Это не намек на "Записки из изголовья" Сей Сенагон. Это всего лишь буквальный перевод французского выражения les livres de chevet. По-русски мы говорим "настольная книга" - но попробуйте сказать то же самое во множественном числе, как тут же получится глупость. Настольные игры. Настольные лампы. Часы, наконец. Но уж никак не книги.

Да и настольная книга не совсем то же, что un livre de chevet, - это нечто более практическое и постоянное. Нельзя же сказать: "Сначала его настольной книгой был томик Рильке, позже - письма Ван Гога". То есть вообще-то можно - если иронизировать.

Но у меня иные намерения.

Я хотела бы рассказывать о своих любимых, а главное - перечитываемых книгах - в надежде, что читатель разделит если не мои пристрастия, то мое любопытство. В основном это книги, изданные (или переизданные) сравнительно недавно.

Впрочем, иные из них - напротив того, довольно-таки давно. Например, многие ли из вас (я не имею в виду специалистов) держали в руках пробный седьмой том первого академического издания Пушкина, где на обороте титула написано: "Непременный секретарь академик В.Волгин, 1 июня 1935 г."? А на последней странице читаем, что "уч. корректором" тома был Дмитрий Сергеевич Лихачев... Этот том, в отличие от последующих, еще снабжен подробными комментариями. Комментарии к "Борису Годунову" написаны Г.О.Винокуром - упоительное чтение. Итак, информацию о новинках вам придется искать в другом месте.

Степун Ф.А. Бывшее и несбывшееся. √СПб.: Алетейя - Прогресс-Литера, 1995. - 651 с. (переиздано в 2000 г.)

На моей полке стоит именно издание 1995 года - первое, вышедшее в современной России. Это, безусловно, одна из лучших книг, когда-либо мною читанных: она необычайно душепитательна. Ее можно раскрыть почти на любой странице - и читать дальше. Федор Августович Степун был философом, одним из основателей журнала Логос, просветителем, политическим деятелем (и даже членом Временного правительства), пропагандистом русской культуры в Германии, где благодарную память о нем хранят тысячи студентов, слушавших его в промерзших университетских аудиториях в тяжелые годы после разгрома Германии в 1945-м. Но не о том речь.

На протяжении всего рассказа о своей жизни Степун остается близким и понятным в своих душевных движениях и нередко - в своих духовных поисках. Главное же - он всегда соразмерен лично мне, как обычному человеку.

Если Бердяев соразмерен себе, Богу и Его Творению, то Степун соразмерен каждому, кто готов его услышать. Я прислушиваюсь - и вдруг начинаю понимать связи и закономерности, о которых я прежде вроде бы и знала, но не понимала сцепления механизмов, порождающих обстоятельства.

Назову три мотива, существенные для меня в разные времена моей жизни. Первый - это война 1914 года и революция. Того и другого Степун хлебнул полной мерой.

"Послушай, - говорил мне году этак в 1948-м мой отец (он не просто помнил 1905 год, но и сам в чем-то участвовал), - летом 1917-го никто и не слыхивал о большевиках. Были кадеты, эсеры; ну, эсдеки, наконец". Ничего этого я, понятное дело, не знала. Мало того: авторитет отца, в остальном безоговорочный, на подобные сюжеты не распространялся. В 16 лет я не готова была поверить, что большевики были какой-то кучкой заговорщиков. Потому что тогда все вокруг, а не только в учебнике истории, делалось "наоборотным", а это в столь хрупком возрасте порождает не плодотворные сомнения, а, скорее, ступор.

Именно читая Степуна, я в очередной раз задумалась о том, какая страшная пружина распрямляется в социуме, когда состояние фрустрации становится уделом масс. Ибо начав воевать "за веру, царя и отечество", крестьяне, составлявшие большинство армии, к 1916 году стали уже не армией, а массой, для которой долгожданное возвращение к труду на своей земле осталось единственной несомненной ценностью. А тогда понятно, кто и как сделал то, что было осуществлено у нас в 1917-м. Выходит, Веймарский синдром (если брать это понятие более широко) впервые имел место несколько восточнее Веймара...

Невольно задумываешься - а сегодня? Сегодня, впрочем, еще ничего. Но завтра? Послезавтра?

Второй мотив - духовная открытость России Европе вплоть до войны 1914 года. 7 лет Степун жил и учился в Гейдельберге, там он встретил свою первую жену Аню, тоже студентку, которой суждено было спустя три года трагически погибнуть; там же познакомился со своей второй женой Наташей. Будучи весьма стесненным в средствах, молодой Федор Августович, тем не менее, пять месяцев прожил в Италии, где встречался с разными известными людьми. В том числе, например, с Бенедетто Кроче.

В Москву Степун окончательно вернулся в 1910-м. Вот что он, среди прочего, увидел: "...знаменитый по своей нелепости особняк на Воздвиженке в мавританско-готическом стиле, с его усыпанными раковинами и окантованными каменными морскими канатами башнями". Каково? Не могу отказать себе в удовольствии процитировать еще и следующие строки: "...в Москве всякая нелепая причуда всегда была больше к лицу, чем покорное послушание закону планового строительства. Иногда мне, впрочем, думается, что при внимательном рассмотрении советской столицы, образ которой, несмотря на сотни фотографий, мне все еще как-то не видится, и в ней где-нибудь да скажется исконный русский дар все - хорошо ли, плохо ли - переделывать на собственный лад".

Третий мотив - подлинно живой и душевно гармоничный человек может и должен остаться активным делателем своей жизни в ее, казалось бы, пренебрежимых мелочах. Толща этих мелочей позволяет продолжать духовную работу, сохраняя внешнюю и внутреннюю опрятность. Ни тебе впалых щек голодного подвижника, ни нечищеных ботинок. Вместо того весной 1919 года Степун с женой, с трудом достав денег, долго выбирают обои для своих комнат в подмосковной деревне Ивановке, где у родителей Наташи от прежнего именьица оставался дом, сад и небольшое количество земли. Обои - "серые с краснотцой и золотом для кабинета, и светлые, с голубыми венками ампир для спальни". Супруги оклеивают стены "Известиями", "бездумно пробегая при том одним глазом напечатанные в них ужасы, в том числе и списки приговоренных к расстрелу, среди которых часто попадались знакомые имена".

И вплоть до высылки 1922 года этот философ-неокантианец, гейдельбержец, приятель Вячеслава Иванова и Бердяева, жил, вместе с семьей жены, "от земли" - в совершенно прямом, а не толстовском смысле слова: смотрел за тягловыми лошадьми, стерег и обихаживал старинный яблоневый сад, возил яблоки на продажу, рубил дрова и даже заготовлял лес по разверстке Совета. Брат жены косил, пахал и молотил, тесть - "помещик" - проявил себя как искусный шорник и вообще мастер на все руки.

Если кто забыл, напомню - по данным Степуна, перед революцией помещикам принадлежало только 15% пахотной земли.

Irma S. Rombauer, Marion Rombauer Becker. Joy of Cooking.√ Indianapolis: Bobbs-Merril, 1973. - 849 p.

В 60-70-е годы я перечитала горы добропорядочных американских романов, названий которых и не упомню, поскольку читала их, чтобы не забыть язык. По содержанию и тональности это были книги, похожие на "Сонечку" Улицкой, - умеренно мело- и просто драматичные повествования о повседневности.

Нередко там упоминались американские женщины, которые в очередной раз переезжали со всем скарбом в другой городок, где мужу предложили работу получше. И везде фигурировала деталь, типологически эквивалентная портрету папы Хэма в описании переезда семьи тогдашних московских интеллигентов или горшка со столетником, если имелась в виду семья рабочих. Эта деталь - - поваренная книга Joy Of Cooking. Видимо, без нее обычная американка не могла обходиться.

Позже я в этом предположении укрепилась: в 1973 году мы на некоторое время "удочерили" американскую аспирантку, вполне практичную девушку, которая несколько смущенно сказала мне, что она привыкла готовить по "книге". Ее я и попросила прислать мне Joy of Cooking.

Признаюсь, что в отличие от Степуна, который действительно стоит на полке у изголовья, Joy "живет" у меня в кухонном шкафчике, рядом с другими своими родственниками. Однако этот толстый том я читаю и просто лежа на диване.

По количеству непосредственной пользы, которую я постоянно извлекаю оттуда, сравниться с Joy может только "Справочник практического врача". Но это еще и кладезь философии обыденной американской жизни. Все "fool-proof" (защищено от неумех) и "no nonsense" - без завитушек и подтекста. Никаких "и муки, сколько пойдет". Тебе четко скажут, сколько именно ее пойдет, не забыв упомянуть то, что в инженерных делах называется "допуски и посадки".

В книге объемом 849 страниц - ни одной цветной иллюстрации и минимальное количество весьма информативных схематических черно-белых рисунков. Мое издание вышло до изобретения микроволновых печей, и это, на мой взгляд, единственный минус. В остальном Joy не только не устарела, но наоборот - теперь практически все упоминаемые там ингредиенты можно еще и купить у нас! А в 1973-м, когда я ее впервые открыла? А позже, уже при абсолютно пустых прилавках?

Как говорят в Одессе, "и здесь вы будете громко смеяться". Именно по этой книге я научилась печь русские пироги на дрожжах и постном масле. И вообще готовить из минимума простых продуктов. Потому что ее рецепты представляют собой алгоритмы в прямом смысле слова. И если что-то надо сделать не на прямом огне, а на паровой бане, то в каждом рецепте это (как и любое другое) указание будет опять и опять даваться жирным шрифтом со стрелочкой, отмечающей технологически обязательные приемы.

Отдельная глава - об исходных ингредиентах и их свойствах, от картофеля до семян настурции. Таблицы мер и весов, позволяющие не размышлять о том, что мука-то легче сахарного песка, а как насчет сахарной пудры? Отдельная глава о том, как разогревать. Отдельная - о том, как замораживать. Да будут благословенны авторы - именно следуя их инструкциям, я сумела в самое голодное время правильно использовать купленный "до всего" большой морозильный шкаф. Разве пришло бы мне в голову, что можно заморозить любой твердый сыр? Или белый батон?

Наши профессионалы и сегодня сгорели бы со стыда, если бы они посмотрели, как сделан в Joy 1973 года издания предметный указатель. А ведь Билл Гейтс тогда еще ничем не мог помочь авторам. Кстати, об авторах: это мать и дочь - Irma S. Rombauer и Marion Rombauer Becker.

Первое издание Joy вышло в 1931 году - значит, это еще Великая Депрессия. Интересно бы посмотреть, как оно выглядит - когда-нибудь я надеюсь это сделать. В 1973 году матери уже не было в живых, но из предисловия следует, что переиздание и пересмотр Joy стали делом жизни целой семьи.

Любопытно, что в стране, напичканной gadgets, то есть всяческими электрическими приспособлениями - миксерами, блендерами и т.п., популярна книга, позволяющая как использовать все это, так и обходиться без. А иногда авторы прямо советуют мешать или взбивать вручную.

Вам не приходилось принимать много гостей сразу? Вам расскажут и даже нарисуют, как накрыть стол к чаю для многих или для немногих, в жизни ведь разное случается. У вас большая семья и скудный бюджет - не беда, вам объяснят, какую часть мясной туши стоит в этом случае покупать и как использовать черствый хлеб и вчерашний картофель.

А особенно я ценю в этой книге полное отсутствие столь типичной для наших изданий "завлекаловки" и принципиальную толерантность к любым вкусам и пристрастиям читателя. Например, глава "Меню" √ то есть завтраки, обеды, ужины, Рождество, фуршеты, коктейли и прочее - открывается маленьким и изящно написанным введением "Как составить меню".

Звучит оно так: "Что и когда мы едим - зависит от привычек и обычаев, а они постоянно меняются. Вспомним, как питался подлинный эпикуреец в докоммунистическом Китае. В промежутках между легкими и не приуроченными к определенному времени трапезами он все время понемножку клал себе в рот изысканные сладости. Вспомним, как ели в Англии начала XIX столетия - обильные завтраки, сытные ужины и трапезы перед самым сном, и это при том, что в собственно обеденное время (то есть днем - Р.Ф.) подавали всего лишь шерри и бисквиты - дабы "не умирать от голода".

Здесь я, пожалуй, и остановлюсь. Чтобы вы могли мне полноценно позавидовать.