Гаспаров М.Л. Записи и выписки. √ М.: Изд-во НЛО, 2000. - 415 с.

Место этой книги - именно у изголовья. Чтобы время от времени раскрывать ее наудачу, задумываться, удивляться, смеяться, не соглашаться. Один наш критик (из числа безусловно даровитых) сказал, что этой книгой Михаил Леонович Гаспаров "закрыл жанр". А я думаю, что он его не то чтобы открыл, но, безусловно, предложил нечто новое, вроде "Опытов" или "Записных книжек", но важное именно для современного читателя.

М.Л.Гаспаров - несомненно, давно уже знаменитость: блистательный филолог, стиховед, переводчик, автор поучительной книги "для всех" "Занимательная Греция". Но личность самого Михаила Леоновича (я имею в виду не его личные обстоятельства, но именно контуры личности в ее человеческой особливости): вкусы, ценности, самоощущение, да и страхи, наконец, - все это ранее пребывало в тени. Наконец, автор несколько приоткрылся, и я благодарна ему за то, что он поделился с нами своим богатством.

Остраненно, но оттого не менее пронзительно Михаил Леонович рассказал о семье и родителях, о юношеском одиночестве и о неизбежном одиночестве зрелого ученого; очень едко и узнаваемо о филфаке МГУ (мы почти одновременно там учились, хоть и познакомились всего лет двадцать назад), о безрадостном существовании Института мировой литературы времен застоя.

А еще Гаспаров показал нам поразительные варианты своих переводов-пересказов стихов: короче - еще короче - предельно возможная выжимка смысла.

Мемуарные и стихотворные тексты - это меньшая часть книги. Большая часть - именно записи и выписки, свои и чужие афористичные замечания, письма с путевыми впечатлениями, оценки, остроты и даже пересказ снов - как своих, так и чужих.

Записи и выписки расположены по алфавиту: слева - то, что в лексикографии называется "входная лексема", справа - либо цитата, содержащая это слово, либо размышления, с ним соотносимые. С одной стороны, это вроде бы и естественно, но по сути - весьма провокативно. Как если бы автор хотел сказать читателю: "Что же, братец, так всю жизнь и будешь думать, что Ценность предшествует Чувству?"

Вот, например, на слово зеркало:

"Русская разговорная речь. Тексты", изд. РАН": я, заикаясь, привык следить за своей и чужой речью, поэтому мне не так неожиданно было увидеть в этом зеркале, как у меня рожа крива.

Гаспаров имеет в виду, что если читать подлинные, а не литературно обработанные тексты разговорной речи, то окажется, что говорим мы не то, чтобы запинаясь, а спотыкаясь, будто с похмелья. Это, между прочим, было научным открытием авторов упомянутой книги.

Биография - Мандельштам писал: у интеллигента не биография, а список прочитанных книг. А у меня - непрочитанных. Это у Гаспарова!..

Близнец - С.И.Гиндин сказал: половина "Близнеца в тучах" о дружбе и близнечестве - при переработке отпала потому, что Пастернак стал терять друзей. Обходиться без друзей, потом обходиться без книг - как трагично это засыхание человека, который продолжал верить, что поэзия - это губка. Письма его многословны, как у молодого Бакунина с друзьями: чем больше он чувствовал себя равнодушным, тем больше старался быть деликатным. См. вата.

Мне хотелось бы думать, что, прочитав эти строки, моя юная приятельница И. поспешит открыть сначала стихи Пастернака, потом какой-нибудь из томов его переписки - лучше всего переписку с Ольгой Фрейденберг. Или спросит меня по поводу веры в то, что поэзия - губка. Тем более, что С.И.Гиндин, некогда мой студент, теперь - ее профессор.

Быть может, я наивна и не стоит ждать таких прямых откликов. Но ведь когда в десятом классе мне подарили "Мою жизнь в искусстве" Станиславского, я поняла, что не понимаю сути, потому что не знаю пьес, которые ставились в МХТ. Тогда я просто составила список и в ближайшие полгода сумела добыть (именно добыть - это год 1949) Леонида Андреева, Ибсена и почти все остальное.

В конце дня, наполненного обычными изматывающими попытками найти ясные слова для изложения результатов своих профессиональных штудий, я наугад открываю "Записи и выписки".

Я чувствую нечто близкое к утешению. Жизнь трудна, но безмерно богата. Абсурдна, комична, забавна, неисчерпаема.

Слышны самые разные голоса - вот те, кто "в года глухие" вещал нам с кафедры, запрещал, вычеркивал, доносил, не пускал. Вот остроумные речения почтенных докторов и профессоров, которых я некогда знала как еще не определившихся в своих пристрастиях совсем молодых людей. Андрей, Боря, еще один Боря, Лена, Нина, Оля... Вот mots тех, кто постарше - из круга ранних семиотиков.

Но это как бы между прочим, как задник на декорациях. Высвечен же более всего автор, желавший, впрочем, остаться лишь "точкой пересечения социальных отношений".

Поразительна интонация его мемуарных фрагментов. Текст абсолютно отжат и как бы лишен эмоций. На деле за этим якобы холодом скрыта трагедия одинокого существования мальчика, не удивлявшегося ни вечной занятости матери, ни отсутствию отца - потому что почти ни у кого отцов не было, да и матерей в те времена мы видели от случая к случаю. Потому что вначале - скудная жизнь между бедностью и совершенной бедностью, потом - война и эвакуация: разрыв между прошлым и будущим, травма, характерная для большинства наших сверстников (мне показалось, что заголовок "Война и эвакуация" я уже где-то видела - оказалось, в своих собственных мемуарах). Разоренное жилье, коммунальная квартира, где ребенок даже не знает соседей - так безопаснее, детские болезни, позволяющие жить в мире, более подлинном, чем реальный, - в мире книг. Мальчик в жару, съежившись под комковатым одеялом, читает Жюля Верна по книге с ятями...

В этой связи любопытен обмен мнениями между автором и его ученицей и коллегой Ниной Брагинской. М.Л. говорит, что он не помнит и не любит своего детства, но в воспоминаниях всегда возвращается именно к нему. Его собеседница считает это закономерным: "Воспоминания о детстве никто не может проверить, а в воспоминаниях о зрелом возрасте приходится оглядываться, что об этом написали или напишут другие". Из приводимого далее М.Л. примера, касающегося не написанных критиком В.В.Смирновой мемуаров о Пастернаке, видно, что М.Л. с этим скорее согласен.

Мне кажется, что дело в другом. Описывая зрелые годы, очень трудно не только рассказать все "как оно есть" - это вообще невозможно, потому что это "оно" для меня существует в одном модусе, а для других людей в совершенно ином. Однако же труднее всего просто остаться целомудренным - не задевать чужие чувства, не разглашать чужие тайны, не разбередить ненароком чужие раны. Детство без остатка принадлежит герою - в худшем случае, он погрешит против фактов.

Уже годы учения, а тем более - годы зрелости вовлекают в круг повествования людей, у которых мемуарист не может спросить, как они относятся к тому, что он вообще намерен упомянуть их имена. Получается, что прежде всего именно о живых aut bene aut nihil. Точнее никакого или - или. Потому что стоит мемуаристу перейти от пересказа проницательных суждений академика НН о барокко к замечанию о том, что в свои 20 лет тот своей хрупкостью и незащищенностью напоминал юного Джона из "Саги о Форсайтах", возникает риск, что сам НН или общие знакомые, или просто читатели заподозрят автора либо в особых чувствах к юному НН, либо в желании намекнуть на нынешние дружеские отношения со знаменитостью и т.д. Поэтому прав М.Л., когда он не пишет о своем друге, утонувшем в двадцать лет, а в его память печатает свой перевод плача Джона Мильтона об утонувшем юноше, ограничивая себя строкой: "Мы с ним любили английские стихи и греческие мифы". И эта строка печальнее любого, самого мастерского рассказа.

И в заключение - еще один пример:

Интерпретация - Не спешите по ту сторону слов! несказанное есть часть сказанного, а не наоборот.

Да, тайная свобода - в конце концов, всего лишь (!) проблема личного выбора.

P.S. Но вот что меня совершенно сразило - как книга, полная "жалости и милости", проникнутая скромностью, доходящей до самоумаления, могла подвигнуть нескольких воспитанных людей на полемику по ее поводу в такой тональности, которая заставила бы самого Михаила Леоновича по меньшей мере залить уши воском?

Новое литературное обозрение. Номер 41. Главный редактор - Ирина Прохорова. √ М., 2000. - 448 с.; тираж 3000 экз.

Зачем держать журнал на полке у изголовья? А я только что его туда поставила. То есть не вообще все номера НЛО - тут никакого изголовья не хватило бы, а именно этот 41-й номер, потому что мне его на днях подарили (писано летом; с тех пор меня облагодетельствовали тремя следующими книжками НЛО). 41-й вышел в новой обложке (сделанной с большим вкусом) и с несколько по-иному организованным содержимым, что мне тоже очень по душе. Больше живости, больше теории и анализа. Одна подборка материалов о Максиме Соколове чего стоит!

А раздел "Теории заговора" со статьей Андрея Зорина - на другие его статьи я уже не раз ссылалась в своих специальных работах. (Мы не знакомы - может быть, теперь Зорин узнает, что его читает отнюдь не узкий круг коллег? Было бы славно.)

Тепло и достойно почтили память Генриха Сапгира, напечатав вдобавок к статьям о нем качественно выполненные фотографии, а главное, целый сборник его стихов - и это, заметьте, первопубликация.

Раздел "Библиография", о котором я надеюсь когда-нибудь специально рассказать, завершается изящной рецензией Ольги Вайнштейн на несколько новейших русских "дамских" романов. Не часто встретишь текст такой выделки и прозрачности.

Номер 41 будет долго "жить" у моего изголовья: мне предстоит его читать и перечитывать, возвращаясь то к недопонятому, то к особенно удачному. Я, несомненно, буду - horribile dictu - делать пометки на полях мягким "советским" карандашом "Архитектор 3М" (именно его штрихи можно потом безболезненно стереть). Таков мой способ фиксировать важные для меня мысли и ссылки, которые я затем занесу в компьютер. Всего этого в НЛО-41 так много, что держать журнал на дальней полке шкафа было бы просто утомительно.

Как ненасытный "профессиональный" читатель, я и прежде читала этот журнал. Точнее говоря, будучи лингвистом и психологом, я долго пребывала по отношению к НЛО в позиции читателя: "И что там еще эдакого уделал Михаил Золотоносов?" Или: "А где же все-таки у журнала концепция?" (Наивную убежденность в необходимости таковой для любого журнала я все еще сохраняю.)

Однако с некоторого момента выяснилось, что в НЛО пропасть материалов, которые мне нужны уже не как профессиональному читателю, а именно как профессионалу. То есть как ученому (sorry to be personal!). Первым всерьез нужным мне выпуском стал том 22 - "Другие литературы". Потом я вернулась к номеру 17 - о философии филологии. Потом я захотела иметь дома (!) все вышедшие номера - но не тут-то было. Оказалось, что это поначалу довольно эзотерическое (или экзотическое?) издание обрело концепцию, стало нужным многим и его благополучно раскупили. Так что спешите видеть. Читать, то есть. Номер 44 еще не разобрали.

• На самом деле "Записи и выписки" давно рецензировались в Русском Журнале
• И здесь тоже давно
• И здесь
• И здесь
• И здесь
• И здесь