Публика была в восторге от бурных событий лета 2002 года. "Идущие вместе" пиарят Сорокина, рафинированные эстеты венчают Проханова. Жизнь бьет ключом, есть поводы для выражения восторга, возмущения, удивления, недоумения, для пафоса и сарказма, для... Ну, хватит об этом. Перейдем к делу.

Начнем с Сорокина. Его "Голубое сало", попавшее в центр внимания, - это объяснение в любви к русской литературе и в ненависти - к тирании. (Сорокин может сколько угодно говорить, что это книга о гибели русской литературы - авторское толкование ничего не значит.) Объяснение литературно смиренное: текст произведен из Стругацких, Зиновьева и бульварных романов, заполняющих пустоту описаниями шикарных туалетов, блюд и совокуплений, - описаниями, не превращающими читателя в зрителя, как говаривал Набоков. Его, кстати, Сорокин удачно спародировать не смог, с Платоновым это проделать куда легче. (Написал и полез в РЖ, а там у Быкова то же самое почти слово в слово. Но править не буду.) И тем самым признал, к кому он ближе. Поэтому "Сало" - книга литературно честная: куда уж постсоветскому автору до цивилизационных (не культурных даже) масштабов "Ады". А яйцо, которое платоновский герой выковыривает из курицы и проглатывает, Сорокину пригодилось. Весь роман - признание собственной неотчуждаемости от так называемой великой русской литературы и ее наследницы, литературы советской. Тут нет даже пелевинской тоски от того, что "с небом под землей напряженно".

И вот унитаз, в который сваливают "Голубое сало" и заливают хлоркой. Очень по-сорокински и очень по-гельмановски, имя которого принято связывать и с "Идущими вместе", и с рыночным продвижением Сорокина. Но принято возмущаться и тем, что "Идущие" действуют по наущению власти (как существенна эта анонимность - "власть"), возрождают цензуру и проч.

Все, что будет написано дальше, никак с дискуссией о том, что мы наблюдаем, - пиар Гельмана-Сорокина или наступление на свободу слова или то и другое вместе - не связано. Точнее, я предпочитаю исходить из того, что делается одно общее и темное (определю сразу свои оценки) дело.

Совершается возрождение великой русской литературы и ее разновидности - литературы советской, - которая никогда не знала собственно литературного позиционирования. За редчайшими, конечно, исключениями. Если Сорокин сам участвует в этом деле, то он уже понял: в финале его ждет не швейцарский отель и не венецианское кладбище, а творческий вечер в Кремлевском дворце с участием Михаила Задорнова. Если это устраивают некоторые люди во власти, то они ведут дело к конституционному перевороту, ибо цензура, равно как и любая государственная идеология, запрещены Основным законом.

К сожалению, возбуждение уголовного дела против Сорокина свидетельствует не в пользу "гельмановской" версии. Впрочем, повторю, не в зачинщике дело, а в том, что сосуществование русских литераторов с цензурой - будь цензором августейшая особа или малопочтенный вождь "Идущих вместе" - не всегда было мирным, но всегда было. Собственно, литературный процесс проходил в этом симбиозе, порой очень выгодном как Булгарину с Ажаевым, так и Чернышевскому с Дудинцевым. В проигрыше же всегда был читатель.

О читателе-зрителе я упомянул потому, что этот образ "хорошего читателя" был создан Набоковым в его лекции 1958 года "Писатели, цензура и читатели в России". Это тот самый случай, когда не содержание даже, а только название имеет методическое значение. Любые рассуждения о литературе и цензуре должны вестись в рамках трехчастной набоковской формулы, ибо государственный контроль над любой культурной продукцией, будь то литература, СМИ или поп-музыка, затрагивает в первую очередь, права и интересы потребителя.

Именно поэтому ни содержание "Голубого сала" (а что такое вообще "содержание" романа?), ни личность Владимира Сорокина (а что это такое "личность автора"?) во всей этой истории принципиального значения не имеют. Существеннее другое - направленность провокации против общества в целом, а не против одного человека или группы его поклонников. И даже не против российского общества, а против всех, умеющих читать на русском языке.

Да-да, вновь согласен с Дмитрием Быковым: провокация в политике - это одно, а в культуре - совсем другое. Но сортирная акция "Идущих вместе" как раз и направлена на то, чтобы политика с культурой оставались, как и во времена Бенкендорфа и Суслова, нерасчлененной бесформенной массой, в которую с головой окунают русского читателя. И нераздельность политики с культурой поддерживается как опалой, так и фаворитизмом. В фаворитах же ныне не сало, а гексоген, не Сорокин, а Проханов.

Сколь же наивны честнейшие люди Максим Соколов и Андрей Немзер, бросившиеся защищать власть от "антигосударственного" (определение Андрея Семеновича) романа Проханова! И ведь даже не задумались над тем, что рулил "Нацбестселлером" банкир, имеющий репутацию "особы приближенной к императору". (Немзер отметил лишь его еврейскую фамилию.) Столь же наивен был и достойнейший Александр Архангельский, рассуждавший с телеэкрана о том, что "Идущие вместе" компрометируют главу государства. Хотя именно "Идущие" и замочили в сортире книги писателя, компенсируя неспособность власти проделать то же самое с подлинными врагами отечества, которые с изумлением узнают время от времени об "окончании военной стадии" чеченской операции. Так что не в наивности дело, а в крушении праволиберальных иллюзий, очередном разочаровании в утопии "просвещенной власти". Только признаваться в этом не хочется.

Проханов совершил главное - предложил тот образ власти, который ей желателен. Власти, способной на те самые великие злодейства, которые заносятся на скрижали истории. Подобно "Идущим", он компенсировал тот дискомфорт, которого не может не быть у топтыгиных после поедания чижиков, - Гусинского с Березовским, Калугина с Литвиненко, НТВ и ТВ-6 с Сорокиным.

Когда Проханову дали премию, я вспомнил, как в разгар перестройки один мелкий идеологический чиновник в разговоре со мной все удивлялся тому, что он услышал на закрытой встрече с чином повыше из Пятого управления КГБ. Тот прямо так и заявил: "Нейтрализация Галича и Амальрика - наше большое достижение". Ну, я к тому времени уже прочел "Зияющие высоты", а потому дал объяснение по Зиновьеву. Мол, органам очень выгодно приписывать себе злодейства чужие и даже не имевшие места быть. Чем страшнее и таинственнее выглядят органы, тем лучше.

А недавно включаю телевизор. Идет какой-то чепуховый фильм о новых русских. Главной героине объясняют, что ее отца, большого капиталиста, погубил пьяный шофер. Но конкуренту крайне выгодно поддерживать версию, что это именно он устроил автокатастрофу. Так его больше боятся. И заодно, добавлю я, таким образом решается проблема собственной значимости.

Именно эта проблема становится все более очевидной у персонификаторов власти. Решается же она, на первый взгляд, странным, а на самом деле вполне логичным образом - возрождается советская литература с ее внелитературными иерархиями, системами ценностей, общественным позиционированием литработника и литконтролера. Интеллектуалы еще трепыхаются, еще надеются помочь своими советами и рекомендациями власти, не замечая, что власть нуждается совсем в другом, - в том, чтобы самой давать советы и рекомендации по вопросам литстроительства, музрепертуара, а там глядишь, и производства товаров народного потребления. По автопрому уже определились.

Все ж не так, как учили на кафедрах научного коммунизма. Сначала нормируют литературное потребление, а уж потом появляются карточки на хлеб и сахар. Так что конец праволиберальной утопии следует начинать с возрождения советской литературы, начавшегося летом 2002 года.

Э! Это не прогноз, а констатация. Наблюдение над current history, а не футурология. Хрен у них что получится.