Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Новости | Путешествия | Сумерки просвещения | Другие языки | экс-Пресс
/ Вне рубрик / < Вы здесь
О пользе мемуаров
"Социологический журнал", 2001, #4

Дата публикации:  23 Сентября 2002

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

На размышления о пользе мемуаров меня навела статья Е.Г.Водичева и Н.А.Куперштох "Формирование этоса научного сообщества в новосибирском Академгородке, 1960 годы", опубликованная в СЖ #4 - последнем номере журнала за прошлый год, но вышедшем в начале лета. Почему-то эта статья помещена под рубрикой "Социология знания", хотя в ней обсуждается история (и/или социология) научных институций. Впрочем, это важно лишь "в-пятых".

Свою задачу авторы видели в описании этоса российского научного сообщества на примере достаточно уникальной научной институции - Академгородка в Новосибирске. Пафос статьи можно уточнить следующим образом: ученые Академгородка занимались такой специфической формой человеческой деятельности, как наука, жили в таком специфическом обществе, как СССР при Хрущеве, а к тому же все эти люди были специально собраны в специально для них созданном месте - Академгородке под Новосибирском, то есть "далеко от Москвы". Ну и, используя заглавие знаменитой книги Гровса о манхэттенском проекте, "теперь об этом можно рассказать".

Статья большая и обстоятельная, с библиографией, материалами архивов и мемуаров, в общем - вполне научная. Но чем дальше я читала, тем сильнее было мое ощущение диссонанса и отражения в кривом зеркале. Я не могла отделаться от мысли, что авторы этого текста - некие совсем молодые люди, для которых Академгородок времен М.А.Лаврентьева, А.А.Ляпунова и клуба "Под интегралом" в такой же мере прошлое, в какой для всех нас прошлым является, например, революция 1905 года.

Читаешь авторский текст - и как ножом по стеклу: вроде бы то, да не то. А дойдешь до цитат из воспоминаний моих ровесников Ю.А.Левады, М.И.Черемисиной или В.Н.Шубкина - да, так оно и было.

Надеюсь, читатель не заподозрит меня в иллюзиях по части преимуществ мемуаров перед собственно историческими сочинениями или, тем паче, в сомнениях по поводу возможностей исторической науки как таковой. Пусть извинят меня и авторы обсуждаемой статьи: скорее всего, они добросовестно написали "свою версию" событий, тем более что для этого им далеко ходить не требовалось - оба они работают в Институте истории СО РАН и каждый уже издал по монографии на близкие темы (Водичев в 1994, Куперштох - в 1999).

Замечательно другое: своя, отечественная история изложена авторами как чужое прошлое. Чаще всего так о нас пишут иностранные ученые. Если бы передо мной лежал перевод главы из книги П.Джозефсона, издавшего в 1997 году в Принстоне книгу об Академгородке под заглавием "New Atlantis revisited" ("Возвращение в Новую Атлантиду"), я бы нисколько не удивилась. Однако же американский историк Шейла Фитцпатрик написала книгу "Сталинские крестьяне", по глубине психологического анализа не имеющей аналогов в отечественной историографии.

Смешно было бы думать, что адекватно о событиях пишут именно современники этих событий - это значило бы отрицать историю как науку. И уж вовсе странно было бы противопоставлять мемуарные тексты (в терминологии Лидии Гинзбург - жанр "промежуточной литературы") - научным сочинениям.

И все же...

М.Л.Гаспаров в "Записях и выписках" рассказывает, как он пожаловался своей коллеге, что ему много легче писать воспоминания о детстве, чем о позднейших временах. Собеседница объяснила это тем, что рассказы о нашем детстве некому проверить, тогда как в дальнейшем мемуарист излагает факты, достоверность которых может быть оспорена многими современниками. Я предполагаю, что причина лежит глубже: одни и те же факты совершенно по-разному интерпретируются даже современниками, поскольку для людей разных поколений эти факты попадают в качественно разный контекст.

Когда в обсуждаемой статье авторы пишут, что концепция Академгородка и создания Сибирского Отделения АН СССР "могла рассчитывать на поддержку ученых из различных социальных слоев", мне остается лишь пожать плечами. Никаких социальных слоев в научной среде не было и не могло быть, так сказать, де юре и де факто: в советском обществе были группировки, сражавшиеся за государственную поддержку, деньги, фонды, и в этом аспекте те, кому платили за занятия наукой, ничем не отличались от тех, кому платили, допустим, за разведку новых месторождений алмазов.

Еще более странно читать описание системы ценностей обитателей Академгородка. Авторы выделяют как важный фактор "сочетание коммунистических идеологем и социального фрондерства". О каком "социальном фрондерстве" могла идти речь у людей, которым государство предоставило уникальные возможности заниматься любимым делом? Зато социальные иллюзии во времена "оттепели" разделялись людьми разных возрастов и пристрастий, в том числе, например, потомственным русским интеллигентом А.А.Ляпуновым, которому столь многим обязано все мое поколение, учившееся у него и до, и после его отъезда в Академгородок. Но социальные иллюзии - далеко не то же самое, что "коммунистические идеологемы"!

Сциентизм и вера во всемогущество науки, особенно - математики и кибернетики, были свойственны целой эпохе, и обитатели Академгородка ничем не отличались в этом аспекте от своих коллег из Массачусетского Технологического Института, не говоря уже о Москве, Ленинграде и даже Киеве. Другое дело, что благодаря тому, что М.А.Лаврентьев был накоротке с Н.С.Хрущевым, в Академгородке расстояние от любого проекта до его воплощения в жизнь было много меньшим, чем, допустим, в столице, а свободы (до поры до времени) было больше, что и понятно.

Это особенно ярко видно из сравнения духа научной и интеллектуальной свободы и открытости миру, описанной в цитируемых в статье мемуарах известного новосибирского социолога Р.В.Рывкиной, и обстановки, которую еще в начале 60-х я наблюдала в таком поразительном по научному уровню центре, как Институт имени Павлова в Колтушах. Сотрудники Института по преимуществу жили не в Колтушах, а в Ленинграде, то есть пребывали под сенью Большого Дома, влияние которого на питерскую культуру и интеллигенцию сильно превосходило влияние тогдашней Лубянки на аналогичную среду в Москве.

Отношения ученых Академгородка с партийными структурами было своеобразным, пока там действовал свой партком, ликвидированный в 1965 году - надо думать, в связи с делом Синявского и Даниэля, хотя в статье это не уточняется. Но кто сейчас вспомнит, что и в Институте русского языка АН СССР в Москве до дела Синявского и Даниэля секретарем парторганизации был честнейший человек и замечательный русист Виктор Давыдович Левин, которого мы с любовью звали "вождь"?

Таким образом, многие факторы и тенденции, которые в статье представлены как специфичные для Академгородка, были характерны для многих крупных научных учреждений той эпохи, потому что такова была эпоха.

Эпоха же в целом описана авторами "на иностранный манер". Ну кто у нас мыслит вторую половину 60-х как "неоконсервативный реванш" (с. 56)? И как надо понимать следующие строки: "Удивление вызывает тот факт, что ученые с этим смирились достаточно легко. Особых протестов в научном центре не было слышно"?

Как себе представляют авторы возможные для тех времен формы протеста? За подпись под письмом на имя Брежнева (!) в защиту всего лишь доцента МГУ В.Д.Дувакина, выступившего на суде общественным защитником (!) по делу Синявского и Даниэля, люди из академических институтов повсеместно лишались работы, и лишь в лучших случаях - "всего лишь" права защищать диссертации, не говоря уже о возможностях заграничных командировок.

Конечно, следует быть благодарным авторам статьи за публикацию двух красноречивых документов - один из них взят из академического архива, другой - из опубликованных мемуарных заметок М.И.Черемисиной.

В архиве РАН авторы нашли текст выступления тогдашнего президента АН СССР М.В.Келдыша (это апрель 1968, то есть еще до вторжения в Чехословакию ), из которого мы узнаем, что цвет советской математики, ученые с мировыми именами не только подписали письмо в защиту недавно ушедшего от нас Александра Гинзбурга, но некоторые из них - Леонтович, Гельфанд, Шафаревич - еще и упорствовали в своем мнении.

А ведь подписал еще и Люстерник, и Сергей Петрович Новиков, связанный с Келдышем семейными отношениями. Как гласит легенда, после этой позорной истории Новиков сказал Келдышу: "Все-таки этого, Слава, я от тебя не ожидал".

Майя Ивановна Черемисина, с которой я много лет была знакома как с известным филологом, в своих мемуарных записках обошлась без всяких слов о "неоконсерватизме", а само это пресловутое письмо 1968 года охарактеризовала как "очень скромное" и "почти раболепное". Да уж наверное - ведь то, которое двумя годами ранее среди 600 других московских ученых подписала и я (в защиту Дувакина), вообще апеллировало к Советской Конституции. Всего лишь...

Подлинной "жемчужиной" статьи Водичева и Куперштох являются два документа, найденных авторами в Российском Государственном Архиве новейшей истории. Первый - это анонимный антисемитский донос в КГБ, где автор целился в своего директора - Абеля Аганбегяна, реализовавшего в Институте экономики СО АН СССР структурную перестройку еще в 1966 году. Второй документ тоже можно было бы считать доносом, если бы его в 1970 году не направил в ЦК КПСС сам Андропов, тогда - председатель КГБ. Сообщал Андропов о надписях в защиту диссидентов, "выполненных масляной краской... на некоторых общественных зданиях" еще весной 1968. Времена были относительно вегетарианские, организаторов - совсем еще мальчишек - исключили, откуда могли, но не посадили, а всего лишь поломали им жизнь. Вторжение в Чехословакию в августе 1968 лишь обозначило конец утопии...


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие публикации:
Ирина Терентьева, Особенности русскоязычных диаспор в разных странах /20.09/
Часть 5. Парадоксальная ситуация возникает вокруг евреев, приехавших из России в Израиль: говорить о русскоязычной "диаспоре" в Израиле несколько неуместно, поскольку само нахождение евреев вне Израиля как раз и называлось диаспорой, рассеянием, а здесь они - дома. Порой кажется, что русских здесь слишком много.
Михаил Кордонский, Является ли Россия демократической страной? /17.09/
Несложно придумать множество дурацких вопросов, на которые не существует ответов. А у кого спросить? Есть категория людей, облеченных бОльшим доверием масс, чем политологи, социологи, экономисты и прочие аналитики. К ним я и обратился с просьбой выступить оппонентами: имена А.Вассермана и Р.Морозовского в титулах не нуждаются.
В.А. Успенский, Когда все можно /18.09/
По поводу круглого стола "Печать смутного времени". Было высказано убеждение, что смута закончится довольно скоро: хотелось бы видеть доказательство такого оптимистического прогноза. А вдруг смута кончится, а мы этого не заметим? И может ли быть так, что смуты нет, но в обществе распространено убеждение, что она есть?
Сергей Ромашко, Скромное очарование цинизма /13.09/
Юбилей Лени Рифеншталь в России отметили с каким-то особым сладострастием. Хотя в наше время сложно понять, что же она такого наделала: ну, скатала рекламный ролик про партийный съезд... В наше время Лени притягательна как прародительница идеологического конструирования и как дополнительная отдушина: не мы одни такие.
Ревекка Фрумкина, Бедные мидлые... /11.09/
С чего это все так озабочены тем, есть ли у нас средний класс? Разве вопрос о том, есть ли у нас крестьянство, менее важен? На Ставрополье урожай убирают турецкие рабочие, приехавшие туда со своим комбайнами. Но проблема "миддлов" нас волнует больше: мы жаждем обзавестись средним классом. Не спешите - не будет. Мыдло - это именно мыдло, а средний класс...
предыдущая в начало следующая
Ревекка Фрумкина
Ревекка
ФРУМКИНА
frum@rinet.ru

Поиск
 
 искать:

архив колонки:

Rambler's Top100