• Фридрих Руге. Война на море. 1939-1945
• Кром М.М. Историческая антропология
• Акунин Б. Пелагия и белый бульдог
• Семенов Ю.И. Философия истории
• Кристиан Жак. Нефертити и Эхнатон

Книжки с танками, самолетами и военными кораблями, которые грозно уставились орудиями в физиономию покупателя, - это, кажется, единственная разновидность историографии в общедоступной розничной торговле. Ее продают даже в киосках у метро. Наверное, кому-то кажется, что эти книжки - вроде компьютерных "стрелялок".

Но сочинение адмирала Руге - отнюдь не пустая "стрелялка". Как эсминец не перепутаешь с плавучим рестораном, так и этот 400-страничный том, вышедший впервые на немецком языке в 1954 году, имеет все признаки серьезного исследования. Справочный аппарат, детальное описание и схемы основных сражений и десантных операций, квалифицированная экспертиза всей той техники, которая применялась противоборствующими сторонами, и - главное - методология. Автор старается рассматривать войну на море в контексте тех материальных (экономических) факторов, которые и делают ее возможной. Стратегии удачны или неудачны в зависимости от того, насколько они учитывают, "чем живут" государства, свое и неприятельское.

Соединенное же Королевство, это ядро Британской империи, напротив, зависело от моря еще больше, чем в первую мировую войну, ибо население его возросло, а собственные ресурсы Британских островов не увеличились. Правда, на этих островах добывалось достаточно угля, а потребность в железной руде частично удовлетворялась за счет собственной добычи, но угольная промышленность зависела от ввоза крепежного леса в потребном количестве. 11 миллионов кубометров леса, 8 млн. т железной руды, значительная часть продовольствия, вся нефть (12 млн. кубометров) доставлялись морским путем. Величие и падение Великобритании зависело от этого импорта, достигавшего в 1938 году 68 млн. т (с.46).

Вот из каких объективных обстоятельств произрастает сценарий великой Битвы за Англию, развернувшейся на океанских просторах. Руге не был бы знатоком своего дела, если бы он этого не понимал и не учитывал. Причем взгляд старого морского волка - внимательный и дотошный. За формально-благополучными показателями кораблестроения, развернутого в Италии по приказу дуче, Руге отмечает слабость итальянской промышленности, которая была заведомо не способна обслуживать геополитические фантазии "Mare Nostro" ("Наше море", с.132). Всюду, где автор сохраняет верность научной объективности, его книга представляет огромный интерес.

Объективность ни в коей мере не устраняет из рассмотрения "человеческий фактор". В одинаковых условиях немецкие и итальянские подводники показывали совершенно разные результаты - вот "как много значат знания и вера в свои силы" (с.190). С этой точки зрения Руге дает оценку и нашему флоту. Она может показаться несправедливой - но к ней не мешает прислушаться. "Русские хорошо стреляли, а очутившись в тяжелом положении, экипажи мужественно сражались до конца... Однако им не хватало способности быстро оценивать и использовать столь быстро меняющуюся на море оперативную и тактическую обстановку" (с.189). И, конечно же, приводимые Ф.Руге данные в очередной раз возвращают к "неудобному" вопросу о роли Франции в последней мировой войне. Безусловное мужество Шарля де Голля, Марка Блока и других героев Сопротивления не может отменить того, что мощнейший французский флот не только не продолжил борьбу с нацистами после поражения на суше (как это сделали, например, польские подводники), - он неоднократно открывал огонь по англичанам (с.103-106). Причем именно тогда, когда Англия воевала в одиночку и судьба ее висела на волоске. Предательски повели себя военно-морские и сухопутные силы Франции в колониях, не подвергавшихся опасности со стороны немцев.

Но Руге не просто исследователь, он - участник событий, прошедший под гитлеровскими знаменами всю войну, начиная с нападения на Польшу. Это наложило свой отпечаток не только на структуру книги (о Тихоокеанском ТВД сообщается наспех и без особого интереса), но и на ее идеологию. Отставной адмирал остался нацистом. Он не только не признает ответственности Германии за вторую мировую войну, но и пытается переложить вину на антигитлеровскую коалицию. Оказывается, "проводимая Черчиллем английская политика не была конструктивной и знала лишь одну цель войны: уничтожить национал- социализм..." (с.101). Действительно - до чего неконструктивно! Вот еще перл, заимствованный у Геббельса: "Рузвельт, который, подобно Черчиллю, носился с идеей крестового похода против Германии, тогда еще не сумел уговорить свой народ отказаться в пользу этой сомнительной политики от разумного и одобренного конгрессом изоляционизма..." (с.126). В оккупации Норвегии виноваты сами норвежцы (с.84). Решения Нюрнбергского трибунала сомнительны (с.90). Ни одно из этих высказываний не сопровождается комментариями русского редактора (!). Автор критикует Гитлера, но не за преступную политику, а за недостаточную эффективность ее проведения в жизнь. Имеются в виду не только конкретные ошибки в руководстве армией и флотом, но, например, то, что фюрер недооценил готовность "патриотически мыслящих французов... идти вместе с Германией" (с.103).

Коричневые вкрапления в исследовательскую работу представляли бы отдельный научный интерес. Можно поразмышлять о том, насколько реальны были разногласия между нацистами и кадровым немецким офицерством - или они понадобились, когда пришло время отвечать за содеянное? И что за "денацификация" проводилась американцами в Западной Германии, если в 1954 году нацистских взглядов можно было не стесняться? И т.д.

Вероятно, для здорового общества высказывания Руге не более опасны, чем кровожадная ксенофобия героев какого-нибудь древнего эпоса. Вопрос - можно ли наше общество считать здоровым? По ходу работы над рецензией я включаю телевизор и вижу, как "патриотически мыслящие русские" со свастиками пикетируют Ростовский суд, вскидывая руки тем самым жестом, которым адмирал Руге приветствовал своего фюрера. Может быть, в такой ситуации разумнее было бы использовать для народного просвещения какие-то другие книжки, а "Войну на море" оставить профессиональным историкам.

Повестями и романами непонятно о чем уже никого не удивишь. А вот учебники и лекционные курсы по "взгляду и нечто" - это что-то новенькое. И если простой читатель может открыть толстый журнал, пролистать и, выругавшись, закрыть, то бедный студент на лекции такой возможности лишен.

Как сообщает автор на первой же странице, "историческая антропология" (далее, для краткости, ИА) - это научное направление. Логично было бы ожидать, что на второй или третьей страницах он объяснит, в чем суть данного направления и чем оно отличается от других. Напрасные надежды. Оказывается, "определения" сильно упрощают историографическое явления". А "любые суждения об исторической антропологии должны строиться не на логическом допущении, не на том, что, по мнению того или иного современного автора, можно или следует понимать под этим термином, исходя из самого названия (возможности различных толкований в таком случае безграничны), а на анализе того, чем была и чем стала историческая антропология за несколько десятилетий существования этого направления в гуманитарной науке Европы и США. Именно такой подход к изучению данной проблемы избран в предлагаемом вниманию читателей пособии" (с.4).

Если не поняли, перечитайте еще раз - "определение", ей-богу, достойно Франсуа Рабле. Того эпизода, где мэтр Ианотус научно обосновал право собственности на колокола. Мэтр Кром предлагает студентам оценить, "чем было и чем стало" непонятно что, не указав признаков, по которым это самое "the thing" можно было бы опознать и отличить от соседнего невесть чего.

Скрупулезная объективность требует указать, что в примечании дано и другое определение (по В.А.Муравьеву), которое автор пособия считает "сухим и безжизненным". ИА - "одно из направлений интегративного анализа прошлого, отличающееся установкой на изучение представлений и мотивов человеческого поведения, взятых во взаимосвязи со всеми элементами и сторонами социальной системы, и способное анализировать любые формы человеческих действий и поступков". Если в этом нагромождении ученых слов есть какой-то смысл (что спорно), то он применим практически к любому историческому исследованию. Как гороскоп.

Так о чем же лекционный курс?!

Чтобы не пересказывать 75 страниц, возьмем "отечественный" раздел. Автор о нашей науке не слишком высокого мнения (общую характеристику см. на с.57), поэтому перечень имен и работ у него получился недлинный. Б.А.Романов, А.Я.Гуревич, Ю.Л.Бессмертный - и скороговоркой еще 7 исследователей младшего поколения. Е.Б.Смилянская отнесена к ИА за то, что занимается народным православием. А, например, А.Ю.Юрганов - за исследование государственной символики на печатях.

Почему не И.Я.Фроянов - за использование былин в качестве источника по Киевской Руси? Чем печати "человечнее"? Вся ИА сводится к совершенно произвольному, случайному набору имен, краткому пересказу работ и невнятному теоретизированию вокруг, вроде сообщения, что "религиозная антропология" - это "изучение субъективного аспекта веры" (с.55). Интересно, а как еще можно изучать религию? Хотелось бы ознакомиться с научными работами, в которых крокодил Себек, летающие над Тибетом ламы или, например, "мироточащие" иконы последнего российского императора предстают в своем "объективном" аспекте.

В 90-е годы мы постоянно сталкиваемся с нагромождениями псевдоученой зауми вокруг мыльных пузырей: "художников", бегающих по галереям без штанов, "сетевой литературы" и пр. Но в данном случае речь идет не о мыльной, а о настоящей науке, об исследователях, которых используют как солдатиков в бессмысленной игре.

Традиционное понимание слова "антропология" - "наука о происхождении и эволюции человека, образовании человеческих рас и о нормальных вариациях физического строения человека" (Большой энциклопедический словарь, 1998). И именно в таком контексте мы можем сказать, что, например, историк Б.Ф.Поршнев занимался "социальной психологией, этнографией и антропологией". Конечно, слова - всего лишь условность. В общественных науках значительная часть терминологии многозначна. А если очень хочется, то серых гладкошерстных кошек можно называть мышками. Но будет ли это удобно?

ИА в значении, далеком от общепринятого, появилась из законного недовольства тем, что историческая наука (не только советская) за экономическими выкладками теряла живого человека, того самого anthropos'а. Чувство это породило несколько превосходных работ (в частности, А.Я.Гуревича о европейском средневековье), но так и не оформилось в отдельное направление или методологию. И если пособие М.М.Крома может о чем-то внятно свидетельствовать, то только об этом. Об отсутствии предмета. А самая большая беда приключилась тогда, когда смутную тень ИА решили приспособить к политконъюнктуре. Процитируем тот же лекционный курс:

Еще сравнительно недавно какие-либо методологические новшества в отечественной исторической науке были возможны только под флагом возвращения к "подлинному" марксизму в рамках "единственно верного учения". Но вот идеологические оковы спали...

Никуда они не спали. Просто одну схоластику (от ЦК КПСС) заменили другой. От мистера Сороса.

Каким образом в почтенное академическое сообщество вдруг затесался детектив? Вполне закономерно. Во-первых, мы прекрасно знаем, что автор - почтенный представитель этого самого сообщества. Во-вторых, "Пелагия..." будет интересовать нас именно с исторической точки зрения.

Блестящая детективная завязка в тургеневских интерьерах (помещичья усадьба, родственники и друзья родственников в гостях у хозяйки, богатое наследство и любовные многоугольники) подклеена к истории Ревизора, "эмиссара Святейшего Синода", прибывшего из Питера в провинцию.

Но "под этой личиной скрывался, блин, уголовник...".

А заодно еще политический провокатор. То есть даже и не скрывался особенно, потому что его мерзкая сущность ясна с первой же страницы, на которой появляется "петербургский ферт".

И лицом Бубенцов оказался не красавец: черты острые, хищноватые, нос клювом, светлые немигающие глаза чем-то напоминают совиные... Голос у него оказался негромкий, ленивый, с небрежным растягиванием гласных. По лицу вяло гуляла скучливо-любезная улыбка (с.59).

Кто же извлек это существо из тюрьмы, где Бубенцов отбывал 10-летний срок, и отправил разорять ни в чем не повинную губернию? Лично обер-прокурор и всесильный императорский фаворит Константин Петрович Победин. В последнем трудно не опознать К.П.Победоносцева. Так же элементарно в омерзительном извращенце "Симеоне Александровиче" (из предыдущего романа Акунина) угадывался великий князь Сергей Александрович, убитый Иваном Каляевым.

Нельзя очередной раз не отметить смелость писателя. Наперекор всеобщей моде на средневековое мракобесие Акунин представляет "Победина" и Ко отнюдь не в ангельских перьях. Но ведь и дьявольские хвосты, которыми с самого начала помахивают отрицательные персонажи, лишают детектив всякого смысла. И своим положительным героям автор слишком уж облегчает задачу.

"Беседы преосвященного Митрофания" - тот позитив, который автор противопоставляет цинизму и демагогии Синода, - слишком уж поверхностны. "Подберите себе в ближние помощники людей честных и дельных: вице-губернатора, управителя государственным имуществом, начальников акцизного и губернского управлений, а также руководителей судебной, контрольной и казенной палат. Ну и, конечно, полицейскую верхушку, это беспременно... И перво-наперво Уговор меж собою заключить: не для того мы за гуж беремся, чтобы обогатиться, а для того, чтобы дело сделать. А кто слабину в себе почувствует - сам уходи или не обижайся, если тебя попросят уйти..." (с.208).

"Если кто-то кое-где у нас порой / Честно жить не хочет..."

Читатель может возразить: остросюжетное произведение - не философский трактат. Однако философские отступления в бестселлерах Умберто Эко, Станислава Лема, братьев Стругацких не производили такого впечатления.

Зловещая роль Победоносцева в истории России определялась не тем, что опорой ему служили опереточные злодеи с отклонениями психики (в романе Акунина обер-прокурорский ревизор на первом же приеме у губернатора ведет себя примерно как Максим Суханов - Хлестаков в спектакле Мирзоева (с.61). И не дурными качествами характера самого обер-прокурора - есть основания полагать, что он сам искренне верил в те идеи, которые проповедовал. И даже не тем, насколько эти идеи были оторваны от жизни и реакционны. Беда в том, что в русском обществе так и не сформировалось здорового консервативного направления, которое отделило бы себя от Победоносцева и его учеников, включая последнего Романова.

Между мракобесами и революционными радикалами не нашлось никакой третьей силы.

Эту трагедию замечательно раскрыл историк А.Я.Аврех, чьи работы еще будут оценены по достоинству, когда схлынет мода на "державных новомучеников", "Россию, которую мы потеряли..." и пр.

Естественно, Борис Акунин не обязан соглашаться с профессором Аврехом, тем более с рецензентом Смирновым. Он имеет право на собственную концепцию русской истории.

Но в любом случае конфликт, положенный им в основу "Пелагии...", мог бы быть не столь простым и предсказуемым. Роман от этого только выиграл бы с любой точки зрения. И как детектив, и как размышление о судьбе Отечества. Но для этого, наверное, следовало бы тратить на сочинения столько сил и времени, сколько требуют сами сочинения, а не контракт с издательством на серию в одинаковых обложках.

Единственный очевидный недостаток книги - название. Ни философия, ни тем более история в этом не виноваты, но у современного читателя оно ассоциируется с необязательными рассуждениями вокруг да около науки. К работе Ю.И.Семенова эта презумпция виновности применима с точностью до наоборот.

Профессор Семенов - крупный специалист по истории первобытного общества. Это вам не история КПСС и не политология, а почти что точная наука. Все причинно-следственные связи обнажены. Как потопаешь (с копьем за кенгуру), так и полопаешь. А как полопаешь, так и пофилософствуешь.

Ученый показывает, что по тем же законам живет и любое другое общество. Только их действие опосредовано, усложнено (например, топают одни, а лопают и философствуют совсем другие) и задрапировано, то есть скрыто от глаз.

Еще 15 лет назад выход такой книги, как "Философия истории", стал бы не цеховым, а общественным событием. Но до Горбачева она могла выйти только в самиздате. Ведь автор не выделяет из череды эксплуататорских режимов тот "неополитарный", который стал результатом победы Октябрьской революции (с.280). А "политарный способ производства", по его классификации, зарождается в Египте и Шумере в IV тысячелетии до н.э. (с.248-250).

После Горбачева "Философия истории" выходит... тоже в самиздате. См. данные о тираже. Может быть, Интернет поможет размножить книгу сверх установленного лимита.

Основания для этого следующие. Во-первых, чисто прагматическое. Перед нами - роскошный курс историографии, то есть истории исторической науки, а она изучается тысячами студентов соответствующих факультетов. Автор этих строк, будучи одним из них, искренне недоумевал, почему великая драма идей - то есть эволюция представлений homo sapiens о его собственном обществе - получается такой скучной и догматичной. Со временем понял, почему. А Юрий Иванович Семенов формулирует позиции - как свои, так и чужие - честно и внятно. Он обладает той интеллектуальной смелостью, которая выделяет талантливого профессионала из "поточного сознания" эпохи. Не случайно на обложке "Философии истории" изображен Эхнатон - первый известный нам великий еретик, противопоставивший собственную мысль тому, что принято и обязательно.

Сдавая зачеты и экзамены по этой книге, ты можешь, конечно, всего не договаривать. Чтобы раньше времени не выделяться - пока ты еще не фараон и даже не профессор. Но главного не забудешь и не перепутаешь, потому что в семеновском курсе историографии есть внутренняя логика и драматургия.

Отдельной благодарности заслуживает глава "Провиденциализм и русская религиозная философия". "Появились вначале обширные статьи, а затем и монографии, в которых пелась хвала этим русским религиозным философам. Утверждалось... что ими был внесен неоценимый вклад в сокровищницу мировой культуры, что ими были сделаны величайшие открытия, которые намного продвинули человеческую мысль... Единственное, что не сообщалось, это - что же все-таки открыли русские религиозные философы, в чем конкретно заключался их вклад..." (с.233). Приводя цитаты из Н.А.Бердяева о Христе как "основе и источнике истории", Ю.И.Семенов замечает: "Если бы он (Бердяев) был буддистом, то с такой же точно убежденностью писал бы, что история идет к Будде и от Будды... К науке все это не имеет ни малейшего отношения. И, конечно, в историософских рассуждениях Н.А.Бердяева нет ни грана оригинального. Все основные его идеи содержались еще в труде Августина Аврелия "О граде божьем" (413-427). Но если эта работа заслуживает внимания как первая, в которой была изложена определенная концепция мировой истории, то уже труд епископа Ж.Б.Боссюэ "Рассуждение о всемирной истории" (1681), в котором излагались в основном те же концепции, был явным анахронизмом. Когда же подобного рода взгляды пропагандируются в начале ХХ века, их совершенно невозможно принять всерьез. Возникает впечатление какой-то мистификации" (с.234).

Очень хотелось бы, чтобы поклонники С.Н.Булгакова или И.А.Ильина так же внятно и честно сформулировали свою позицию. Хотя бы на страницах РЖ. Но мне почему-то кажется, что они не станут вступать с Ю.И.Семеновым в открытую дискуссию. Куда спокойнее сделать вид, что его книги не существует и продолжать повторять как мантру: "Иван Ильин - великий русский философ..."

Кроме курса историографии, труд Ю.И.Семенова содержит еще и подробное изложение собственных взглядов автора на общество, в том числе современное. А дать научное описание незавершенных процессов, пожалуй, немногим легче, чем самому себя вытащить за волосы из болота.

Многих насторожит то, что автор конструирует новую терминологию в противовес общепринятой. Базовое понятие - "социально-исторический организм", сокращенно "социор", "относительно самостоятельная единица исторического развития" (с.20). Стоит ли умножать число терминов сверх необходимости? Встречный вопрос - а стоит ли тратить сотни страниц на "споры о словах", если "общепринятые" термины "общество", "культура" etc едва ли не каждый автор понимает по-своему? Как обеспечить точность перевода с немецкого (не говоря уже о китайском), если приходится все время переводить с русского на русский?

Во всяком случае, "политарный" вместо привычного "тоталитарный" - замена безусловно удачная, поскольку подчеркивает глубинную связь деспотических бюрократий ХХ века с их прототипами в древности, то есть вписывает эти "социоры", внезапно возникающие посреди рыночного благополучия, во всемирно-исторический контекст. "Снобистская культура" вместо "элитарной", "коммерцкультура" вместо "массовой" - тоже неплохие замены, поскольку отражают суть явления (с.312-313).

Естественно, обобщающий труд столь исполинского масштаба не может не вызывать частных возражений по мере того, как он затрагивает специализацию каждого читателя. Вот, например, глава о современной культуре. "Тому, кто знает этнографию, невольно бросается в глаза, что современная западная музыка и танец воспроизводят все более первобытные образцы этих видов искусства. Исчезает все то, что было плодом пятитысячелетнего развития" (с.312). Смешно было бы отрицать, что музыкант симфонического оркестра как музыкант бесконечно профессиональнее "рокеров" (кроме тех, кто, как А.Градский или А.Пантыкин, пришел в рок через консерваторию). Трудно согласиться с однозначно-негативной оценкой огромного культурного пласта. А она, на мой взгляд, проистекает из того, что Ю.И.Семенов игнорирует проблему бытования искусства. Ведь в ХХ веке профессиональное музицирование (а также литература, живопись etc) переселилось в специальный департамент, отгороженный стенами консерваторий от презренного быта. Джазмены и рок-музыканты никого не вытесняли, они просто заняли освободившуюся нишу. Музыковед Л.Б.Переверзев называл это "фольклоризацией". Другой - уже третий - вопрос: как новая народная музыка, поначалу живая и искренняя, была использована боссами "коммерцкультуры"? Наконец, четвертый вопрос возвращает нас к началу разговора. Даже в недостатках своих работа Ю.И.Семенова ценнее и полезнее "поточной" культурологии. Автор как этнограф подметил в искусстве ХХ века ту важнейшую особенность, которая определила облик многих жанров - "воспроизводство первобытности". Причем обратная эволюция искусства происходит не сама по себе, а синхронно со схожими процессами в сфере морали, права и даже науки ("религиозная философия" как источник вдохновения для исследователей).

Одно такое точное наблюдение (а в книге их сотни) можно было бы развернуть в десяток хороших диссертаций.

Рецензию на русский перевод французского египтолога Кристиана Жака сам бог (Атон) велел поставить сразу после "Философии истории" Ю.И.Семенова. Правда, отзыв мой несколько запоздал. Но "Нефертити и Эхнатон" по-прежнему продается в магазинах, и лишняя реклама книге не помешает. Независимо от того, что будет написано далее о взглядах Кристиана Жака, я всерьез рекомендую каждому, кто интересуется историей, сначала купить это сочинение, а уж потом решать, соглашаться ли с рецензентом. В любом случае вы обогатите свои знания о Древнем Египте.

Классический дизайн серии "ЖЗЛ". Лицо, уже знакомое нам по обложке "Философии истории". Но лицо повернуто в профиль, навстречу другому профилю, который трудно не узнать. "Солнечная чета".

Так называемый "амарнский" период истории Древнего Египта был знаком советскому читателю получше, чем многие периоды его собственной истории. На эту тему крупнейший советский египтолог Ю.Я.Перепелкин опубликовал три монографии, одна из них, под завлекательным названием "Тайна золотого гроба", выходила такими тиражами, какими теперь печатаются гробовые тайны Б.Акунина (о работах Перепелкина - см. Интеллектуальный форум, # 4). Но с тех пор прошло 30 лет. Работа Кристиана Жака написана с учетом последних открытий. В обстоятельном предисловии Татьяны Баскаковой показано, в каких конкретных вопросах Перепелкин и К.Жак расходятся. "Образ Эхнатона, который рисует автор (К.Жак. - И.С.), окрашен его любовью к этому персонажу" (с.8), отсюда стремление приукрасить и романтизировать образ фараона-реформатора. Но это грех широко распространенный среди историков и, наверное, простительный - трудно было бы посвятить жизнь изучению того, кого не любишь.

Но есть между нашим соотечественником и его младшим французским коллегой противоречие, не отраженное в предисловии. А оно мне представляется самым важным. Вот что писал о движущих силах религиозной реформы Эхнатона Перепелкин:

Сопоставляя настойчивые заявления о возвышении и обогащении "сирот" и необыкновенное значение царской особы, трудно уклониться от заключения, что в основе переворота Ах-на-йати (Эх-не-йота) лежал союз царя с какой-то частью простых египтян...

Со времени Старого Царства солнце было царским богом по преимуществу... Царь-солнцепоклонник Аман-Хатпи (Аменхотп) IV полностью воцарил солнце... Своего царского бога фараон противопоставил прочим богам Египта в их человеческих и животных образах как зримое солнце, такое же единственное, как сам египетский царь... Старые боги были прежде всего богами знати. Местные владетели, областеначальники, областные и затем городские князья были издавна "распорядителями" жречества местных божеств, иногда и верховными жрецами... Всем этим местным божествам Ах-на-йати (Эх-не-йот) противопоставил своего царского бога... (Перепелкин Ю.Я. История Древнего Египта. - СПб.: Летний сад, 2000. - С.297-299. Автор использовал нетрадиционное написание египетских имен).

А вот о том же самом - Кристиан Жак:

Монотеизм и политеизм - это две формы догматизма, равно непригодные для выражения природы сакральных сил. Очень важно понять следующее: египтяне не верили - ни в одного бога, ни во многих богов. Они обладали определенными знаниями о божественных силах и экспериментировали, пытаясь эти знания расширить... Египетская "религия", собственно говоря, есть нечто, связующее индивида с сакральным миром - посредством множества путей, которые ведут к одному центру. Но человек не может увидеть этот центр, ибо не обладает достаточной духовной "компетентностью"... Эхнатон, конечно, никогда не имел намерения "создавать" монотеизм или бороться против политеизма. Проблема такого типа совершенно чужда египетскому мышлению. Египетская духовность была знанием о циркуляции энергии между Единым и множественностью, между центром и периферией. Каждый фараон должен был, прибегнув к помощи определенной божественной силы, найти свой путь к этому знанию (с.116. Выделено автором книги).

Что такое "идеализм" в современной науке? Понятно, как мог быть идеалистом (и не мог им не быть) средневековый летописец. Или, например, Н.М.Карамзин. Но как может быть идеалистом современный исследователь?

Кристиан Жак отвечает на этот вопрос. Вот так. Через "циркуляцию энергии между Единым и множественностью", причем "циркулирует" это "сакральное знание" отдельно от источников, то есть от Древнего Египта.

И это хорошо. Мой учитель В.Б.Кобрин говорил на лекциях, что историческое исследование не исчерпывается той концепцией, которую берет на вооружение автор. Кстати, то же самое можно сказать и о талантливом произведении искусства. Никто не мешает нам абстрагироваться от теософии и с удовольствием и пользой прочитать те страницы книги, на которых встает из небытия столица Ахетатон - город Солнца, где "все архитектурные памятники спланированы так, чтобы они были максимально открыты для солнечных лучей" (с.98). На которых - замечательные фрески, включая ту, что вдохновляла В.Набокова на сочинение Лолиты (играющие принцессы, с.135). Воскресают две женщины, вошедшие в историю как спутницы Эхнатона и проклятые вместе с ним, - обе прекрасны, и каждая по-своему. И звучат над пустыней гимны Атону. Возможно, к написанию некоторых был причастен сам фараон-реформатор.

Вся земля во власти десницы твоей, ибо ты создал людей;
Ты восходишь - и они живут,
Ты заходишь - и они умирают.
Ты время их жизни, они живут тобой... (с.106).

Спустя столетия и совсем в другом краю псалмопевец вспомнит эти слова:

Ты одеваешься светом, как ризою, простираешь небеса, как шатер...
Даешь им - принимают, отверзаешь руку Твою - насыщаются благом.
Сокроешь лице Твое - мятутся; отнимешь дух их - умирают... (псалом 103).

Ничто на Земле не проходит бесследно, даже потерпевшие поражение революции. И может быть, завтра талантливый режиссер снимет с полки книгу Кристиана Жака, перечитает гимны Атону, как Анатолий Васильев перечитал пророка Иеремию, и поставит спектакль об Эхнатоне и Нефертити.

И никто больше в угоду стихотворному размеру не напишет, что умен был фараон с более длинным именем - Тутанхамон.