И наши вечера- прощанья,
Пирушки наши - завещанья,
Чтоб тайная струя страданья
Согрела холод бытия.

Б.Пастернак

И все же наше поколение, воспитавшись на этой заразе, на этой "роскоши человеческого общения", упорно продолжает в том же духе. Если не получается очно - то по Интернету.

А.Ярхо

Рассказ Аллы Ярхо, беспристрастный и "антиностальгический", описывает жизнь, которая некогда нас объединяла. "Нас" в широком смысле, то есть разные круги московской интеллигенции. И нас в узком смысле: Алла была постоянной участницей моего самого первого семинара, а было это в 1967 году...

Я же, в свою очередь, была завсегдатаем домашних музыкальных вечеров и чаепитий в их семье. Кроме того, муж Аллы, известный математик А.Звонкин (для меня - Саша), бывал на моих домашних семинарах более поздних времен. Ему я обязана некоторыми важными теоретическими идеями, и у нас даже есть совместные публикации.

Так что могу поклясться, что в нарисованной А.Ярхо картине все - чистая правда. Но там, где автор картины (она же - хозяйка дома) ограничилась максимально скромной рамой, гость может позволить себе большее - будь то изыск в подборе рамы или подсветка, или, быть может, брошюра, описывающая историю создания полотна...

Начну с того, что в рассказе А.Ярхо почти ничего не говорится о социальном статусе участников "посиделок" (это конец 70-х и 80-е годы). Мимоходом упомянутая "неутомительная" служба в среднем советском учреждении может навести читателя на мысль о том, что музыкальные вечера у Звонкиных собирали маргиналов или представителей "поколения дворников и сторожей". А ведь все обстояло ровно наоборот!

В большинстве своем друзьями семьи Звонкиных были однокашники Саши по мехмату, его товарищи по "колмогоровскому" интернату для математически одаренных школьников, знакомые Аллы по межфакультетской лаборатории Налимова. Это были сильные математики, организаторы знаменитых школьных олимпиад и первого компьютерного клуба, авторы журнала "Квант" и "Успехов математических наук".

На потертой тахте, где я обычно сидела, моим соседом справа мог оказаться лауреат премии Филдса (как известно, по математике Нобелевская премия не присуждается), а соседом слева - разнообразно и, я бы сказала, экзотически талантливый Степа, тогда - друг Гарри Каспарова, а в будущем - приятель Билла Гейтса.

Меломаны и эстеты, не пропускавшие выступлений квартета Бородина и фильмов Висконти и Муратовой, жили весьма скромно на зарплату, которую им платили в разных лабораториях и НИИ за работу в качестве программистов. Те, у кого были семьи, подрабатывали переводами и преподаванием. Их (в среднем) немалая занятость была, как мне помнится, преимущественно добровольной. Например, так называемая "детская математика" - кружки, клубы, олимпиады, заочная физматшкола, целая культура вокруг журнала "Квант" - будучи сугубо советским феноменом, держалась на энтузиазме людей именно этого круга и этих интеллектуальных интересов.

"Роскошь человеческого общения" - это такая же безусловная, а вовсе не ностальгически воображаемая реальность тогдашнего стиля нашей общей жизни, как отсутствие в продаже детских колготок и оправы для очков и изобилие отечественных грампластинок "моно" Апрелевского завода по 1 рубль 45 копек за штуку.

Семья Звонкиных обреталась в стандартной трехкомнатной квартире в Ясеневе, куда я обычно добиралась автобусом от "Юго-Западной" - станцию "Ясенево" построили позже. Одна из комнат была детской, в другой был кабинет Саши (книжные полки и письменный стол).

Музыку слушали в "большой" комнате - там стояло фортепьяно, секретер Аллы, раздвижной стол, тахта, полки с книгами и пластинками и польский проигрыватель. Телевизора у Звонкиных не было. По сегодняшним понятиям эту обстановку сочли бы аскетической, а по тогдашним - она была "нормальной".

С учетом того, что гостей набиралось иной раз человек восемнадцать, а может и больше, удачным было наличие большого "холла" - прихожей, где мы сваливали куртки, сумки и обувь. Когда начинали слушать музыку, то дверь из комнаты в прихожую закрывали, а дверь на лестничную площадку оставляли открытой, чтобы вновь пришедшие могли входить относительно бесшумно.

Перед "музыкой" обменивались книгами, пластинками и новостями. В какой-то момент Алла удалялась на кухню и ставила в духовку пиццу - по тем временам блюдо скорее парадное, функционально тождественное какой-нибудь русской кулебяке "о четырех углах". Когда кончалась музыка, молодые люди раздвигали стол, дамы несли из кухни чайные чашки и открывали коробку с тортом, а хозяйка дома подавала пиццу, сообщая при этом, что с этого угла - без томата, а вот с того - без лука.

Мне эта процедура запомнилась, ибо сопровождалась комментариями: "Уж эти мне общежитские мальчики!"

За чаем беседовали взахлеб, обсуждая книги, фильмы, концерты, выставки, а также околонаучные сюжеты и анекдоты: кто защитился, напечатался, выступил с докладом на Математическом обществе. Менее всего эти застольные разговоры можно было бы отнести к разряду "table talk" - А.Ярхо недаром говорит об "истовости застолий". Выражаясь словами Варлама Шаламова, это был "наш спор - о свободе, о праве дышать".

Соблазнительно было бы думать, что Пруста мы читали "назло" властям и режиму, - эта логика позволила бы представлять нашу общую историю в формах рассказанной А.Звонкиным притчи. На деле обостренный интерес к книгам, кинофильмам, живописи и соответствующий накал общения по поводу прочитанного и увиденного был просто способом жить и дышать.

Примечательно же иное: этот способ был необходим вполне реализовавшимся людям, у которых, как я уже отмечала, свободное время было отнюдь не в избытке. Те, кому сейчас под тридцать, голод 90-го года вспоминают как эксцесс перестроечного быта. В 80-е было полегче. Что вовсе не значит, что быт тех лет был простым.

Два запомнившихся мне рассказа Звонкина тому примером.

Один относится ко времени, когда в семье появился первый ребенок. Пришествие памперсов состоялось спустя полтора десятка лет. Стирать детские пеленки тогдашними стиральными порошками было заведомо небезопасно. Эквивалент нужного моющего средства изготовлялся из детского туалетного мыла, которое время от времени исчезало из продажи. Однако достать мыло - это был лишь первый шаг. Далее приходилось брать крупную терку и с ее помощью превращать куски мыла в мыльную стружку. Мыло - не морковка, так что это было занятием не для неусидчивых.

Рассказ второй я помню почти дословно. Рядом с домом был "Универсам", куда Звонкин ходил за продуктами. "Представляете, - рассказывал Саша, - в пустой зал мужики из подсобки выкатывают огромный проволочный контейнер с полугнилой капустой, и на этот контейнер наваливается толпа".

Надеюсь, я не нарушу privacy Аллы Ярхо, если упомяну, что в описываемое время она работала, растила двух маленьких детей, давала частные уроки английского, а также шила и вязала на всю семью. Так что сравнение с французскими салонами 60-х слегка хромает...

Вернусь к музыке. Замечу, что, собираясь у Звонкиных, слушали мы не абы что и не абы как. Я имею в виду не качество звучания (польская вертушка и усилитель "УКУ"), а продуманность программы. На моей памяти "музыкой" руководил Володя Шарипанов, трагически погибший в конце 80-х - его сбила машина. (Музыкальные вечера прекратились именно с его смертью: мучительно было бы продолжать собираться, как если бы ничего не случилось.)

У Володи было солидное музыкальное образование и огромная фонотека. Он не только подбирал пластинки и сообщал некие вступительные сведения; насколько я помню, в один из "сезонов" он прочитал целый цикл лекций по истории и теории музыки. Раз в год, перед Пасхой, мы слушали "Страсти по Матфею", непременно с текстами. Мне запомнилось еще и прослушивание "Волшебной флейты" Моцарта, потому что текст был на пленке и проецировался на стену.

Случалась и "живая" музыка. Особенно яркое впечатление - "Альтовая соната" Шостаковича: на фортепьяно играл Сережа Мильштейн (кажется, великий Натан Мильштейн приходился ему двоюродным дедом), на альте - его жена, музыкант со строгим и тонким вкусом.

И сейчас, наверное, найдутся музыканты, готовые выступить в кругу знатоков. Есть и меломаны. Тем более, что хоть и дороги, но все же не вовсе недоступны системы с таким качеством звучания, сравнение с которым может выдержать разве что акустика Малого зала Консерватории. И не надо проецировать на стену домодельную пленку с текстом - буклет с текстами на трех языках вложен в комплект компактов с записью вашей любимой оперы...

А описанные в очерке А.Ярхо музыкальные вечера и характерный тип общения, увы, ушли в небытие.

Нередко констатируют, что домашние семинары, музыкальные вечера и поэтические чтения кончились, ибо кончилась "интеллигенция". Мне это представляется расхожей банальностью, обычно заменяющей ответы на сложные вопросы. "Советская" интеллигенция действительно исчезла вместе с советской властью. Другое дело, что мы плохо знаем и нашу "элиту" (кого бы под ней ни понимать), и нашу "массу".

По данным массовых опросов ВЦИОМ, даже в 1999 году 30% опрошенных хотели бы видеть своих детей врачами, инженерами, учителями - и это несмотря на невыплаты зарплат и нищенское положение медицины и школы.

57% опрошенных в числе "требований к поколению детей" назвали стремление к знаниям, 33% указали на умение понять другого, 65% хотели бы, чтобы их дети были честными и порядочными. Только по 11% набрали установки "не давать себя провести" и "стремиться занять видное положение".

Таковы мнения "среднего" человека, всегда настроенного консервативно, чаще всего склонного считать, что "раньше было лучше".

Тем более неочевидно, что в нашем социуме повывелись люди с целями и ценностями, условно говоря, "интеллигентского" типа. Меня особенно занимает, сколько им сейчас лет. Младое ли это племя? И в какой мере незнакомое?

• "Век XX и мир": урановый могильник российской интеллигенции (интервью Глеба Павловского Русскому Журналу)