Выход книги С.Г.Кордонского "Циклы деятельности и идеальные объекты" - одно из самых знаменательных событий интеллектуальной жизни Северной Евразии за последнюю четверть века. Ее обстоятельный анализ мог бы в несколько раз превосходить саму книгу. Поэтому сознательно ограничу себя только краткими замечаниями, очерчивающими основные проблемы, поднимаемые в сочинении С.Г.Кордонского и порождаемые им.

Многоплановость и исключительная противоречивость представленной читателю (какой она была задумана и написана - совершенно другой вопрос!) книги так или иначе требует для разговора весьма глубокой критико-аналитической переработки имеющегося текста. Поэтому дальнейшее обсуждение будет вестись в трех практически независимых плоскостях:

I. Плоскости основного смысла сочинения, которая во многом совпадает с семантическим измерением текста.

II. Плоскости уместности и осмысленности отдельных довольно крупных блоков, то есть синтактики, точнее гиперсинтаксиса сочинения.

III. Плоскости "мелочей" - мелочей содержания, подачи материала, оформления текста и полиграфии книги, которые, прежде всего, касаются прагматики текста.

Заметим, что выделением этих плоскостей и измерений текста задана веерная матрица, с помощью которой и будет анализироваться книга.

I.

Как мне представляется (если отвлечься от того, что книга является описанием истории своего создания и самоописанием), смысл книги заключается в двух ключевых идеях:

1. Деятельность организована нелинейно и представляет собой некоторый нелинейный маршрут в пространстве типов деятельности.

2. Эти пространство и маршрут описываются с помощью веерных матриц.

Все остальное содержание книги есть некоторое обоснование, объяснение этих двух идей и изучение следствий из них.

Первая идея формулируется автором, однако, иначе - говорится о циклах деятельности. По нескольким причинам такая формулировка вызывает недоумение.

Во-первых, понятие цикла не определено. Оно вводится обсуждением серии примеров на с. 9-11 и построено на критике линейного подхода. Критика линейности - дело, безусловно, исключительно полезное, но это не есть определение цикличности, тем более что в этом обсуждении циклы и ритмы вроде бы понимаются как синонимы (с.9). Кроме того, квалификация некоторых последовательностей как циклов вызывает просто недоумение. Например, последовательность "рождение-жизнь-смерть" (с.9) - явно не цикл: за смертью не следует рождение в том же смысле, как за ночью день или за сном бодрствование.

Далее на табл.2 (с.37) и 3 (с.42), графах 4 (с.48), 5 и 6 (с.62), 7 (с.128), 8 (с.130-131), 10 (с.136-137), 12 (с.139), 13 (с.142-143), 14 (с.144-145), 15 (с.146-147), 18 (с.158) и 19 (с.160) показаны такие наборы отношений, из которых можно построить не только циклы, но более разнообразные рисунки маршрутов ("паркетов", как называет аналогичные графы онтогенезов А.А.Шаров) деятельности. С этим же согласуется и рассуждение о неединственности архетипа (с.52) или тезис о внециклической смене объясняющих теорий (с.150). Почему же тогда идет такое переконцентрирование внимания именно на циклах?

Представляется, что это вопрос не только терминологии. Автор провозглашает свои "исходные посылки, которые состоят в том, что человеческая деятельность хорошо структурирована (курсив мой - С.Ч.) и может быть достаточно хорошо описана..." (с.8). Однако если принять во внимание существование не только циклов, но и других паркетов, то в силу их поливариантности структурированность деятельности не будет столь хороша.

Тем не менее, и в другом месте утверждается, что таксоны описывающих наук и аналитические членения сопоставлены "достаточно строго и однозначно (курсив мой - С.Ч.)" (с.151). Последний тезис является как раз тем, что С.В.Мейен называл абсолютизацией привычной корреляции, которая в большой мере и обуславливает неоправданную гомогенизацию таксона, а именно эти два действия С.В.Мейен и считал источником большинства таксономических ошибок. Сам же С.В.Мейен, о чем пишет и С.Г.Кордонский (с.16), обычно говорил об итеративности - ситуации (в отличие от циклов), в которой сопоставимые "фазы" исследования (деятельности) могут на разных этапах итерации следовать в разных последовательностях (а не в одной и той же, как в цикле). При этом для С.В.Мейена, в отличие от С.Г.Кордонского (с.95), неосмысленно говорить о том, с чего начинается научное исследование при итеративном его понимании.

Различие позиций С.Г.Кордонского и С.В.Мейена, по мнению рецензента, в том, что С.Г.Кордонский стремится представить деятельность как высоко и практически однозначно структурированную. Не случайно поэтому и в подробной переписке с рецензентом на эту тему в 1970-х - 80-х годах, и в его публикациях С.Г.Кордонский очень часто в подобных ситуациях употребляет термин "алгоритм", иногда - метод, но почти никогда не употребляет терминов "прием", "способ", "подход". Поэтому же появляются и свойственные математике выражения "необходимо и достаточно" (с.24), разговоры о теоремах (с.24). Например, говорится об алгоритме, предложенном Линнеем (с.16). Но исключительность деятельности Линнея как раз в том и состоит, что он предлагает не алгоритм, а прием экспертной работы (подробно об этом см. в книге: Чебанов С.В., Мартыненко Г.Я. Семиотика описательных текстов, СПб, 1999)! В частности, умение пользоваться ключами-определителями формируется у ученика учителем именно как экспертом. При этом сам автор отмечает многообразие способов абстрагирования, которое служит "причиной некоторой (курсив мой - С.Ч.) разорванности аналитического цикла исследования" (с.21). Но далее С.Г.Кордонский эту разорванность игнорирует.

Таким образом, дело не в неосведомленности, а в установке автора - С.Г.Кордонскому хочется, нужно видеть действительность высоко структурированной. Если же что-то в действительности удобоприемлемой для С.Г.Кордонского структурализацией не обладает, то он этой структурализации добивается разными путями:

- объявляя какие-то детали неважными;

- квалифицируя рассматриваемую им деятельность как неправильную;

- предписывая действительности быть иной;

- совершая - по его собственной оценке - насилие над логикой (с.110);

- вводя весьма проблематичные предположения (напр., с.153-154).

Именно поэтому отсылки к хорошо известным вещам - не аргумент при обсуждении сочинения С.Г.Кордонского. И здесь он не одинок - это вообще традиция европейского рационализма (вспомним у Галилея: если факты противоречат действительности - понимаемой определенным образом - тем хуже для фактов). Это обстоятельство придется постоянно иметь в виду при обсуждении второй и третьей плоскостей книги.

Итак, не линейные последовательности деятельности и не циклы, а сети деятельности, которые локально представлены циклами, - вот как можно выразить главную идею книги. Эта идея крайне важна и ныне (в особенности для учебного процесса в области методологии деятельности, в т.ч. методологии науки). Теперь же, когда представление о мыслительной деятельности как пересечении дискурсов стало общим местом, освоено понятие ризома Ж.Делеза и Ф.Гваттари, получил распространение термин "полилог" (безотносительно к своему лингвистическому несовершенству), сложилось представление о полионтике, идея нелинейнойсти деятельности С.Г.Кордонского стала не исключительной, а оказалась в ряду подобных. В этом отношении книга немного опоздала к своему читателю...

Однако суть идеи С.Г.Кордонского не только в нелинейности, но и в определенной организованности этой нелинейности. Эта организованность описывается С.Г.Кордонским при помощи различения эмпирического и теоретического уровней описания и анализа (с.12 и далее - большая часть книги до с.151).

Как утверждает автор, по его "мнению, эмпирический и теоретический уровни исследования есть и в описании, и в анализе" (с.13). С этим нельзя не согласиться. Однако, к сожалению, для рецензента абсолютно очевидно, что этими парами бинарных различений обсуждаемая область не может быть описана полно. Тем не менее, автор на протяжении следующих почти ста сорока страниц самозабвенно занимается виртуозным анализом получаемой в результате тетрады. Как относиться к этому, если исходные различения представляются катастрофически неполными? Как к возвышенной игре тонкого ума?

После всего ранее написанного, на с.151 С.Г.Кордонский и сам дополняет пару своих диад аксиологией и синтезом (конструированием), в результате чего создаются табл. 25 (с. 152) и 26 (с. 153), а далее, в качестве специальных случаев, табл. 27 (с. 155), 28 (с. 161) и 29 (с. 163).

Производимая пертурбация вызывает несколько вопросов.

1. Введение синтеза в ряд описание-анализ и аксиологического уровня в ряд эмпирический-теоретический производит впечатление как осуществленное ad hoc. Как обосновать принадлежность введенных членов к существующим рядам?

2. На чем базируется предположение (с.153) о сохранении семантики тетрады, рассматриваемой на с. 13-150 после введения новых членов и появления девятипольной таблицы? Апелляция к свойствам веерных матриц (см. далее) в данном случае не корректна, поскольку это введение новых членов за пределами первоначально рассматриваемой оси, а не изменение детальности ее рассмотрения.

3. Почему автор приводит два дискурса, не выясняя соотношения между ними? Может быть, стоило бы начать со второго как более общего, а первый вывести как частный случай? Тогда было бы меньше проблем и с восприятием книги в целом (см. далее III).

4. Коль скоро сохранение семантики при введении новых членов не обосновано, а вводится как предположение (причем весьма нетривиальное - с.153), то, строго говоря, две части книги - с. 13-150 и 151-168 - должны рассматриваться как независимые (тем более что они воспринимаются как написанные в разное время). Что тогда должен делать читатель? У него есть несколько возможностей.

- Рассматривать эти две части как два независимых тренировочных задания по технике мышления.

- Поверить автору и рассматривать вторую часть как корректное продолжение дискурса первой.

- Заняться проверкой всех выкладок первой части, пользуясь различениями второй части.

- Выбрать ту часть книги, которая ближе душе читателя и далее апеллировать именно к ней.

Следует заметить, что все варианты требуют от читателя очень большой сосредоточенности и внимания.

Рецензент выбирает последний вариант, признавая, что вторая часть ему ближе своей структурной сложностью, хотя и она кажется неприемлемой в силу излишнего схематизма. Тем не менее, появляется предмет для дискуссии, и в этом случае, к примеру, соответствие категорий можно представить в виде двух схем (К - Кордонский, Ч - Чебанов; аксиологический не совпадает с родовым, а является его частью):

Можно представить, как будут выглядеть при использовании таких различений таблицы 25-29. Поэтому-то так трудно рецензенту обсуждать конкретные выкладки С.Г.Кордонского. Такая позиция рецензента не имела бы никакого особого значения, если бы не некоторые проблемы прагматики, о которых речь пойдет в разделе III.

Заканчивается эта линия дискурса, как и книга в целом, бурным скерцо о рынке (с.165-168). Насколько я знаю, многими читателями эта часть воспринимается именно как скерцо в этимологическом значении.

Конечно же, первое впечатление от этого раздела - обескураженность неожиданностью перехода. Более того, может возникнуть даже идея о конъюнктурщине - уж больно хорошо соответствует нынешней российской жизни всякое "философствование" о рынке. Однако вопрос здесь гораздо глубже.

Во-первых, приходит на ум розовский сюжет о рынке, на который выносят безнадежно больного, что делает очевидной связь автора книги с новосибирской интеллектуальной жизнью 80-х годов.

Во-вторых, на взгляд рецензента, рынок - очередной пункт на оптределенном пути методологии. Этот путь намечен парадигмой Куна, полустанком менталитета французских медиевистов и узловой станцией методологического анархизма Фейерабенда. Именно перечень этих остановок позволяет оценить истинный калибр обсуждаемой работы. При этом то, что на этом пути возникает рынок, оказывается очень органичным - даже трудно представить, каким образом может иначе развиваться методология в том случае, если происходит кардинальный разрыв с принципом соответствия.

Здесь, однако, есть предмет для некоторых исторических размышлений.

Действительно, очень примечательно, что рыночно-приватизационные преобразования 1990-х вызрели не только из экономики и политики застоя, но и из определенных форм его повседневности и интеллектуализма. Здесь уместно вспомнить и о сконцентрированности на приватной жизни с ее заботой о здоровье (кстати, тогда С.Г.Кордонский блистательно разрабатывал тему социо-витальных отношений) или об апелляцию к рынку для разрешения фундаментальных методологических проблем, например, классификационной (и тут вклад С.Г.Кордонского опять же нельзя переоценить, как бы ни относиться к его работам). Образ рынка возникает неслучайно - стоит вспомнить, что С.Г.Кордонский - автор концепции административного рынка. Интересно, однако, другое - что случилось в Северной Евразии, что из всех щелей стал выглядывать рынок?

В-третьих, предлагаемое понимание рынка исключительно интересно, поскольку оно возводит нас, по сути, к домарксовским временам (а что остается делать после краха марксизма?) и исключает социальное нормирование стоимости и цены. Такое нормирование не относится к области эмпирического анализа - точнее, некоторого кентавра эмпирического и родового в понимании рецензента. В итоге мир предстает как огромное торжище - руда обменивается на жен, жены - на идеологию, идеология - на борзых щенят, щенята - на простоквашу, простокваша - на родину, родина - на поршневые двигатели, двигатели - на недвижимость, недвижимость - на ордена и должности и т.д. Эквивалентность обмена обеспечивается только текущими возможностями рынка - соотношением предложения и спроса. Последний у конкретного покупателя определяется его моментальным состоянием - финансовым, правовым, эмоциональным...

Итак, перефразируя раннего Гребенщикова, "Земля огромное торжище, летящее в никуда". Но 11 сентября показывает, что это торжище быстро превращается в кладбище, и тогда получается совсем по Гребенщикову "Земля огромное кладбище, летящее в никуда". Но и кладбище - элемент рынка...

Такое понимание рынка отражает тот факт, что с конца 60-х годов человечество вступило в эпоху, подобную которой оно не помнит, - эпоху распределенных, а не иерархизированных ценностей. Теперь для человека важна и биологическая жизнь, и психическая целостность, и экономическое благополучие, и политическое совершенство, и спасение души, но ничто не важно в большей степени, чем что-то другое. Чем руководствоваться в такой ситуации при совершении того или иного поступка? Именно на этот вопрос и дает ответ С.Г.Кордонский: рынком. Но это означает, в частности, что 11 сентября определяется рынком и оно будет время от времени повторяться, становясь рядовым результатом "эмпирического" - в смысле С.Г.Кордонского - анализа.

Итак, двумя разными путями появились два ассоциированных с рынком компонента - безнадежный больной и кладбище. Безнадежный больной, вынесенный на рынок, знаменует собой посрамление профессионализма обнаружением его бессилия. Именно этим объясняется агрессивная реакция профессионалов на сочинение (-ния!) С.Г.Кордонского - они явно чувствуют тут вызов. Но безнадежный больной как персонаж тоже не случаен - не им ли является современная цивилизация?

И тут возникает следующий вопрос: а не является ли обращение к рынку, площади взамен высокоинтеллектуальных изысков ума своего рода эсхатологическим синдромом на переломе эпох? Так было на переломе античности у киников или на пороге Нового времени у Ф.Бэкона. Теперь, в начале третьего тысячелетия, у С.Г.Кордонского.

Такова, на мой взгляд, первая центральная идея рецензируемой книги.

Вторая идея сопоставимого значения - систематическое использование веерных матриц, на применении которых построена вся книга. Обсуждать их суть сейчас неуместно. Не делается этого и в книге. Однако совершенно очевидна необходимость специальной, самостоятельной работы, посвященной веерным матрицам.

Тем не менее, веерные матрицы систематически используются автором для изложения материала. Так, на с.22-24 описывается построение такой четырехпольной матрицы, а на с.72, 89 и 94 рассматриваются варианты ее свертки. Эти матрицы, детально и не одно десятилетие используемые автором, могут рассматриваться в качестве эталонных и - в рамках принятой логики - вопросов не вызывают.

Спорны матрицы на с. 101, 103, 105, 106. Почему генетики, а не цитологи изучают клетки? Почему только физиологи - организм? Кажутся конгломератами матрицы на с.108-109 и на с. 112-113: соединение в один ряд отрезков социальный - психологический и физиологический - физический. Еще более эфемерны матрицы на с. 114-115, 118-119, 120-121, 122-123, 124, 125 (включение в один ряд с уровнями исследования реальности пары темпоральных различений). Вызывают серьезные возражения матрицы на с.126 и 135. Матрицы на с.140 и 141 отличаются как "конгламеративностью", так и "притянутостью" заполнения клеток внутри отдельных полей. При этом краткость комментариев и пояснений к матрицам все возрастает, а вопросов становится все больше и больше. Матрицы же с.152 и 153 и их производные на с.155, 161 и 163 не вызывают доверия из-за той, уже обсуждавшейся, пертурбации, которая осуществляется на с. 151.

В итоге можно утверждать, что представлены веерные матрицы, резко различающиеся по глубине и тщательности проработки. Создается впечатление, что многие из упомянутых матриц создаются не для дела, а ради проформы. Таким образом, исключительно интересный инструмент "работает" не в полную силу. В частности, веерные матрицы не использованы для сращивания двух ранее упомянутых дискурсов (с. 13-150 и 151-168).

Такое положение дел представляется довольно печальным - намерение продемонстрировать возможности метода оказывается, в большой мере, нереализованным. Вместе с тем потребность в этом есть - несмотря на то, что эта техника была независимо разработана Д.Милько (на геоботаническом материале) и рецензентом (на примерах из разных областей), она практически не доступна коллегам. Одна из причин этого - полиграфические сложности, возникающие при публикации веерных матриц даже в эпоху компьютерной верстки. Публикация в одной работе более двадцати пяти веерных матриц без адекватной подачи представляется горьким упущением!

Потребность же в такой публикации очень велика - эта техника неизвестна даже близким коллегам. Так, например, четырехпольные веерные матрицы недавно появились у В.А.Найшуля и Г.Г.Хазагерова, но они не сумели идентифицировать конструкцию и сориентироваться в ее свойствах.

Указанный дефект имеет, по крайней мере, два аспекта.

Во-первых, чисто технически, текст, сопровождающий веерные матрицы на с.100-127, а в значительной мере и далее до с.148 (где он перемежается графами), а также на с.152-164 является просто пересказом - в виде линейного текста - соответствующих матриц и графов. Этот текст беден содержательно, а также крайне однообразен и убог лингвистически. Зачем он нужен? Исследования рецензента и его коллег примерно двадцатилетней давности показывают, что хорошо "сделанная" веерная матрица адекватно воспринимается без дополнительного текста, так что контекстная свобода может быть критерием ее качества.

Во-вторых, представляется, что автор не нашел подходящего для его сочинения варианта взаимодействия текста и когнитивной графики. Казалось бы, ничего не мешает автору делать атлас веерных матриц с необходимыми легендами - изюминка смысла предполагает изюминку и в подаче материала, тем более что, как можно понять, издатели не требовали от автора какого-то стандарта оформления. На деле оказывается, что не использован, например, даже потенциал моделей взаимодействия текста и когнитивной графики в довольно старых работах М.С.Когана и А.Моля, не говоря уже о модели атласа картоидов Б.Б.Родомана.

Итак, представлен богатый материал по очень важному вопросу - практике работы с веерными матрицами, однако, представлен не очень удачно. Наверное, имело бы смысл следовать принципу "лучше меньше, да лучше".

Очевидно, что рассмотренные две идеи составляют остов абсолютно уникального произведения, суть которого может быть изложена на нескольких страницах с приложением примерно 25 веерных матриц. Читателю же представлена книга на 175 страниц. Такое положение дел рождает два соображения.

1. Представленное сочинение пригодно для реферирования. Значит, оно состоялось как текст (не-текст никакому сокращению не подлежит).

2. Почему существует такой большой разрыв в размерах концептуального костяка текста и его реализации?

Ответить на последний вопрос можно, рассмотрев книгу во второй плоскости.

II.

Очевидно, что если смысл сочинения ясно определен, то синтаксическое и гиперсинтаксическое его оформление или расположение призваны обеспечить форму, оптимальную для выражения этого смысла. Этой цели могут служить иллюстрации, пояснения, обоснования и другие средства аргументативного синтаксиса. Внимание читателя при этом может удерживаться за счет вставных номеров и лирических отступлений. За счет таких составляющих и происходит нарастание объема текста. Посмотрим с этой точки зрения на материал, представленный в книге.

Прежде всего, на мой взгляд, в книге нет главного, ради чего делается эскиз, - композиции. За концептуально перегруженным (а поэтому вызывающим у читателя сопротивление) Введением следует наиболее прозрачный раздел "Циклы научного исследования". Далее идут два раздела "Теоретические аналитические конструкции..." (с. 45-95) и "Теория архетипа" (с. 96-148), роль которых в композиции не прояснена. Далее следует раздел "Реконструкция отношений между научной и другими формами деятельности" (с.149-164), начинающийся с уже обсуждавшегося слома дискурса. Завершается книга заключением о рынке, которое никак не подготовлено характером предыдущего изложения и напоминает скорее интригу какого-то "крутого" детектива. Такая конструкция оставляет ощущение необязательности (несмотря на декларируемые строгость и однозначность), необязательным оказывается и ее наполнение.

Наполнение же это складывается из того, что автор, описывая свои соображения, по ходу дела излагает все кажущиеся ему важными мысли по разным поводам, созревшие у него за многие годы. В результате получается изложение, которое порождает у читателя постоянное сопротивление. Это сопротивление формируется несколькими способами.

I.1. Автор формулирует важные и исключительно важные положения, которые никак не акцентируются организацией текста. Примерами таких положений являются:

- Введение понятия "отдельность" (с.15), которое практически незаменимо при междисциплинарных исследованиях классификацией благодаря своей коннотативной нейтральности.

- Введение понятия "искусственная природа" (с.35).

- Соотнесение верификации с таксономией и фальсификации с аналитическим исследованием (с.36).

- Тезис о работе с определителями-ключами как о "неприличной тайне" (с.44).

- Различение идеализации и абстрагирования (с.49).

- Положение о неопределенности законов по отношению к таксонам (с.81).

- Понятие "конструктивисткой мифологемы" (с.82), которое далее используется вплоть до страницы 95.

При этом каждая такая потенциальная остановка по значимости сопоставима с главными идеями книги, но соотношение, скажем, представлений об "искусственной природе" или "конструктивисткой мифологеме" и главных идей не прояснено.

I.2. Автор воспроизводит исключительно важные результаты, ранее опубликованные им, но не освоенные или не принятые читателями, никак не реагируя на факт этого неприятия, что производит впечатление намеренного эпатажа. Вместе с тем, за таким неприятием стоят некие проблемы, например:

- Отношение "состоять из" (с.82-90) не только блестяще проанализировано автором в его предыдущих публикациях, но на лингвистическом материале исследовано Р.М.Фрумкиной и даже присутствует в учебнике - "Основах общего языкознания" Ю.С.Степанова (1975). Тем не менее, несмотря на то, что прошла четверть века, подавляющее число самых разных специалистов просто не в состоянии понять, о чем идет речь при подобного рода анализе, а у части из них разговоры на эту тему вызывают острые приступы агрессии. При этом совершенно очевидна необходимость разобраться в этом вопросе при изучении, к примеру, координационных или природных соединений (в частности, породообразующих силикатов). В чем причина такого отторжения? Разобраться в этом, по-моему, не менее важно, чем обличать непонимающих.

- Другой классический сюжет С.Г.Кордонского - анализ отношения "происходить от" (с. 38, 51, 74-76). Приводимые выкладки представляются мне безукоризненными. Однако лет двадцать назад, когда эта работа стала мне известна, я обсуждал ее с большим числом практически работающих в этой области исследователей. И тогда я обнаружил, по крайней мере, двух широко известных исследователей, которые, несмотря на глубокие познания в области логики, философии и методологии, с работами С.Г.Кордонского, в частности с результатом этого анализа, не согласны. Они полагают, что в истории существует пара особей, которая принадлежит одному таксону, а их потомство - к другому. Исследователь же должен стремиться найти этих детей и родителей и на основании связывающих их токогенетических линий (в понимании В.Геннига) построить связи таксонов. Совершенно иной ракурс приобретает эта проблема в том случае, если исследователь является приверженцем авраамитских религий. Дело в том, что в Священной истории таксоны дважды проводятся через состояние представленности одной парой особей - при раздаче имен таксонов Адамом (Быт, 2, 19) и наполнении ковчега Ноем (Быт,7, 2-3). Таким образом, универсальность этого анализа С.Г.Кордонского ограничивается характером онтических верований исследователей, а это указывает на то, что речь идет не о методологической проблеме.

- Таким же эпатирующим является вывод С.Г.Кордонского об отсутствии у бактерий физиологического тела (с.29) и о том, что бактерии организмами не являются и схемы физиологии к ним не применимы (с.83). Хотя рецензенту известны аргументы С.Г.Кордонского в пользу этой точки зрения и он может принять их (если принимаются исходные позиции предлагаемого анализа), абсолютно ясно, что для микробиолога, который с первых дней объясняет студентам, что характеристика бактерий строится на физиологических признаках, такой вывод будет неприемлем.

- Не получает достаточного прояснения и гипотеза о том, что "последовательности понятий являются элементами теоретических миров" (с.99), поскольку не поясняется, что не есть последовательность.

- Еще один дразнящий читателя сюжет С.Г.Кордонского - понятие генетотрофии (с.100, 117). Оно кочует из публикации в публикацию, но не становится от этого понятнее.

Каждое из указанных завоеваний автора, к сожалению, не поясняет общую идею, а напротив - запутывает читателя.

I.3. Как представляется, автор порою формулирует положения, которые связываются с не очень тщательно выверенным иллюстративным материалом. Это видно хотя бы из двух примеров.

- Так, на с. 40 к сфере фантастики относится экспериментальное исследование организма неопределенного систематического положения. Тем не менее, львиная часть данных по физиологии, биохимии и отчасти генетики цианобактерий получена на одноклеточном Anacystis nidulans, лабораторная культура которого относимая к классу хроококковых, является артефактом деградировавшим в культуре из нитчатых гормогониевых. В этом контексте вспоминается также серия работ по физиологии лягушек конца 1960-х годов с неинтерпретируемыми результатами из-за того, что была неправильно определена таксономическая принадлежность различных видов лягушек.

- В качестве иллюстрации работы с теоретическими мирами приводится книга Г.А.Заварзина "Фенотипическая систематика бактерий" (с.59). Однако эта книга (как и серия статей Г.А.Заварзина с соавторами) содержит выводы, представляющие собой просто недоразумение. Корректно та же самая работа выполнена в 1920-е годы А.А.Еленкиным. Г.А.Заварзин позже осознал суть происшедшего, объясняет его причины работой математика Старка и предпочитает вообще не возвращаться к этой серии своих публикаций. Так зачем такой материал привлекать в качестве иллюстративного в столь капитальном труде?

I.4. Еще один источник возможного напряжения читателя, - обсуждение как проблемы того, что проблемой не является, без постановки самой проблемы.

- Так на с.16 С.Г.Кордонский перечисляет дисциплины: "В зоологии, ботанике, микробиологии, минералогии...", которые (за исключением микробиологии) соответствуют трем царствам Линнея: минералам, растениям, животным (ср. с.55). Далее на той же с.16 идут некоторые сетования по поводу таксона "люди". Однако у Линнея этот вопрос решен вполне определенно, но, конечно, не на уровне царства. Более того, мне вообще неизвестны исследователи Нового времени, которые бы ставили вопрос о царствах вне этой триады (минералы, растения, животные). Поэтому, прежде чем предлагать варианты ее решения (царство людей - с.16, 116, физические тела как царство - с.127), нужно эту проблему поставить, описать, сформулировать, чего автором не сделано.

Все перечисленные типы затруднений работы с текстом возникают у читателя в том случае, если он полностью согласен с исходными положениями автора и принимает его метод работы.

II. Кроме этого, у читателя могут возникать проблемы с восприятием текста из-за того, что он иначе относится к обсуждаемым реалиям, а манера обсуждения перечеркивает сам факт существования других представлений. Рассмотрим некоторые примеры.

II.1. Автор неоднократно обращается к обсуждению вопроса о генах, не уточняя, несмотря на многозначность этого понятия, о чем идет речь (напр., с.102, 103, 109, 113 и т.д.). При этом делаются весьма категорические заявления. Например, утверждается, что "понятие гена" вводится "для того, чтобы зафиксировать существование химического носителя генетических свойств" (с.102). С этим трудно согласиться, по крайней мере, в силу двух обстоятельств. Во-первых, с химической субстанцией может быть соотнесен не ген, а аллель, что кладется в основу различения генотипа и генома. Во-вторых, существует заслуживающее внимания представление о принципиальной идеальности гена (изложенное, например, в работе А.А.Любищева "О природе наследственных факторов"). Поэтому формулируемый тезис вызывает недоумение.

II.2. Аналогичные категорические тезисы о химическом сенсорном коде как носителе социально-психологических свойств (с.107), о вещах как физическом носителе социальных свойств (с.107) и т.д. - завершаются на с.110-111 текстом, который напоминает скачку идей и вообще недоступен интерпретирующему восприятию.

II.3. На с.117 говорится о неописуемости растений в понятиях социологии. Не плохо было бы пояснить в этом контексте, как при этом удалось сформулировать фитосоциологию И.К.Пачорскому и наметить контуры фитосемиотики Т.Себиоку.

II.4. Автор многократно обращается к соотношению научного и ненаучного, однако нигде не дает систематического изложения своей позиции. Поэтому формулируемые по ходу дела утверждения производят впечатление каких-то выпадов против тех, чье мнение о науке не совпадает со взглядом автора. Так, на с.46 собственно наука противопоставляется "идеологическим и другим социетальным компонентам функционирования науки", а на с.97 говориться, что "не существует научного метода исследования как отдельного вида деятельности", что непонятным образом соотносится с тезисом о вненаучности ряда концепций (там же). В начале же второго хода дискурса (с.149) говорится о том, что "Наука - ...практическая деятельность, а не "мыслительная". Суть последней оппозиции не ясна, как не ясна и ее соотнесенность с оппозицией "описание-анализ" первого дискурса.

II.5. В значительной мере книга построена на критике здравого смысла (в том числе, здравого смысла профессионалов) как источника порождения конструктивистких мифологем (в этом пафос автора и при личном общении). Тем не менее, на с. 127 вдруг в качестве основного аргумента появляется апелляция к здравому смыслу, без пояснения того, что это значит. В целом же остается впечатление, что опора на обыденное сознание очень важна для книги - многие положения не имеют других способов обоснования.

II.6. Категорически неприемлемым представляется все, что написано о быте (с.154-159). Описываемый быт с перманентной проверкой близкого человека на соответствие своим ценностям исключает главное - восприятие быта как колыбели бытия. Понятна при этом невозможность существования семьи как единой одухотворенной плоти, малого храма. Кроме всего прочего, текст может привести к формированию у читателя и неадекватного образа автора. Видимо, хотя бы отчасти, такой образ быта определяется недостаточно дифференцированным использованием категорий - быт не отличен от обихода, услуг, бытового обслуживания, сервиса. Поэтому представляется катахрезой и словосочетание "бытовая деятельность" - деятельность (отличенная от активности) может присутствовать в зачаточных формах в обиходе, а в развитых - в услугах, обслуживании и сервисе.

Приведенные примеры дефектов наполнения конструкции книги, к сожалению, не исчерпывают других подобных изъянов. Поэтому закономерно возникновение реакции отторжения, отвержения тех груд материала, которые вываливаются на читателя и должны служить аргументами.

III. На фоне задаваемого книгой стремления к полноте и корректности рассмотрения материала заметны, к примеру, пробелы не только обсуждения, но даже постановки некоторых вопросов.

III.1. Сначала хочется переформулировать некоторые положения, внеся в них недостающую артикулированность.

- Так, при чтении фрагмента о законах природы (с.18-19) приходит на ум следующее из анализа трудов Галилея представление о законах природы как изобретениях.

- Рассуждения о технолого-конструктивном отношении между уровнями (с.86) хочется соотнести с принципом онтологизации моделей, который хорошо прослеживается в истории физики и химии.

III.2. Далее, однако, у читателя начинает превалировать дух чистой критики. Тогда приходит на ум следующее.

- Становится совершенно непонятным использование автором понятия "эксперимент" (с.17 и далее). Явного определения того, что имеется в виду, не дается, следовательно дальнейшее изложение может совершенно по-разному восприниматься в зависимости от интерпретации "эксперимента". Так, для Галилея совершенно определенно эксперимент был методом теоретического исследования, тем, что к концу ХIХ века стало называться "мысленным экспериментом" в том виде, как его описывает С.Г.Кордонский (с.46). Однако, в каком-то звене научной эстафеты от Галилея (ближе к Ньютону) к Фарадею происходит инверсия понятия эксперимент, в результате чего он начинает отождествляться с опытом. С 1970-х этот сюжет неоднократно обсуждается методологами в России, однако специалистов по конкретным дисциплинам это практически не затрагивает. Другое дело, к примеру, американская психолингвистика. В ней в 1980-е годы появился методологически корректный термин "экспериенциальные модели", то есть оппозиция "опыт - эксперимент" (по-английски "experience - experiment"), соответствующая оппозиции "эмпирический - теоретический", оказалась восстановленной. Так, например, делает У.Лабов, работы которого очень хорошо раскрывают и детализируют положения, формулируемые в примечании 27 (с.26). Какой будет создаваемая С.Г.Кордонским конструкция с учетом этих обстоятельств, предстоит разбираться читателю.

- Продолжая обсуждать эту же тему с присущим книге критицизмом, можно обратить внимание и на двойную (если не тройную) семантическую инверсию. Дело в том, что этимологически понятие теории связано с нейтральным греческим глаголом, означающим "смотреть" - смотреть можно представление в театре, сцену на улице и т.д. Напротив, эмпирия перекликается с высшим огневым небом Эмпиреем. Как будет выглядеть конструкция С.Г.Кордонского с учетом этих обстоятельств?

- Логический ригоризм автора толкает его на злоупотребление логическими терминами, например, термином "доказательство". Так, о доказательстве существования аналитического объекта говорится и на с.50. В этом случае особенно отчетливо видна полезность идущего из античности и очень ясно сформулированного в Каппадокийском кружке Василием Великим различения доказательства - как того, что выводимо из аксиом, и показательства - как того, что следует из опыта. Именно о показательстве идет речь в данном случае, как и вообще в дискурсе, соотносящем теоретическое и эмпирическое.

- Автор время от времени пользуется оппозицией "естественное-искусственное" и связанным с ней представлением о природе (напр., с.10, 35, 49, 81, 85, 89). Дело в том, что чрезвычайно трудно наполнить эту оппозицию каким-нибудь ясным смыслом, в особенности смыслом, отличным от оппозиций "спонтанное-преднамеренное", "дикое-культивируемое" и т.д. Единственная известная мне осмысленная трактовка дается В.Н.Карповым в его статье 1909 г., в которой показывается связь этих категорий с состоянием мира до и после грехопадения.

Как и по другим поводам, перечень подобных возражений можно продолжать неопределенно долго. Однако дело в другом.

Обычно тот или иной автор, занимающийся подобной деятельностью, демифологизирует в течение своей жизни две-три категории. Больше не получается, и в своих работах тот же исследователь демифологизирует эти две-три категории, пользуясь множеством других мифологизированных. Так стоит ли его за это третировать?

Так или иначе, в результате анализа предложенного наполнения концепции в трех отношениях, текст оказывается покрыт плотной сетью поводов для отторжения, заслоняющих главные идеи книги. Что это - "недосмотр" автора или, напротив, желание не столько изложить полученные им результаты, сколько пробудить в читателе рефлексию?

III.

В этом разделе предстоит обсудить три практически независимых сюжета.

Сюжет первый - представленное печатное издание per se.

Первое впечатление от него очень странное - это что-то среднее между модным иллюстрированным журналом, альбомом по живописи, томом классиков науки и препринтом. Это сразу же формирует у читателя сложный комплекс противоречивых ожиданий.

Первое, с чем сталкивается читатель, - глянцевая бумага, которая превращает чтение в физическую муку. Во-первых, невозможно прочитать даже целой строчки, не меняя положения страницы относительно источника света, - все блестит почти как зеркало. Особенно большие проблемы возникают при работе с графикой или при необходимости сопоставления сразу многих страниц (как во время написания рецензии). Во-вторых, бумага сопротивляется - либо рвется, либо остается без пометок - практически всем пишущим инструментам, не позволяя делать пометок в тексте, без чего невозможна работа с таким произведением (это в то время, когда другие авторы и издатели думают о специальных полях для пометок!). Получается, что неадекватная задаче "качественность" бумаги настраивает читателя против автора.

Второе - невероятно мелкий шрифт, используемый при нумерации сносок, так что без лупы эти номера не рассмотреть.

Работа со шрифтами и расположением текста на странице вообще вызывает сожаление. Хотя разнообразие шрифтов и используется для выделения отдельных понятий, тем не менее эти графические ресурсы не использованы для гиперсинтаксического членения текста. В противном случае, даже сохранив имеющуюся последовательность фрагментов, можно было бы графически отделить положения от выводов и следствий, обоснования от иллюстраций, комментарии от прогнозов и т.д. Можно было бы использовать и обширные подстрочные примечания в духе В.Н.Топорова, занимающие большую часть страницы.

Странное впечатление производит библиографический аппарат. Рецензенту так и не удалось понять, какая часть библиографии приводится в примечаниях, а какая вынесена в раздел "Литература" на с.169-175. При этом странно смотрится и список работ без авторов между концом русского и началом латинского алфавита (с.175).

Способ работы с цитируемой литературой также весьма своеобразен. Так, на с.110-111, 117 дается множество ссылок на источники. Но в них ничего не говорится о том, что обсуждает С.Г.Кордонский, а только имеется материал, обосновывающий тезис С.Г.Кордонского. При этом для того, чтобы таким образом использовать материал, его надо радикально переработать, что может оказаться и не по зубам кому-то из читателей. Не случайно поэтому, во всех этих ссылках нет указания страниц.

Сам набор цитируемой литературы производит странное впечатление, и соседство Швырева или Копнина с Хагингом или Беклемишевым изумляет (несмотря на объяснения на с.11).

Кроме этого заметны и просто недостатки редактирования книги. Так, очень трудно разобраться из-за неудачной, двусмысленной формулировки в смысле утверждения об обратности выдвижения гипотез абстрагированию (с.34), на с.26 написание названий растений приводится с нарушением Международного кодекса ботанической номенклатуры, на с.151 в конце второго абзаца допущена важная для смысла (тем более что формулируется весьма дискуссионное положение) опечатка ("не сводятся к деятельности, не отображают устройство мира..." - "не"! вместо "но"!). Имея ввиду возможность таких опечаток в столь нетривиальном тексте, крайне важна авторская корректура.

Следует также отметить, что книга прямо нарушает некоторые правила политкорректности, рекомендуемые американскими специалистами по речевому этикету. Так, такие правила предусматривают никак не называть в тексте, а тем более не характеризовать (не говоря уж об отрицательных отзывах) какие-либо социальные, профессиональные или иные группы. В книге таких характеристик предостаточно. Видимо, в работе по методологии без этого не обойтись. Поэтому нужно специально думать, как это делать корректно. Но в книге можно встретить и такое: "ясным любому - не совсем глупому - методологу" (с.38).

Очевидно, что все перечисленные особенности прагматики настраивают читателя очень скептически, если не агрессивно. Легко понять, что в такой ситуации, в особенности с учетом того, что сказано в разделе II, очень просто отложить книгу в сторону. Для того чтобы этого не сделать, нужны веские основания. Какими они могут быть?

Во-первых, таким основанием может быть близкое знакомство с С.Г.Кордонским. В таком случае коллегам радостно видеть известные тексты в напечатанном виде. Тем самым книга становится типичным примером того, когда публикация нужна не для того, чтобы из нее узнать что-нибудь новое, а для того, чтобы было на что сослаться. Но для этого действительно достаточно препринта или - ныне - публикации в Интернете. Иначе возможно другое - рукописи, которые читались, превратятся в книгу, которая будет пылиться на полке. На фоне смены поколений, эта ситуация вполне возможна.

Во-вторых, отложить книгу в сторону не могут лица, которым статусно предписано воспроизводить осуществленную С.Г.Кордонским работу, например, его возможные студенты или подчиненные. Они, в таком случае, могут получить задание построить веерную матрицу по какой-то предметной области и будут обязаны сделать это в отведенное время. В этом качестве, действительно, книга будет выступать прежде всего как методичка. Однако вопрос в том, насколько содержательными будут такие работы? В связи с этим приходит на ум ситуация с электроэнцефалографией - то, что в этой сфере был превращен в метод не только процесс снятия энцефалограммы, но и ее интерпретации, привело к обеднению смысла всей этой деятельности.

За исключением этих двух групп данную книгу отыщет и прочитает только какой-нибудь новый кордонский или чебанов лет через пятьдесят или сто и будет оперировать ссылками на нее как на какую-нибудь экзотику типа К.Уильямса или В.Н.Карпова.

Чтение этой книги будет интересно такому читателю тем, что она действительно является памятником эпохи - по ней можно восстановить круг чтения и интеллектуальных интересов определенного времени, географию изданий и человеческих контактов, черты образа жизни и типа повседневности в целом, способ взаимодействия со временем и т.д. (вспоминаю в этом контексте экзотичность получения в начале 1980-х писем-трактатов по методологии со Змеиногорского тракта города Барнаула от Симона Кордонского). При этом такой анализ может быть сделан по отношению к двум временным срезам - к 1970-м (80-м) годам и к годам 1990-м. Интерференция этих двух эпох в одном тексте порождает своеобразнейшие эффекты. На мой взгляд, возможность такого чтения через 50-100-150 лет - это то, что делает, издание этой книги исключительным событием - даже в том виде, в каком она имеется сейчас.

И все же остается чувство некоторой горечи.

Во-первых, налет "препринтности" настраивает на то, что в книге будет нечто абсолютно новое, а получаешь, с учетом всего вышесказанного, методологическую осетрину (но именно осетрину!) второй свежести.

Во-вторых, возникает вопрос, а какова будет судьба этой книги на том рынке, который описывает автор, - на что она будет меняться? Кажется, что шансов на спрос в таком виде у нее мало. И тут уместно перейти ко второму сюжету.

Сюжет второй - какой будет книга, а не эскиз. Мне представляются возможными три варианта.

1. Издание памятника мысли. В этом случае надо наиболее полно сохранить текст 1970-80-х годов (без всякой его модернизации) и снабдить его необходимым научным аппаратом - обстоятельным введением, авторским и предметным указателем, комментариями и т.д. Необходимо провести и обычную редакционную работу, вычитать корректуры и нормально издать полиграфически. Этот вариант потребует наименьшего участия самого С.Г.Кордонского.

2. Издание монографии. Такой вариант требует кардинальной переработки текста.

В этом случае необходимо:

- найти ясную композицию;

- соотнести два указанных выше дискурса;

- выделить логически и полиграфически основную линию и боковые ответвления (примеры, отступления, автокомментарии и т.д.);

- доработать ссылочный аппарат с учетом всей ныне существующей литературы;

- снабдить текст справочным аппаратом (авторским и предметным указателями);

- провести адекватную редакционную подготовку, причем, видимо, не автору, а другому лицу.

Понятно, что этот вариант наиболее трудоемок и требует наибольшего участия автора.

3. Создать книгу в жанре не монографии, а сборника, например, сборника этюдов по методологии. Так, совершенно готовыми являются этюды об отношениях "состоять из", "происходить от", о четырехпольных веерных матрицах, рынке как эмпирическом анализе. Хотелось бы видеть этюды о "неприличной тайне" ключей-определителей, соотношении идеализации и абстрагирования, искусственной природе, в конце концов, даже об онтологии деятельностей. Собранные вместе они будут дополнять друг друга, но, представляя собой сборник, не будут требовать жесткой композиции и абсолютного согласования разных фрагментов как в монографии.

Более того, такие этюды обладают абсолютной ценностью, и назвать соответствующий сборник можно просто "Этюды Кордонского", опуская упоминание методологии, подобно тому, как говорится о чашках Петри или петле Нестерова без указания области, к которым они относятся.

Такой вариант, по-видимому, является самым простым.

Во всех трех вариантах целесообразно издать книгу в каком-нибудь издательстве, имеющем опыт работы с научной литературой. Это позволило бы автоматически избежать многих рассмотренных дефектов.

Если же, несмотря на все проблемы, издание книги не довести до конца, то будет продолжена, по-моему, не очень похвальная традиция, перешедшая в ХХ век из конца ХIХ, превращения эскиза, этюда, наброска в самостоятельное произведение. Главным свойством такого произведения является его необязательность - согласие автора и публики на то, что его можно без последствий удалить из ткани культуры...

И, наконец, сюжет третий - как вообще публиковать наследие неофициальной культуры прошлой эпохи. То, что эта проблема актуальна ныне, и определяет то пристальное внимание, которое вызывает рецензируемая книга в качестве одной из первых ласточек такого рода.

Понятно, что при этом всегда будет возникать проблема выбора между памятником мысли и новым произведением на ту же тему и будут искаться какие-то компромиссы между этими двумя вариантами. Понятно и то, что будет вставать вопрос о выборе между редактированием и авторедактированием. Надо также будет искать баланс между комментарием и переписыванием отдельных сюжетов и т.д. Ясных и однозначных ответов на эти вопросы нет, и непонятно, какими тиражами издавать подобные работы, кого они будут интересовать, как их распространять. Внимательное рассмотрение рецензируемой работы позволяет плодотворно размышлять над этими вопросами.

Стоят такие проблемы и перед самим рецензентом. Более того, видимо, к подобным публикациям рецензента могут быть предъявлены сходные претензии. Поэтому высказанные критически замечания - не желание принизить значение рецензируемой работы, а напротив - стремление восстановить тот контекст, в котором она существует, тем самым - полнее проявить ее смысл.

Все сказанное и позволяет квалифицировать публикацию работы С.Г.Кордонского с помощью формулы, вынесенной в название рецензии...

• Хвалебная рецензия Ревекки Фрумкиной.
  
• Ругательная рецензия Ильи Смирнова.
  
• Философский трактат Кирилла Якимца на ту же тему.
  
• Методологический наезд Геннадия Копылова.
  
• Владимир Никитаев: "линейный" подход к этой книге неверен
  
• С.Г.Кордонский. Циклы деятельности и идеальные объекты.
  
  
• С.Г.Кордонский. Циклы деятельности и идеальные объекты.
  Читать.