- Что делают в России?
- Думают о России.
- Я спрашиваю, что делают в России?
- Я отвечаю - думают о России.
- Вы меня не поняли. Я спрашиваю, что делают в России! Какими делами занимаются? Дело, дело какое-нибудь есть?
- В России думают о России. Это главное дело России.
(Фазиль Искандер, "Думающий о России и американец", диалог)

Нужна ли России своя национальная идея? Как ее осознать, довести до масс и сделать руководством к действию? Такая задача время от времени встает - или ставится властями - перед российским интеллектуальным сословием.

Можно предположить, что особенность России состоит именно в ее готовности ставить перед собой такой вопрос - и невозможности найти на него определенный ответ. За истекшее тысячелетие с небольшим в России возникло семь разных общественно-культурных формаций: языческая Русь, христианская Киевская Русь, татаро-монгольская Русь, московская Русь, Российская империя, Советский Союз и, наконец, постсоветская Российская Федерация. Каждая из этих формаций отрицала предыдущую и возникала в борьбе с нею.

Именно эту способность отрекаться от своего прошлого и начинать все заново и можно считать "русской идеей" (архетип - Феникс). Национальная идея не задана наперед в России и не вырастает органически из экономических и политических структур, но заново и заново выбирается или создается через кризис самосознания и самоотрицания. Россия бьется над своей загадкой, у которой нет и не может быть разгадки, потому что загадывание себя и есть участь России (архетип - Сфинкс).

Россия - Сфинкс. И тем она сильней
Своим искусом мучит человека,
Что, может статься, никакой от века
Загадки нет и не было у ней.

(Федор Тютчев - Александр Блок)

Россия - это Сфинкс и Феникс в одном лице, Сфиникс, птицелев и огнедева. Россия - это не заранее данная или благоприобретенная идея, а непрерывный эксперимент над тем, что такое Россия и чем она может быть. Как у возвратного местомения ("себя", "себе", "собой", "о себе"), у России нет именительного падежа, твердой субъектной сущности. Россия всегда стоит в одном из косвенных падежей: родительном, винительном, предложном... Бояться России, обращаться к России, винить Россию, гордиться Россией, думать о России... Россия - то, какой она видит себя, говорит с собой, мыслит о себе. "Россия" - основная тема русской философии, по сути, ее основной термин и понятие, как "абсолют" есть термин германской философии, а "чувство" и "опыт" - термины английской.

Любые идеи легко подхватываются Россией, примеряются - и отбрасываются, поскольку история ее привлекает именно как поле эксперимента, причем небезопасного для самого экспериментатора. Крупнейшим и наиболее "российским" из россиян была свойственна самопротиворечивость, наклонность к самоотрицанию, которая одинаково удивляет и западных, и восточных людей. Когда я читаю курс по русской философии, американских студентов больше всего поражают не те или иные движение мысли, а отношение мыслителей к собственным идеям. Их удивляет, что:

• Чаадаев был одновременно отцом и западничества, и славянофильства - в своей "Апологии сумасшедшего" он вывернул наизнанку свое первое "Философическое письмо" и превознес как залог грядущего величия России ничтожество ее прошедшего и настоящего;

• и что Владимир Соловьев в своей предсмертной "Повести об Антихристе" (1900) выставил в ироническом и демоническом виде те заветные идеи, которым посвятил свою жизнь пророка-мыслителя, - всеединство, универсализм, экуменизм, теократию, объединение церквей.

Этот список самоотрекающихся, круто меняющих свой жизненный путь, "сжигающих то, чему поклонялись", можно продолжить:

• Николай Гоголь, вытравляющий из себя художественный дар и "кощунственный" смех и сжигающий свой заветный труд, второй том "Мертвых душ";

• Виссарион Белинский, который отрекается от своего гегельянского примирения с действительностью и требует выжечь огнем одну часть человечества ради счастья другой;

• Федор Достоевский, который устами одного героя тончайше глумится над своими же идеалами, провозглашенными устами другого;

• Лев Толстой, отрекающийся от своих художественных творений ради мужицкой правды и проповеди опрощения;

• Василий Розанов, совмещавший в себя юдофила и юдофоба, ревностно писавший для левых и правых, боровшийся с христианством и умерший причастником Христовых тайн;

• Александр Блок, поэт и рыцарь Прекрасной Дамы и Вечной Женственности, который впоследствии посмеялся над нею в образе блудницы в "Балаганчике" и "Незнакомке";

• Андрей Платонов, утопист, коммунист, технофил и технократ, который на основе своих идеалов создал глубочайшую антиутопию голого, "беспредметного" общества;

• Даниил Андреев, визионер универсально-надконфессионального государства-церкви Розы Мира, которая прокладывает путь царству Антихриста и во многом предвосхищает его.

Советские власти в свое время замышляли поворот северных рек на юг, чтобы они орошали азиатские пустыни. Но столь же прихотливо меняют русло своих идей русские мыслители. Им было в высшей степени свойственно то, что может быть понято как судьба всей России: сознательный или бессознательный жест иронии, "выкрутас", "передерг", которым выворачивается наизнанку то, что создавалось веками и десятилетиями напряженного труда - легкость и решительность расставания со своим прошлым.

Такая самоотрицательность истории находит основу и параллель в развитой на христианском востоке отрицательной (апофатической) теологии, согласно которой Высшее Начало - Бог - не может быть представлено положительно, но лишь через ряд отрицаний, как снятие всех имен и определений. Построив высокую лестницу положительного богопознания, правильных Божьих имен, апофатическое богословие затем одним махом опрокидывает всю лестницу, провозглашая "не то, не то и не то" или отказываясь провозглашать что-либо и углубляясь в молчание.

Вот так и Россия познает себя через отрицание всего того, что раньше о себе узнала и чем себя определила. Отсюда не только географическая, но и историческая обширность России, при отсутствии явно выраженного прогресса, поступательного движения. Это скорее вращение вокруг себя, перебор и отбрасывание разных моделей - непригодность, несоразмерность никакой сущности для этого велико-пустотного существования, экзистенциальный путь из ниоткуда - через все - в неизвестность.

Россия - не только самая большая по территории страна, но и самая большая по исторической вместимости. Она не столько двигалась вперед во времени, сколько испытывала все новые и новые варианты исторической участи. Это свойство конкретной цивилизации сохранять свои основные свойства, проходя через многочисленные, диаметрально направленные деформации (от смуты к застою, от монархии к анархии и т.п.), можно назвать историопластикой.

Прогрессивность и пластичность - разные характеристики исторического движения: первое определяет меру развития, второе - размах колебаний.

Интересно, что среди наименее пластичных оказываются наиболее и наименее развитые цивилизации. Например, англичане и швейцарцы на протяжении столетий сохраняют неизменной форму общественного устройства; но такая же устойчивость свойственна и эскимосам, папуасам и т.д. Нации с наибольшим показателем пластичности в исторических судьбах, помимо России: Германия, Италия, Испания, Япония...

Согласно философии экзистенциализма, существование предшествует сущности. Существование России столь велико в пространстве, что оно не только предшествует всякой сущности, но и не может твердо выбрать себя в качестве определенной сущности. Поэтому искание собственной идеи и ее ненаходимость составляют две аксиомы россиянства. Если нация постоянно отчуждается от себя в форме "другой, истинной, настоящей России", значит эта чуждость себе, неуспокоенность в себе и составляют экзистенциальную заботу данной нации. Ни православие, ни соборность, ни коммунизм, ни космизм, ни евразийство не способны исчерпать, выразить и оформить сущность России, потому что эта сущность ставится как задача и в такой постановке всегда удаляется от ищущего. Россия пробует себя в разных исторических жанрах: от анархии до тоталитаризма, от застоя до смуты, от революции до консервации, от рабовладения до капитализма, - но ей не столь важна природа и сущность данного социального строя, сколько сам момент пробы, погони за своим ускользающим "я".

Как есть экзистенциальныe личности, которые не имеют заведомой сущности и постоянно бьются над смыслом собственного существования, так Россия есть экзистенциальная страна. Не ленивая и не трудовая, не авторитарная и не анархистская, а именно - "никакая" и "всякая", вроде подпольного человека у Достоевского, который не может никем стать именно потому, что стал никем.

Он саркастически замечает, что почел бы за честь именоваться лентяем, потому что это хоть какое-никакое, а позитивное свойство, "целая карьера-с".

Россия - редкий случай экзистенциального общества, которое все время ищет себя, проецирует себя как задачу, как предмет рефлексии и вопрошания. Это не нация в традиционном смысле, а нация-проект, как Израиль и Америка. Но не богооткровенный в своем истоке и начале (в отличие от Израиля) и не успешно-деловой, практически исполнимый (в отличие от Америки), а проектирующий свою собственную проектность, чисто экзистенциальный и потому - неисполнимый. Россия - то, что может или хочет стать Россией, нация-экзистенция, экзистенация.