Теорему о том, что когда идея овладевает массами, она становится материальной силой, никто никогда не доказывал. Не нужно было и некогда. Наоборот, идея обычно овладевала массами при помощи материальной силы. И это понятно, если иметь в виду, что глубинными источниками философий и идеологий является не интеллектуальная деятельность, не мышление как акт переживания, а человеческие эмоции, страсти, инстинкты в чистом виде. Их зачастую антиобщественная направленность всегда толкает к переустройству общества "на законных", то есть идейных основаниях. Главное противоречие в том, что наследственные свойства человеческой натуры (эмоции, страсти, инстинкты) играют также и конструктивную роль в жизни и развитии цивилизации. При этом они не нуждаются в идейных основаниях, и никогда их поэтому не имели.

Мир всегда был разделен на две неравные части по отношению к философии. Для одних любовь к мудрости была лишь необязательным десертом в меню, предлагающем разнообразные пути к смыслу (или от смысла). В жизнь других философия входила без спросу и становилась их единственным горьким хлебом. Лев Шестов в начале двадцатого века одним из первых обратил внимание на ситуации, в которых привычная идеология человеческой жизни как бы исчезает. Он, собственно, и посвятил свое творчество исследованию таких ситуаций, используя в качестве материала работы Кьеркегора, Ницше, Достоевского, Толстого и Чехова, а также их и свою собственную биографии. Исследуя духовные основания жизни в условиях обреченности, жизни без будущего, Шестов одновременно доказывал сугубую утилитарность современной ему европейской философии. Она, эта философия (лежащая и ныне в основании мировоззрения и политики западного мира), хороша лишь для нормальных, здоровых людей и обществ в нормальных, здоровых обстоятельствах. То есть, повторяю, в тех случаях, когда, в общем-то, и не надо вроде никакой философии. Для неизлечимых больных раком или СПИДом - любви, сострадания, прав человека, равенства, свободы - этих средств, служащих для построения и сохранения декораций, заслоняющих от зрения другой, безнадежный мир, недостаточно. Обитателей этого трагического мира Шестов сначала предложил освободить от обыденной морали и предоставить им право быть верными своим заблуждениям, бороться за них до конца (Философия трагедии). Погибающий имеет право хотя бы не признавать справедливости своей гибели ни с какой точки зрения. В более поздних работах Шестов в развитие темы пришел, казалось бы, к совершенно противоположным итогам. Его героем стал Иов, вернее человек в ситуации Иова, для которого равно бессмысленны попытки как найти опору в принятых цивилизацией идейных основаниях существования, так и бросить им вызов. О них, этих рациональных основаниях, в таких случаях нужно забыть (Афины и Иерусалим). Что же остается? Откровение! Шестов умер незадолго до начала войны и был позднее объявлен одним из предшественников экзистенциализма. Он был великим провидцем.

Затем, в середине двадцатого века уже миллионы людей оказались в мире без декораций. После второй мировой войны Симона Вейль сформулировала единственный вариант ответа на вопросы, которые встают перед человеком в условиях Освенцима, Треблинки или Гулага. Ответом на вопросы безнадежности было и есть: "Так хочет Бог!". Этот единственный, вынужденный ответ связывает Симону Вейль и с Шестовым, и с Ницше, чей сверхчеловек и имморализм маскируют отчаяние, предчувствие Освенцима, бесконечное сострадание к обреченному человеку, оставшемуся один на один с категорическими императивами и звездным небом над головой. При этом, как ни странно, формула Симоны Вейль словно вдохнула вторую жизнь в старую европейскую философию, вернула ей право на существование, несмотря на очевидный ее, казалось бы, крах. Просто это была уже другая философия, словно и она прошла вместе с цивилизацией весь ее позднейший исторический путь.

История научила, что или не существует никакой особой философии трагедии, никакой границы между Бытием и Ничто, между Абсурдом и Смыслом, между Вечностью и вчера - или имеет место быть только Абсурд. Произошло оправдание временного, преходящего, индивидуального, личного. Произошло оправдание банальной человеческой жизни, как таковой. Вне идей, идеологий, высших интересов (национальных, государственных, расовых и т.д.). Это не было оправдание мещанства. Если не объяснять трагические обстоятельства, а принимать их, то и жизнь в других, нормальных условиях не нуждается ни в каких оправданиях и поисках смысла. Любые попытки объявить ситуации Абсурда нелепыми недоразумениями, недоглядом цивилизации или попытки распространить на них рационалистические клише и штампы, во-первых, и в самом деле, являются битьем головой о стену, а во-вторых, лишают человеческую жизнь вообще действительных духовных оснований.

Европа, потерпевшая во Второй мировой такое поражение, впоследствии долгое время жила так, словно большинство ее населения приняло мировоззренческие открытия Симоны Вейль и ее единомышленников как практическое руководство к действию. Но, может быть, и наоборот, некоторые европейские мыслители увидели в медленно возрождающейся на руинах и пепелищах жизни признаки катарсиса - и поняли его. Все это, конечно, весьма упрощенно. Подобно невинности, заключающей в себе зародыши всех грехов, возрождение всегда содержит в себе семена будущих кризисов. Одно несомненно - катарсис был.

Права человека, свобода, равенство, братство, добро, любовь, перестав быть идеями, вновь обрели право на существование и стали давать неплохие практические результаты. Главное, они перестали требовать человеческих жертвоприношений. Проблема в том, что очень скоро все вернулось на круги своя, и Европейская цивилизация стала с энергией молодой религии выдавать старые лозунги буржуазной революции за краеугольные камни мироздания, за пределами которого жизни нет вообще. Доказательством истинности учения и в этом случае служит, как обычно, внушительная материальная сила. Особенностью же является преимущественно внешняя направленность идеологической экспансии Запада, что выдает вынужденный характер этой идеологизации, ее защитный характер. Современная Европа присоединилась к американской убежденности в избранности, призванности, превосходстве, мессианстве. Технологические, экономические и военные возможности глобализировали миссионерский эффект западной экспансии. Реакция не заставила себя ждать.

Так произошло возвращение Абсурда, который вместо формулы "так хочет Бог" использует формулу "мы считаем, что так хочет Бог!". Почему мир, в котором правят "идеи", это мир Абсурда? Потому что этот мир если и не всегда направляет своих обитателей в газовые камеры, то лишает их корней и смысла всегда. Не случайно именно Симона Вейль (еврейка по происхождению, как и Шестов) наиболее глубоко осмыслила итоги европейской катастрофы. Евреи ведь в нацистской Европе были исключительно жертвами и никак и ни в какой степени не могли разделять идеи, оправдывающие их массовое уничтожение. Евреи в этой ситуации оказались в мире, в котором как бы и не было никаких идей. Была только смерть и необходимость умереть, как Боги. Формула "мы считаем, что так хочет Бог!" не является откровением, она требует доказательств. Она порождает фанатиков, учреждает Церкви и инквизиции, создает секретные службы и террористические организации. Я понимаю нелюбовь Льва Шестова к идеям, к воинствующему идеализму (это и было его идеей, одной из многих, начиная с идеи признания прав человеческой природы, впрочем, Шестов сам лучше всех знал о своих противоречиях). А ведь у него речь идет о вещах совершенно невинных, по сравнению с тем, что человечество имело и имеет теперь. О каких-нибудь чуть ли не древнегреческих пустяках типа идеализации знания, вере в прогресс, науку и т.д. Это вам не кампучийский вариант города Солнца, не продвижение радикального Ислама с помощью лущения небоскребов и даже не утверждение общечеловеческих ценностей посредством крылатых ракет и бомб с лазерным наведением. Избыток материальной силы делает современные идеи особо опасными, но суть остается все той же, что и сто лет назад. Если вы слышите вокруг: "Мы знаем, что так хочет Бог, и мы это делаем", то это означает, что вы находитесь в зоне Абсурда.

Приведет ли современный кризис к новому катарсису европейской цивилизации?! Надеюсь, что да. Мы пережили 11 сентября потрясение, и вопрос "Во имя чего нужно бороться?" словно вернул западный мир, к которому в этом случае принадлежит и Россия, ко временам Симоны Вейль. Хотя, может быть, я выдаю желаемое за действительное.

Мне вспоминается старый фильм Вайды "Пепел и алмаз" и его герой в исполнении Цибульского. Помните финальную сцену гибели этого парня, в одиночестве, на свалке?! Мне всегда казалось, что Вайда снял сцену гибели последнего человека.