Существует два противоположных педагогических подхода. Сторонники первого утверждают, что студенты-гуманитарии должны изучать мейнстрим. С другой стороны, сторонники мультикультурного подхода утверждают, что при обучении необходимо использовать научный вклад разнообразных этнических групп, образующих современные многонациональные сообщества.

Собственный опыт преподавания в Сингапуре привел меня к несколько неожиданному выводу: на практике эти два подхода вовсе не обязательно исключают друг друга. Без сомнения, этот вывод позволили сделать именно особенности сингапурской среды, но он может быть применим и к другим многонациональным сообществам.

Политическая история Сингапура

Сингапур - маленький тропический остров с населением почти четыре миллиона человек. В начале XIX века Сингапур был колонизирован британцами, которым удалось превратить его в торговый центр, и туда потянулись эмигранты из Китая, Индии и Малайского архипелага. В 1959 году Сингапур получил независимость. Однако правящая Партия народного действия (ПНД), которую возглавлял Ли Куан Ю, сомневалась в экономической жизнеспособности маленького независимого острова, не имевшего природных ресурсов, и всячески стремилась к образованию федеративного объединения Сингапура и окружающих территорий. В 1963 году Сингапур, Малайя, Саравак и Северный Борнео образовали новую федерацию - Малайзию. Однако через два года Сингапур был из нее исключен. Отчасти это было вызвано этническими различиями - непониманием между преимущественно китайским населением Сингапура и их малайскими соседями, по большей части мусульманами.

Пожалуй, главным испытанием для Сингапура стало формирование собственной нации. Это было нелегко, ведь Сингапур был и до сих пор остается этнически неоднородным государством - 77% его населения китайцы, 14% малайцы и 7% индусы, - и в начале 60-х годов различные этнические группы буквально находились в состоянии войны. ПНД сделала попытку преодолеть этническую ограниченность в любых ее проявлениях, способствуя развитию новой национальной самобытности. Так, правительство вело борьбу с анклавами, переселяя людей в жилые кварталы с этнически неоднородным населением. Кроме того, оно поощряло использование английского языка, игнорируя тем самым пожелания всех групп населения, в том числе и доминировавших китайцев.

Однако поколебать этнические устои оказалось не так просто, как ожидалось. В конце концов ПНД отказалась от попыток заменить этническую самобытность новой сингапурской. Теперь она старается на деле обеспечить этнический плюрализм - например, гарантирует места для кандидатов от национальных меньшинств в избираемых органах власти. Главным языком обучения остается английский, но у различных этнических групп теперь есть возможность получать образование и на "родном языке" - мандаринском наречии для китайцев, малайском для малайских мусульман и тамильском для индусов. В конце 80-х годов правительство также ввело в средних школах религиозное обучение, с тем чтобы каждая этническая группа изучала собственную религию.

Расизм в аудитории?

В 1991 году мне предложили читать курс политической теории в Национальном сингапурском университете. Несмотря на то, что лекции проходили на английском языке, было очевидно, что университетское начальство - в согласии с основным политическим принципом своей страны - придерживается принципа уважения этнической гордости и наследия. Я не получил никаких четких указаний и воспринял это так: в плане лекций мне следует уделить больше внимания азиатским "цивилизациям".

Это было несложно. До меня курс "Введения в политическую теорию" для большого (более трехсот студентов) первого курса читал эмигрант, опиравшийся исключительно на западные источники. Он начал курс с доводов в пользу Realpolitik из макиавеллиевского "Государя". Мне показалось, что этот предмет хорошо подходит для начала курса. Я начну с темы "Политика без морали", а потом перейду к мыслителям, предлагавшим различные сочетания морали и политики. Но вместо Макиавелли я буду опираться на труды древнекитайского философа Хань Фэй-цзы (примерно 280-233 годы до н.э.). Хань Фэй был чрезвычайно циничным - и очень остроумным - поборником Realpolitik. Он написал политическое руководство для жадных до власти правителей, подкрепив свои советы красочными примерами, иногда выходившими за рамки хорошего вкуса:

"Если правитель обнаруживает свое недовольство, его советники будут тщательно скрывать свои побуждения; если же он не скрывает своих пристрастий, его советники будут делать вид, что обладают способностями, которых на самом деле у них нет... Князь Хуань из Ши был ревнив и любил своих придворных дам, поэтому Шу Тяо [советник] кастрировал себя, чтобы ему доверили присматривать за гаремом; князь любил необычную пищу, поэтому И-я сварил голову своего сына и поднес ее князю. Цзю Куай из Янь ценил в людях достоинство, поэтому Цзу Чи подчеркивал, что не взошел бы на трон, даже если бы ему это предложили... В результате Цзу Чи, играя роль достойного человека, смог завладеть троном своего правителя; Шу Тяо и И-я, угождая своему властелину, смогли захватить власть. Вот что случается, когда правитель делится своими чувствами с советниками. Что касается советников, они вовсе не обязательно любят своего правителя; они служат ему лишь в надежде получить что-то взамен".

Хань Фэй питал особое презрение к конфуцианским политическим мыслителям, которые ратовали за терпимость и воспитание в духе морали. Он не отрицал, что мягкое политическое руководство сыграло свою роль во времена "золотого века" с его социальной гармонией и материальным изобилием. Однако в его времена такая политика привела бы к катастрофе, и конфуцианцы по наивности извлекали неправильные уроки из случайных особенностей общественных устройств прошлого.

Хань Фэй, в свою очередь, утверждал, что государственная власть должна быть подкреплена суровыми законами и наказаниями. Его целью был тотальный государственный контроль, и он снова и снова подчеркивал, что соображения морали не должны вставать на пути властителя. Неудивительно, что правители прислушивались к советам такого рода.

Итак, мне представилось разумным начать свой курс политической теории с рассказа о выдающемся китайском политическом философе, который был одновременно и более прямолинеен, и более влиятелен, чем сам Макиавелли. В следующей части своего курса, "Мораль без политики", я коснулся взглядов анархических философов, выступавших против любых форм государственного принуждения по той причине, что люди по сути своей рациональны и сами могут собой управлять. Помимо бакунинских, я привел и взгляды китайских даосистских мыслителей. В заключительной части курса, "Мораль и политика", я рассказал о взглядах политических философов, доказывавших необходимость государства, но утверждавших, что политиков должны направлять и сдерживать соображения морали. Я говорил об Аристотеле и Милле, но также коснулся взглядов Конфуция. Я надеялся, что студенты оценят мои попытки охватить в своих лекциях как можно больше азиатских философов.

Незадолго до последней лекции некий Х засунул под дверь моего кабинета письмо. Содержание его было недружественным. Студент обвинял меня в расизме, а именно в восхвалении китайских философов и принижении значения культурного вклада национальных меньшинств Сингапура. Х замечал, что все мои суждения о китайских мыслителях были положительными. Более того, я выставлял национальные меньшинства в негативном свете - например, называл индусов "варварами". Я был потрясен этим последним упреком и лишь потом понял, что Х, должно быть, имел в виду мои лекции о Джоне Стюарте Милле. Как и большинство европейских либералов XIX века, Милль не испытывал к неевропейским цивилизациям ничего, кроме презрения. Он оправдывал "миссии цивилизации" индийских "варваров", как он их называл, - очевидно, не замечая истинного лица европейского империализма. Я полагал, что эти взгляды Милля настолько чудовищны, что нет нужды явно осуждать их на лекциях, - а Х, видимо, решил, что я их поддерживаю.

Поскольку я не мог лично ответить Х, я принес его письмо в аудиторию, прочитал отрывки из него вслух и разъяснил студентам свои мотивы. Я высказал свои собственные (критические) взгляды на позицию Милля. Потом я объяснил, что ни в коем случае не поддерживаю процитированные мною в аудитории аргументы китайских философов. Когда я закончил, многие студенты смеялись, - очевидно, их позабавила абсурдность обвинений. И все же я заметил, что несколько студентов-индусов собрались вместе на задних партах. Им было не до смеха.

Когда я показал письмо одному из моих более высокопоставленных сингапурских коллег, он сказал, что во всем этом была и моя вина. Я рассказал лишь о трудах китайских философов и не упомянул о вкладе мусульманских и индийских мыслителей. Тем самым я косвенно показал, что их взгляды не имеют значения или не представляют интереса, - по крайней мере, так меня поняли малайские и индийские студенты.

Всеобъемлющий мультикультурный подход

Урок был ясен: я должен включить в план занятий работы мусульманских и индийских философов. На следующий год, готовя раздел "Политика и мораль", я стал изучать их труды и к своему удивлению обнаружил, что у мусульман и индусов были свои философы, проповедовавшие взгляды Макиавелли, и опять же задолго до того, как он их сформулировал.

"Артхашастру" Каутильи (IV в. до н.э.) можно считать самым известным политическим трактатом древнеиндийской философии. Каутилья, советник правителя первой империи Маурьев, поддерживал централизованное правление с царем на верхней ступени иерархии и большим количеством соглядатаев, гарантирующих внутреннюю безопасность. Правитель, с точки зрения этого философа, должен всячески стараться расширить свою территорию, и в этом ему не должны мешать никакие моральные или религиозные соображения. Вот, например, какими способами можно умертвить недружественного правителя:

"[Его можно] убить описанными ниже способами, когда он совершает визит с благочестивыми намерениями - например, в связи с праздником или для посещения храма:

приведя в действие механизм, заставляющий кусок стены или камень упасть на него, когда он войдет в храм;

завалив его камнями с верхнего этажа;

обрушив на него дверь;

уронив на него бревно, закрепленное с одного конца;

выстрелив в него из оружия, скрытого в изображении божества;

отравив коровьи лепешки, которыми устилают пол, или воду, которую разбрызгивают в помещениях, где он бывает;

отравив цветы или благовония, которые ему подносят;

сделав так, чтобы он вдыхал [в храме] отравленные пары;

открыв люк в полу под его кроватью или креслом, чтобы он провалился в утыканный шипами колодец".

Из мусульманских философов я выбрал Ибн-Хальдуна (1332-1406). Его "Мукаддима", или "Введение в мировую историю", охватывает целый ряд тем, в том числе и политику. Согласно Хальдуну, ключом к политическому влиянию является "асабийя" (групповое чувство), верность своему племени. Чем сильнее преданность отдельного человека его племени, тем возможнее победа над врагом. Чтобы укрепить свою власть, правители должны уделять много внимания "асабийе" и опираться на кочевников. Рано или поздно кочевники-завоеватели поддаются соблазну городской роскоши, а это начало конца: династия начинает распадаться на новые племена, сплоченные мощной "асабийей". Этот циклический процесс, как считал Хальдун, является социальной необходимостью, и моральные соображения бессильны его остановить.

Я включил Каутилью и Хальдуна в свой курс, и на этот раз мои лекции имели успех. Насколько я мог судить, никто не чувствовал себя обделенным. У студентов был стимул изучать философские традиции, которыми они гордились, - несмотря на то, что мысли философов, о которых я говорил, зачастую были просто отвратительны. Более того, некоторые студенты говорили мне, что они получили удовольствие от изучения философских традиций других национальных меньшинств и что это способствовало установлению гармонии в аудитории.

Вывод очевиден: преподаватель должен попытаться в своих лекциях уделить внимание культурным традициям всех этнических групп, присутствующих в аудитории. Как это ни парадоксально, такой подход способствует слому барьеров между этническими группами и укрепляет их стремление мирно сосуществовать в одном обществе.

А за пределами Сингапура?

Конечно, следует соблюдать осторожность, пытаясь применить этот "урок" к другим контекстам обучения. Во-первых, в применении к более специализированным курсам (например, курсу естественных наук) культурный подтекст может не быть столь важен. Кроме того, Сингапур, возможно, представляет собой уникальный случай: здесь имеется три четко определенных этнических группы, каждая из которых гордится своим культурным наследием (и поощряется к тому правительством). В других сообществах бывает сложно провести границу между этническими группами. Состав студентов может оказаться настолько разнородным, что невозможно будет упомянуть о культурных традициях всех представленных этнических групп.

Тем не менее, я убежден, что принцип этнической всеохватности применим и к другим мультикультурным контекстам.

Мне могут возразить, что культурное наследие Востока не охватывает многие темы. Например, если преподаватель планирует читать курс по теории демократии, ему не избежать евроцентризма. Факты таковы, что история демократии в основном, если не исключительно, относится к истории Запада. Но в самом ли деле это так? На Востоке многие были знакомы с западными либерально-демократическими идеями, и это порождало интереснейшие споры о достоинствах и недостатках западной демократии в том или ином контексте. Например, Лян Цяо (1873-1929), которого можно считать самым влиятельным китайским интеллектуалом XX века, много писал о возможностях применения западных демократических идей к китайскому контексту.

Еще одно возражение состоит в том, что некоторые этнические группы могут не испытывать привязанности к "своей" традиции. Например, иммигранты второго и третьего поколения в Северной Америке и Канаде могут никак не связывать себя с культурным наследием своих предков. Но такова ли ситуация в действительности? Некоторые давно образовавшиеся устойчивые сообщества в Северной Америке и сейчас гордятся научным вкладом своих предков. А студенты китайского происхождения в университетах Торонто и Британской Колумбии, часто общающиеся между собой на кантонском и мандаринском наречиях и предпочитающие китайскую кухню, вполне возможно, сохраняют интерес и к другим аспектам китайской культуры.

Противники мультикультурного подхода убеждены в том, что существует риск ненамеренно создать и укрепить границы между студентами. Однако в Северной Америке силы культурной ассимиляции настолько велики, что в конечном счете культура большинства все равно одержит верх. Преимущества же мультикультурного подхода стоят того, чтобы пойти на небольшой риск.

Сокращенный перевод Ольги Юрченко