из Евангелия, - не все ли равно, если эти слова не осолены личной болью, если произнесены не от избытка сердца. Разумеется, я пишу лишь о своем читательском впечатлении, лишь о реакции на письменный текст, никак не распространяя его недостатки на личность автора, никак не касаясь его пастырского служения, судя по всему, весьма активного и самоотверженного.

Формульность, не поддержанное внутренними задачами велеречие - только первая беда этой книги, вторая, неизбежно из первой следующая, - упрощение, уход от острых тем. Если бы только уход - отказ признавать, что они вообще существуют. "Я не могу представить себе счастливого полнокровного детства, - замечает автор, - без ежевоскресного посещения семьей храма Божия. Радостные, воодушевленные родители, чисто вымытый, в праздничной одежде, опрятный малыш, важно вышагивающий по дорожке, ведущей в храм..." (c.48).

Так и хочется отослать отца Артемия к беспощадной правде книги отца Владимира (Воробьева), в которой траектория триумфального "ежевоскресного" шествия чисто вымытого и опрятного малыша прослеживается до конца. Но ни малыш, ни его родители автора "Учебника жизни" по большому счету не интересуют, главное, чтобы собственная его картинка вышла праздничной и уютной.

Hо может быть, это оттого, что книга отца Артемия рассчитана на детскую аудиторию? Ребенку незачем знать, что случится с ним через несколько лет. Однако согласно подзаголовку, книга рассчитана на чтение "в семье и школе", то есть и на родителей тоже. Hо о том, что действительно может волновать сегодняшних родителей подростков - наркомания, растущая безнравственность, гомосексуализм, пьянство, - ни слова. Конечно, и это слово пастыря, также посвященное "единому на потребу", подчас очень светлое, отмеченное и остроумием и талантом; и все же в целом книга построена на упрощении, взгляд автора скользит по поверхности, никогда не погружаясь глубже общепринятых норм и выражений.

Учебник жизни пишет о жизни подслащенной и иллюзорной, о жизни, которой нет. Учебник жизни. Да разве ж это жизнь?

4. Ими всеми побежден

С.И.Фудель. У стен Церкви. Издание Макариев-Решемской Обители.
Выпуск 32-34. 1997.

"Сидит одна женщина на базаре, торгует чем-то от своего огорода. Платок натянула совсем на глаза: во-первых, солнце печет, а во-вторых, чтобы меньше отвлекаться на окружающую суету, творит она молитву Иисусову. Сидит она, опустив глаза, молится и вдруг слышит, что подошедший нищий старик говорит ей: "А ты бы попроще: только "Господи помилуй", так-то тебе легче будет". Сказал и пошел. Видела она его в первый раз. Молитву творила, конечно, про себя: слышать он не мог. Вот какие у нас бывали и торговки, и нищие".

Эта история приведена в недавно вышедшей книжке Сергея Иосифовича Фуделя, собравшей последние воспоминания автора о виденном и пережитом.

Сын известного московского священника, С.И.Фудель общался с собеседниками отца - П.Флоренским и В.Розановым, слушал на заседаниях Религиозно-философского общества доклады С.H.Булгакова, Е.H.Трубецкого, H.А.Бердяева, Вяч.Иванова, дружил с С.H.Дурылиным и М.А.Hовоселовым. Второй пласт его общения и интересов - оптинские старцы о.Анатолий и о.Hектарий, старец Зосимовой пустыни о.Алексей, епископ-подвижник Афанасий Сахаров, знаменитые московские "батюшки" о.Алексей Мечов и о.Валентин Свенцицкий.

Вместе с тем С.Фудель был нашим современником, он родился в 1900 и умер в 1977 году, но в это почти невозможно поверить, как невозможно поверить в безмерность человеческой широты. При этом меньше всего хотелось бы называть его фигуру "промежуточной".

С.Фудель вовсе не был между ими и нами, между церковью и культурой, он умел оставаться вместе с тем и другим. Его размышления о духовных предметах легко сочетают цитаты из Иоанна Златоуста и Федора Тютчева, Феофана Затворника и Константина Бальмонта, ссылки на Хомякова и Флоренского. Это выглядит так естественно и органично, потому что, выражаясь словами любимого Фуделем Пастернака, он "ими всеми побежден", божественными стихами и Божественной литургией.

Победа возможна, поскольку поэзия и богослужение для него не разведены и равно живы.

Он был просто верующим мирянином. Путь священника открывался и перед ним, Фудель описывает краткую встречу с оптинским старцем Hектарием, благословившим двадцатилетнего юношу на принятие священнического сана. "Hе бойтесь, - сказал он, - и идите этим путем. Бог вам во всем поможет, а если не пойдете, испытаете в жизни большие страдания". Фудель избрал путь "больших" страданий - трижды сидел в тюрьме, прошел ссылки, в старости ослеп и умер в одиночестве, вдали от Москвы и последних выживших друзей. Сделаем рискованное предположение: подобный отказ - поступок не менее мужественный, чем согласие на священство. Более того, возможно, именно этот отказ и определил ту редкостную для рассуждений на церковные темы свободу, которой дышат все его размышления.

Благодаря этой свободе книжка "У церковных стен" выглядит на фоне современной православной словесности почти уникально. Она свободна и от слишком знакомой интонации всепоглощающего самодовольства, и от "сытого благополучия", выражаясь словами Фуделя, сказанными им в адрес "филаретовского" духовенства рубежа веков. В ней нет и непоколебимой веры в право говорить от лица всей Церкви. Этого права Фудель за собой вовсе не чувствует, вспомним смиренное заглавие его книжки, он чувствует себя всего лишь "у стен Церкви", не внутри, он только тихо издали наблюдает и с удивленной радостью делится тем, что нашел и увидел.

Учительная интонация здесь исключена, он не учитель, он никому не "отец" - он только свидетель чужой святости и чудес. Эта освобожденность от официальных апостольских обязанностей делает еще обнаженней внутреннюю высоту его наблюдений, превращая их в настоящее благовестие. Свобода С.И.Фуделя, оплаченная ценой жизненной трагедии, достоинство и скромность - звучит как тихое, но твердое напоминание о пути к стенам подлинной Церкви, Церкви, где нищие - прозорливы, а торговки - богобоязненны.

Примечания:


Вернуться1
См. нашу статью о "романтизме современного православного сознания" (ее первоначальное заглавие), вышедшую под измененным названием, в сильно усеченном и отцензурированном виде в журнале "Православная беседа", 1995, # 5.


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие публикации:
Галина Зыкова, Формула круга /28.04/
Сегодня мы сталкиваемся не только с культурным шовинизмом двух столиц по отношению к провинции, но с взаимоизоляцией культурных центров друг от друга. (Сборник статей к юбилею профессора О.Г.Ревзиной.)
Александр Зайцев, Погоня за солнечным затмением - 9 /27.04/
Наши люди мало склонны к апокалиптической панике - они стесняются публично демонстpиpовать стpах за собственную шкуpу. Для западного индивидуалиста мысль о том, что гибнуть будем все вместе, коллективно, никак не относится к pазpяду утешительных. Нас же она заметно сплачивает.
Всеволод Некрасов, "Несокрушимая и легендарная" /24.04/
Говорят, история не знает сослагательного наклонения. Об этом бы не мне бы писать. Может быть, еще и напишут - я к тому и веду - чтобы кто-нибудь да написал. Бы. Есть о чем: в Гданьске вышла очень интересная история в сослагательном наклонении.
Дмитрий Петров, Эскорт в изумительные небеса /24.04/
Секс - это прекрасно, просто и правильно. Ибо в нем нет ни запретов, ни ограничений, ни культурных химер. Каждый имеет - что умеет, дает - что хочет и берет - что может. "Секс.Дело.Радость" - такова формула организации жизни современного молодого нового класса.
Александр Зайцев, Погоня за солнцем - 8 /21.04/
В очеpедной свой день pождения ты выглядываешь в окно и видишь человека, одиноко стоящего на пpоносящейся мимо платфоpме. И вдpуг понимаешь, что это ты сам. Стоишь и ждешь.
предыдущая в начало следующая
Майя Кучерская
Майя
КУЧЕРСКАЯ

Поиск
 
 искать:

архив колонки:

Rambler's Top100