В "Быков-quickly: взгляд-39" Дмитрий Быков, пересказывая Льва Аннинского, говорит:

"...Писал... Аннинский о следующем: давайте временно откажемся от идеологических клише и просто признаем, что в 1917 году подпочвенные российские силы приняли одно имя, а в 1985 - другое. Но и тогда, и теперь природа этих сил одинаково подпочвенна, иррациональна, внеидеологична и предельно проста. Это силы деструктивные (сегодня я бы сказал - упростительные), и не надо обольщаться различиями между прикрывающими их идеологиями... Происходившее в 1917 и 1985 году было одинаково иррационально, поскольку оказалось одинаково далеко от намерений самих реформаторов: ни Ленин, ни Горбачев понятия не имели, что у них получится. Увидев, что получилось, Ленин сошел с ума. У Горбачева то ли нервы оказались крепче, то ли он попросту так ничего и не понял".

Нужно сразу сказать, что деструктивные силы не всегда силы упростительные. Иногда строго наоборот. Разбейте ровный прямоугольник оконного стекла - вы получите груду осколков - систему несравнимо более сложную.

Что касается 1917 и 1985 года, на мой взгляд, происходившее и в первом и во втором случае как раз совершенно рационально, если смотреть на него не через призму литературы - чьи оценки всегда крайне релятивны и неустойчивы, а рассматривать экономическую реальность, возникающую в обоих случаях. Быков пишет:

"...Примером застарелого и бессмысленного спора является так называемая "Тяжба о России", которую ведет в 7-8 номерах "Нового мира" уважаемая Рената Гальцева... в рамках прежней терминологии, оперирующей совершенно обессмыслившимися терминами "западник" и "славянофил", "либерал" и "консерватор", - этот спор нельзя ни разрешить, ни вести".

Переводя разговор из области прежних оппозиций в оппозицию простоты - сложности, Быков действительно переводит дискуссию на более рациональное основание. Сложность системы можно довольно строго оценить. Это уже не область мнений, а область расчетов - экономики и даже математики. Можно попробовать это сделать.

Во второй половине - конце девятнадцатого века не только в России, но и во всем индустриальном мире, в который наша страна стремительно интегрировалась, сложилась трудная ситуация. Ее довольно подробно анализирует Маркс в "Капитале". А популярное изложение есть, например, у Энгельса в "Анти-Дюринге". Это - периодические кризисы перепроизводства.

Я приведу пример Энгельса (пример все еще приводился в учебниках "Обществоведения" в то время, когда я заканчивал школу (1977), хотя уже чуть ли не сто лет не имел никакого отношения к действительности). Гражданин А. строит фабрику и производит шляпы. Он процветает, шляпы замечательно раскупаются. Глядя на А., Б. тоже строит фабрику и у него тоже дела идут неплохо, хотя и не так замечательно, как у А. Затем фабрики строят В., Г. и так далее. Шляп становится больше чем голов потенциальных покупателей. Наступает кризис перепроизводства. Фабрики закрываются. Безработные шляп не покупают, потому что не на что. Но через какое-то время опять появляется капиталист А1 (шляпы-то нужны), и у него опять все идет хорошо, до следующего кризиса. Классики торжественно объявили периодические кризисы неизбежностью. И предложили перейти к плановому хозяйствованию. Шляп нужно производить ровно столько, сколько нужно, и кризисов не будет, и все будут сыты, счастливы и в шляпах.

В XIX веке периодические кризисы были совершенно реальным состоянием дел, а вовсе не социалистической пропагандой. Почему же загнивающий Запад не перешел к тотальной плановой экономике и обобществленной собственности? Как же он тогда выжил?

Государственное плановое хозяйство в том виде, в котором оно было реализовано в СССР, система более простая, чем любой вариант рыночной экономики. При наличии ровно одного собственника, только он способен принимать решение о выпуске продукции. Только он контролирует результат и получает прибыль. Он является единственным субъектом хозяйствования, и никакой конкуренции просто не может быть. Рынок вырождается, фактически - до обмена. Но это государство оказалось необыкновенно сложным в процессе управления. Количество управленческих связей оказалось очень велико, а сама государственная система неустойчивой. А дает указания Б, Б передает их В, но он передает не совсем то, что сказал А - при каждой передаче присутствует определенный уровень шума - уточнения, конкретизации. И когда Ю говорит Я - который непосредственно делает работу, он говорит что-то такое, что даже отдаленно приказ А не напоминает, а может быть, даже ему противоречит.

Что делает Государство, чтобы не провалиться в полный хаос? Предельно упрощает процесс производства за счет его замораживания. Ни в коем случае нельзя вводить новые товары - для них придется заново отлаживать всю управленческую цепочку. Такой собственник хорошо делает только те дела, которые ему соразмерны. ДнепроГЭС может построить или БАМ. Одним словом, он может построить дом из сырого бруса, но когда брус высохнет и осядет, он не сможет законопатить щели, потому что у него слишком большие руки - а каждая щель почему-то совершенно не похожа на другую. Но в доме, в котором через щели свищет ветер и наметает сугробы на полу, - жить-то все равно нельзя, во всяком случае - достаточно долго. Хоть и стоит он - красивый и ладный, правда, только издали.

Многоуровневую иерархическую систему можно упростить за счет изменения нормы управления или управленческого охвата, определяемого как отношение количества руководителей к числу работников. Чем меньше норма управления, тем проще и надежнее управляема вся система. Но один человек в среднем, нормальном случае может эффективно руководить не более чем десятью работниками или руководителями более низкого уровня. Чтобы руководить 100 000 000 при такой норме управления необходимо 8 уровней иерархии - это очень много. Норма управления определяется разнообразием задач и форм деятельности. Эффективно руководить трудом 10 ученых, занятых глубокими проблемами, конечно, нельзя. А вот 100 землекопами, роющими котлован, - вполне можно. Значит, необходимо предельно стандартизировать как самих работников ("у нас незаменимых нет"), так и виды их деятельности. Самая эффективная форма организации такого типа - это ГУЛАГ. Что мы и получили по полной программе.

И наконец, необходимо сказать о чистоте иерархии - о недопустимости возникновения горизонтальных связей в системе. Любые связи в системе должны быть только вертикальными. Никакое подобие горизонтального гражданского общества недопустимо. Горизонтальные структуры непрозрачны, а значит - неуправляемы сверху. "Больше трех не собираться". Все должны смотреть вверх и ловить каждое слово маленького фюрера. А что происходит рядом, тебе сверху объяснят. Если в многоуровневой иерархической системе возникают неиерархические связи, она становится сетью, а законы сети совершенно другие. Иерархия требует только одного - беспрекословного подчинения. Никакая активность недопустима - она ломает структуру.

Но система живет, и иерархия изнашивается, она слишком жесткая и потому неустойчивая к малым колебаниям. Полностью остановить изменения товарного рынка нельзя - новые товары будут на него проникать. И сложность управленческой системы такого типа будет накапливаться. И в какой-то момент система просто перестанет работать.

Как же все-таки было дело в тех странах, которые не пошли по пути радикального упрощения рынка и столь же радикального усложнения управленческого механизма? Путь-то был найден. Представим себе этот же наш рынок шляп. Капиталист Х. приходит на него, когда уже понятно (он, оказывается, еще и думает, прежде чем строить новую фабрику, надо же), что рынок близок к насыщению. Мудрый Х. выходит на рынок не со шляпами, а со шляпами~ - немного модифицированным вариантом товара. Он, конечно, рискует. Эти новые шляпы~ - товар незнакомый, непроверенный, его потребительская стоимость неясна. Будет ли кто-то его покупать? В XIX веке, при консервативности товарного рынка близкой к полной статике, можно было сказать уверенно - нет, не будет. Купят известное. Но мудрый Х. просит приговоренного к смерти надеть его шляпу~ и крикнуть в толпу, что в этой шляпе~ и помереть не страшно. И этот бедолага все делает как надо, за небольшое вознаграждение семье. И шляпа~ пошла, пошла... И вот уже забеспокоились конкуренты, начали модернизацию своих фабрик. Рынок перестал быть статичным. Появилась реклама, появилось понятие морального старения продукции.

Те или другие капиталисты рискуют, вкладывая деньги в новое производство, кто не успел - тот опоздал и, стало быть, разорился - но это уже не катастрофично. Потому что разорились не все производители сразу, а только некоторые. Как говорили политэкономы социализма в ответ на вопрос, когда же наконец грянет последний страшный кризис у проклятых буржуев: кризис у них теперь непрерывный. И это был правдивый ответ. Если только забыть о том, что кризис - это перелом, и если он непрерывный, то его попросту нет.

Западное государство вместе с тем взяло на себя еще и функцию экономической защиты своих граждан, то, чем так гордились в СССР. Только эта защита была несравнимо эффективнее - государство ничего (или сравнительно немного) производило, собственности не имело, а занималось только перенаправлением финансовых потоков, полученных в виде налогов. Трансферные платежи - это деньги, полученные в основном за счет сбора акцизов и прогрессивного налогообложения богатых, перераспределяются в виде социальной помощи, идут на бесплатное образование и медобслуживание. Но их цель не только в том, чтобы не доводить отчаявшихся до последней степени нужды, когда они начнут хвататься за булыжники, цель еще и в том, чтобы поддерживать на достаточно высоком уровне платежеспособный покупательный спрос населения - то есть опять давать возможность зарабатывать на продажах, только не сегодня, а завтра, - и таким образом сглаживать колебание и удерживать экономику от срыва в кризисную область.

Сказать, что здесь всегда все было хорошо и просто, никак нельзя, но эта система оказалась эффективнее. Государственное управление в таком случае - просто до элементарности, по сравнению с социалистическим. Но работающий рынок - это очень сложная самоорганизующаяся система. Пример, который очень любят приводить в учебниках по экономике: в Нью-Йорке запас продуктов - на три дня. Если прекратить подвоз - город через неделю вымрет. Это никого не беспокоит. Потому что прекратить подвоз продуктов практически невозможно. Даже если этого очень сильно захотеть. Потому что - это рынок. Потому что при хаотическом движении могут возникнуть структуры более устойчивые к возмущениям, чем жесткая иерархия планового социализма, а этого Маркс просто не знал.

Когда Дмитрий Быков говорит, что в 1917 и 1985 происходил один и тот же процесс - упрощения, он ошибается. Упрощение действительно имело место, только уж очень разное. В 1917 произошел демонтаж рыночной экономики - и демонтаж насильственный. Возникшие внутри рыночной модели проблемы оказались вполне преодолимы. Но произошло и необыкновенное усложнение государственной управленческой структуры, и усложнение неоправданное. Созданная структура оказалась экономически неработоспособной на длительном промежутке времени. А в 1985 начался демонтаж неэффективной государственной машины. Боюсь, что она рухнула просто под собственной тяжестью. У любой связи есть запас прочности, но и металл устает. Государственная машина очень резко упростилась. Но субъектов хозяйствования стало много, и принятие решений стало зависеть не от единой структуры - Госплана, а от того же, например, Гусинского. И в этом случае Гусинский - такой же гарант сложности, как и любой другой частный собственник или даже сотрудник частного предприятия, каковым является, вероятно, и Дмитрий Быков (если только ИД "Собеседник" не государственное предприятие).

Рыночная структура сложнее, чем даже государственный аппарат СССР. Так что здесь произошло скорее усложнение системы, а не ее упрощение. Упрощение государственного аппарата - это, конечно, благо. Другое дело, что оно до сих пор еще недостаточно. У Государства еще слишком много собственности, и оно еще очень плохо справляется со своими главными задачами - управления финансовыми потоками. Но оно учится, и этого нельзя отрицать.

В качестве упрощающей тенденции Дмитрий Быков немного вскользь поминает глобализм, понимаемый, вероятно, как диктат американских корпораций от Microsoft и Макдоналдс до Голливуда, которые внедряют в сознание всего человечества стандарт американского счастья с его главной ценностью - человеческой жизнью. Но меня почему-то этот стандарт совсем не пугает. Рынок не может упроститься ниже некоторого уровня сложности. Когда это происходит - в системе неизбежно возникают пустоты (щели, щели), в которые рано или поздно кто-то сможет прорваться (спрос рождает предложение). Самый на сегодня крутой глобалист, конечно, не Макдоналдс, в который летят камни, а Microsoft, в который камнем не кинешь. Но и у него есть конкуренты - и очень сильные. Это, в частности, всемирное движение за свободное распространение программного обеспечения - то есть практически все мыслящее программистское сообщество. И деятельность этого сообщества уже оказывает серьезное влияние на Microsoft. Гораздо больше меня беспокоят как раз антиглобалисты всех расцветок - это люди, которые вполне в духе руссоизма стремятся к простоте. Только простоту они понимают несколько странно - как взрывы опор на линиях электропередач, ведущих от атомных станций. Однажды оставили без света всю северную Италию.

Рынок - это голый дарвинизм, как говорит Дмитрий Быков. Рынок и собственность - это ответственность за принятое решения. Эта та ответственность, которой покупается свобода выбора и возможность рисковать собственными инвестициями, в частности. Это та ответственность, которой при СССР просто быть не могло. Ее не нес никто, даже генсек. Он ведь тоже никакой собственностью не располагал (по крайней мере, открыто). Борьба за существование? Конечно. Но не только за свое собственное. Очень часто это борьба за существование своего дела. А это все-таки другое. Роман Юрия Германа называется "Я отвечаю за все". Но сказавший так Устименко почти ничего не мог сделать, кроме этих слов (что само по себе было очень много), а хозяин своего дела может и часто делает.

Отец Иоанн Кронштадтский говорил: "Бог препростое существо". Упрощение облегчает существование, делает его плоским и тривиальным, только до известного уровня - дальше становится все труднее и труднее, и система начинает осложняться, уходя от той "неслыханной простоты", "которая всего нужнее людям", к тому сложному, которое им понятней.