Определение четкой функции тела, построение гендерных идентичностей - насущные задачи любой идеологии, без которой не может существовать ни одно устойчивое социальное образование. Человеческое тело - такой же социальный конструкт, как и само общество, тело функционирует и трансформируется в заданных исторических параметрах. Тело кроят по определенным идеологическим и социальным лекалам. Построение, конструирование общества невозможно без конструкта образа тела, инструкций по его формированию, развитию и функционированию. Культура устанавливает норму, предлагает, описывает, - наконец, диктует личности, как она должна выглядеть. Культура становится зеркалом, посмотревшись в которое, можно увидеть свой образ, свое социальное "Я".

Именно эту роль - роль защитного культурного экрана - выполняет живописный холст у Оскара Уайльда в его "Портрете Дориана Грея". Этот культурный экран защищает общество, да и самого героя, от разрушительных образов. Отсутствие такого экрана менее талантливо, но не менее убедительно, чем у Уайльда, описано Александром (? - Редакция.) Островским в его романе "Как закалялась сталь". На наших глазах тело героя, нарушающего социокультурные нормы (что это подвиг и/или преступление - совершенно не важно), начинает разлагаться.

Герой Уайльда, так же как и Павел Корчагин, нарушает табу, но культура (которую олицетворял спрятанный на чердаке живописный портрет Дориана) абсорбирует эти нарушения, защищая от пагубного примера общество. Дориан Грей имел в своем распоряжении зеркало, которое рассказывало ему, как он выглядит с точки зрения социальной нормы. Герой Уайльда мог выстраивать свой публичный образ в допустимых социумом параметрах. Павлу Корчагину повезло меньше. Тонкая амальгама культуры была разъедена революцией.

Русская классическая культура, культура XIX века, всегда мало интересовалась телом и сексуальными отношениями, а если и интересовалась, то рассматривала телесное и сексуальное через призму духовного. Толстой клеймит страсть и сексуальность в своих гениальных романах. Сексуальность у Достоевского всегда связана с извращенностью и пороком, тургеневские герои бесполы в своих любовных отношениях. Только, пожалуй, Бунин в конце XIX века сумел прямо заявить тему сексуальности, эротизма, не отягощая ее морализаторством. Все же, даже самые радикальные русские мыслители считали, что сексуальная страсть несет в себе разрушение, неуправляемую стихию. Только ритуал и традиция, иерархия и табу могут противостоять разрушительной силе страсти - это основной мотив любой культуры, не только русской, это основное содержание любой известной мировой культуры, культуры как таковой. Только так возможно общество. Хотя, все сказанное вовсе не означает, что культура должна жестко репрессировать сексуальность.

Конец XIX века знаменовал собой поляризацию телесного и духовного.

Декаданс в поэзии, музыке, литературе, философии и даже в скульптуре и архитектуре игнорирует телесность, отрицает материю.

Искусство не интересует вещный мир, художник теперь не работает с материалом, а борется с ним. Материя, природа, тело человека, предмет уходят из искусства. Все это превращается в знак.

Декадент изнуряет свое собственное тело кокаином, алкоголем и сексуальными перверсиями, пытаясь таким образом освободить дух. Лучше всего об этом, пожалуй, сказал Ходасевич:

Пробочка над крепким йодом!
Как ты скоро перетлела!
Так вот и душа незримо
Жжет и разъедает тело.

Культивируются измененные состояния сознания и пограничные ситуации в социальной и сексуальной сферах.

Образ тела уходит из культуры, разрушается и социальное тело - общественные структуры и институты, поляризируется социальная стратификация. Общество на грани XIX-XX веков состоит из эльфов и толпы. Как длительный проект такой социум рассматриваться не может.

Первая мировая война, а затем и революция подводят под всеми этими процессами печальный итог.

20-е годы: революционная модель тела

Попытаемся проследить, как советская власть конструировала образ человеческого тела, какой идеал предлагала и как идеология отвечала на вызовы реальности.

Идеология советской власти не возникла, как это многими сейчас представляется, на пустом месте и не была сформулирована в одночасье. Под идеологией понимается не только марксистская доктрина, а именно комплекс идей, которые формулировались и формировались в различных знаковых системах. Такими знаковыми системами являются не только теоретические тексты, но и тексты, адресованные широким слоям населения. Газетные статьи, выступления на митингах, плакаты, кино, праздники и т.д. и т.п. - не замысловатые, но действенные технологии, которыми пользовалась советская власть, экстраполируя новую идеологию в массы.

В 20-е годы, годы духовного и социального коллапса, идет активный поиск нового образа тела и гендерных отношений. Каким должно быть тело нового советского человека? Как должны выстраиваться взаимоотношения между мужчиной и женщиной? Как следует воспитывать подрастающее поколение? На все эти вопросы новая власть должна была дать четкие ответы. Четких ответов не получалось. Советская власть сама себя загнала в своеобразную идеологическую ловушку. Старыми социокультурными нормами, буржуазной моралью, пользоваться было нельзя, революционная же мораль была способна только на отмену табу, но с трудом устанавливала границы.

Несомненно, что на идеологические поиски в 20-е годы по вопросам тела и пола огромное влияние оказали идеи русского философа Федорова о воскрешении мертвых. Огромная любовь советской власти к похоронам пламенных революционеров во всем мире, о которых тут же сообщалось в газетах на первых страницах, организация похоронных процессий, настоящих некрофильских оргий, бальзамирование тела Ленина, наконец, - все это говорит о том, что было совершенно непонятно, как собственно должны выглядеть живые тела новых советских, свободных и счастливых людей. Правда, учениками Федорова создается новая советская наука - евгеника, "наука" о половом отборе. Предполагалось, что в скором времени наступит конец хаотичным бракам, семейный союз для воспроизводства полноценного поколения станут заключать только здоровые физически и духовно советские граждане - остальные же должны быть стерилизованы. Фантастическая теория о расовой чистоте.

Правда, в жизни как-то чистоты этой не наблюдалось. Наблюдалось как раз прямо противоположное - настоящая сексуальная вакханалия, праздник плоти, которым сопровождается любой революционный карнавал, крушение почти всех социальных институтов.

В брошюрках по вопросам пола, в материалах дознавательных и судебных органов описываются нередкие для этого времени случаи инцеста, зоофилии, гомосексуальных отношений, изнасилований, растления малолетних.

Лояльно ко всем этим сексуальным отклонениям относились и сами граждане, да и представители власти. Законодательные акты, принятые молодой советской республикой, по вопросам пола были самыми либеральными в Европе. Были легализованы аборты и однополая любовь. Большевистский уголовный кодекс года карал небольшими сроками секс с несовершеннолетними, растление, развращение малолетних, изнасилование, содержание публичных домов. Применялись эти статьи крайне редко, приговоры в основном носили оправдательный характер. Интересно, что статистика преступлений показывает, что преступления совершались по большей части крестьянами и рабочими, а совсем не буржуазными разлагающимися классами. В классовой солидарности, идеализации пролетариата, видимо, еще одна из причин лояльности новой власти к сексуальной распущенности.

Была еще одна очень интересная статья в этом кодексе √ 169-а - понуждение женщины к вступлению в половые сношения с лицом, от которого она зависима в служебном или материальном отношениях. Современным радикальным феминисткам о таком законе приходится только мечтать.

Образ женщины и дискуссии о ее положении в обществе во многом определяли гендерную линию партии на заре советской власти. В порыве революционной романтики новая власть признавала женщину равноправным членом общества. Радикальные революционерки, в свою очередь, предлагали уничтожить институт семьи. "Идеология рабочего класса не ставит никаких формальных границ любви", - заявляла Александра Коллонтай. Александра Коллонтай была яркой представительницей модернизаторски настроенных красных интеллектуалок. Авангардных взглядов на секс и семью придерживались многие женщины - большевички, представительницы новой элиты. В 20-е годы тип женщины-чиновника, к которому принадлежала Надежда Константиновна Крупская, был заслонен вполне декадентским образом роковой женщины, какими в это время были и Александра Коллонтай, и прелестная коморси (командующий морскими силами!) Лариса Рейснер, Луначарская-Розенель.

Элегантная, продуманная одежда, аффектированное истероидное поведение, сексуальная раскрепощенность, смелое экспериментаторство в личной жизни - все эти черты вполне укладываются в типологию образа женщины ар-нуво. Свободное преодоление возрастных, социальных и половых границ - характерно для женщин революционного времени.

Другая тенденция, существующая параллельно декадентскому образу женщины, - это тип маскулинной женщины среднего управленческого звена. Женщина - бывшая фабричная работница, благодаря революции повысившая свой социальный статус, ставшая партийным лидером района, завода, фабрики, председателем домкома. Знаковыми в этом образе были вполне мужские атрибуты: папка с документами, наган, кожанка. Именно этот образ маскулинной женщины станет определяющим для женского образа тела в начале 30-х годов.

Патриархальность и маскулинность накануне войны

Укрепление советского государства, переход от состояния развала к стабильности сопровождался отказом от неустойчивых, лабильных сексуальных ролей и норм революционной поры. Во многом эти роли и нормы были возвращением к патриархальным ценностям XIX века. Хотя, как и всякое возрождение, возрождение государственности в России к концу 30-х годов имело свою яркую советскую специфику.

Прежде всего на протяжении 30-х годов стали устанавливаться четкие половозрастные роли. Достаточно жестко определялся стиль поведения мужчины и женщины, определялся и тип красоты, которым они должны были обладать. Бесформенное тело толпы 20-х годов превращается в атлетически сложенный корпус человека из строя. Советское государство к середине 30-х годов определяет место и форму для тела. На смену стихийному митингу масс приходят организованные демонстрации трудящихся, парады власти и силы, парады маскулинности.

Интересно, что нормы и институты, которые в 20-е годы считались буржуазными и клеймились позором, стали основополагающими к середине 30-х годов. Система ценностей и социальное модернизаторство первого десятилетия социалистической революции стало маркироваться как капиталистическое вырожденчество. Это проявилось не только на идеологическом и ментальном уровнях, но было зафиксировано правом. В 1934 году была принята статья об уголовной ответственности за гомосексуализм, а через два года законодательно же были запрещены аборты. Эти явления объявлялись буржуазными. В 1936 году была принята сталинская конституция, законодательно закрепившая победу в СССР социализма. Таким образом советская власть определяла роль сексуальности в социалистическом обществе - биологическое воспроизводство, четко определены гендерные патерны. Демон сексуальности, выпущенный на свободу социалистической революцией, был надолго загнан в глубокое подполье.

Хочется особо отметить, что оценочный характер современных исторических конструкций сталинской эпохи - и в том числе, деэротизации и асексуальности культуры этого времени - как отрицательного явления мне представляется неверным. В объяснительных построениях, как правило, не учитывается культурно-исторический контекст, привносятся недопустимые современные коннотации. Да, несомненно, в 30-годы усилилось управление частной жизнью, деэротизировалась общественная жизнь, но с точки зрения социальной стабильности для этого времени была возможна, видимо, только такая линия.

Само понятие "социалистический" оказывается лишь идеологическим прикрытием реставрации империи. Социокультурные нормы сталинской эпохи были возвращением к нормам европейской культуры XIX века. Как справедливо отмечает тонкий знаток XIX века А.Левандовский, "внутренняя органика империи изменила большевистский замысел, первоначально ориентированный на разрушение всего имперского". Сталин вернул в Россию XIX век, и мы до недавнего времени ели консервированную (консервативную, пуританскую и т.д.) культуру.

Поражают не столько даже глубинные совпадения и аналогии сформировавшегося советского строя и царского режима (здесь как раз очень много принципиальных расхождений), сколько совпадения, носящие внешний, этнографический характер. В архитектуре возрождается ампир, на улицах появляются дети в матросках - характерной дореволюционной одежде, вводится школьная форма, мало чем отличающаяся от гимназической, возобновляется раздельное обучение в школах. В школах же с новой силой начинается бескомпромиссная война с подростковым онанизмом, ведущаяся врачами и педагогами с начала XVIII века и прерванная на время революционных катастроф.

Но если советской культуре было вполне понятно, как воспитывать школьников (их превратили в маленьких взрослых), - то, что делать с дошкольниками в рамках советской идеологии, было не совсем ясно. Дошкольник превратился в подкидыша, который гуляет сам по себе (фильм "Подкидыш"), в черное непонятное существо, которого, как котенка, можно поласкать, спеть колыбельную и отфутболить соседу (фильм "Цирк"). Советская идеология совершенно игнорировала явления, которые не поддавались активной социализации, не вписывались в рамки новой социокультурной концепции. Пути трансформации взрослой сексуальности были понятны, но хотелось еще и "активно вмешиваться в воспитание грудного младенца". Увы, советская власть не обладала технологией для такого вмешательства. В этом смысле младенцы могут рассматриваться как самая антисоветская социальная группа.

Массовые фотографии и кинохроника конца 30-х √ 40-х годов мало чем отличаются от предреволюционных фотодокументов: примерно те же типы и та же мода. Офицер НКВД на отдыхе в Крыму с женой на фоне пальмы, школьники на катке, чиновник и барышня в кафе. Спортивные и накаченные мужчины, грудастые, с крутыми бедрами женщины - вполне бидермаеровский идеал. Роль женщины ограничивается кухней и детской.

Она теряет свою личностную самодостаточность в сталинской патриархальной культуре, она становится слепком с мужского образа. Характерен в этом отношении знаменитый памятник 1937 года "Рабочий и колхозница" Мухиной. Композиция этого памятника была точной копией с античной скульптуры Антенора, изобразившего двух тираноубийц Гармодия и Аристогитона, но, даже не зная этого факта, мы видим, что женщина-колхозница - это слегка модифицированный античный атлет.

Такая же история в распределении гендерных ролей происходит и в культовом фильме советского времени "Цирк". Этот фильм декларирует принцип советского социального конструктивизма. Для советской власти уже не существует преград и границ в социокультурном пространстве: ни цвет кожи, ни этничность, ни пол, ни возраст, ни даже классовая принадлежность для окрепшей власти не имеют значения. Любому человеку найдется место в строю. И вот уже на параде маскулинности вместе со всеми марширует "западная штучка" актриса цирка Марион Диксон. Декадентка, полюбив настоящего советского человека Петровича, превращается в его слепок. Показательно, что еще не изощренному в технологии советскому кинематографу удалось создать хрупкой и изнеженной актрисе Любови Орловой мощный атлетический торс в заключительной сцене "Цирка".

Культ маскулинности и патриархальность оставались основной ценностью вплоть до 60-х годов. На образ и моделирование тела не повлияла особенно ни начавшаяся война, ни послевоенная половая асимметрия.

От фемининности к андрогину

Как это ни странно, но демографический перекос военной и послевоенной поры, резкое уменьшение мужского населения, не отразился на культурной ситуации 40-х - 50-х годов; наоборот - патриархальные тенденции усилились. Мужчина превратился в абсолютную непреложную ценность. Утрата мужа и отца на войне не отражалась пока на патриархальных моделях гендерной идентичности, срабатывали мощные инерционные механизмы традиционной культуры.

Сталин - идеальный муж и отец - незримо присутствовал в каждой семье, поэтому было неважно, есть ли в семье реальный биологический мужчина. Для построения и воспроизведения гендерной идентичности, конечно, важно, если гендер, образ тела, характер сексуального поведения передается непосредственно от родителей детям, но в условиях патриархата все эти образы жестко экстраполируются культурой и точно воспроизводятся адресатом.

Ситуация с гендерной идентичностью "поплыла", когда вместе с хрущевской оттепелью растаял в культуре и образ отца. Дети войны, прежде всего мальчики, в культурном смысле потеряли четкий мужской образ.

Культура, начиная с 60-х годов утратила ярко выраженную маскулинность, становилась все больше фемининной. Вместе с уходом маскулинности из культуры в советской иконографии исчезло мужское тело. Именно в 60-е годы мужчина превратился в сакрального героя без тела. Вечный огонь - памятник Неизвестному солдату, открытый как раз в середине 60-х, - отметил этот уход мужского и маскулинного из культуры. Родина-мать стала доминировать в символическом пространстве, обозначив наступление советского социалистического матриархата.

Мужчине предлагалась романтическая роль, роль не предполагающая активного социального и сексуального присутствия, - роль поэта, космонавта, геолога.

Советские женщины незаметно даже для самих себя обрели власть. Воспитание детей в семье и школе стало исключительной прерогативой женщины, которая, ощущая нехватку мужского в культуре, переносила свою любовь-власть на своих сыновей, окончательно теряющих идентификационные ориентиры, что отразилось в феномене мужской инфантильности.

Пожалуй, только мощно присутствующий в советской культуре институт всеобщей воинской повинности удерживал в ней традиционный мужской образ, сохраняя элементы патриархальной гендерной конструкции. Не случайно на бытовом уровне считалось, что стать "настоящим мужчиной" можно только пройдя армейскую школу. Начиная с 60-х годов армия оставалась единственным институтом мужской инициации.

Поиск мужского образа в кинематографе начался с фильма "Зеркало" Тарковского, в котором, как верно подметил культуролог А.Синельников, постоянно идет речь о муже и отце, только лишь как о сакральном образе, так и не нашедшем своего воплощения на экране.

Диагностируют проблему новой гендерной ситуации 70-х √ 80-х годов и такие фильмы, как "Москва слезам не верит", "Служебный роман", "Осенний марафон", "Блондинка за углом". Во всех этих фильмах - маскулинные, сильные, но неудовлетворенные, ищущие "настоящего мужчину" женщины и убегающие, прячущиеся мужчины. К концу 80-х - началу 90 годов можно констатировать латентно развивающийся кризис традиционных гендерных идентичностей, которые в патриархальной системе ценностей описываются как мужская маскулинность и женская фемининность. Отсутствие в культуре мужского тела привело к размыванию и женской идентичности, разрушению устойчивой бинарной оппозиции. В условиях, когда такие сложные процессы социокультурной перекодировки протекали в отсутствии адекватного языка (на Западе такой язык сформирован политическим и научным феминизмом), стал разрушаться и весь социальный организм советской империи. Можно с полным основанием утверждать, что крах СССР - это результат того, что советская власть как носитель маскулинности не удовлетворяла больше феминниное общество начала 90-х годов.

Процесс вестернизации страны перевел всю эту сложную ситуацию в принципиально новый культурный контекст. Общество потребления диктовало свои законы, для него абсолютно безразличен пол. Мужское и женское, маскулинное и фемининное причудливо переплетаются в любых возможных вариантах. Сексуальность заполняет все социальное пространство. В этом пространстве тела превращаются в андрогинные манекены, а вещи наделяются полом. Кухонный комбайн или пылесос - вот подлинные объекты сексуальных желаний современного человека.