Снова приходится извиняться за то, что квиклей долго не было (а перед кем-то - за то, что они снова есть): причины этой паузы - двоякого рода. Во-первых, почти все мое свободное время в сентябре съедала подготовка двух книжек, которые через месяц благополучно явятся читателю, если не случится конца света или иных внелитературных обстоятельств. Когда издаешь никому не известного поэта двадцатых годов, работая с буквально рассыпающимися от ветхости рукописями или их слепыми фотокопиями, - на полемику о судьбах России не остается ни сил, ни темперамента. Во-вторых, мне несколько стыдно быть однообразным... а большого разнообразия, видит Бог, я сейчас обеспечить не могу, и вот почему.

Около года назад я почти завязал со стихами, не стремясь, по обыкновению, отдавать себе отчет в собственных побудительных мотивах. Ежели во всем перед собой отчитываться, работать не сможешь: должен оставаться спасительный иррациональный зазор. Однако, как выяснилось, стихописание не излечивается до конца - и, вернувшись к этому занятию, я понял наконец, почему так долго старался его избегать. Дело в элементарном самосохранении. Когда пишешь стихи - это подтвердит вам не только приличный поэт, но даже любой графоман, - волей-неволей узнаешь о мире больше и точнее, чем в обычном, будничном, почти всегда сумеречном состоянии души. Еще Мандельштам сравнивал периоды работы над стихами с просветами среди сплошного тумана будней. Когда пишешь - признаешься и в том, от чего прячешься; с прозой в этом смысле проще, там можно притвориться. И почти каждый новый текст рано или поздно начинает у меня сворачивать на картины апокалиптические, причем в голове так и вертится слово "Армагеддон".

Я человек по природе робкий, мягкий и к боевым действиям не склонный. Именно таким людям, как назло, всегда приходится эти действия вести, как будто Бог заинтересован в переплавке и росте всех, кто к этому способен. Так Пьера Безухова кинули в гущу Бородинской битвы. Тем не менее мысль о том, что наступивший век случится чрезвычайно бурным и кровавым, нисколько меня не греет; пришлось немедленно общаться со старыми друзьями, с которыми теперь - по причине нехватки времени - видишься разве затем, чтобы сверить некие внутренние часы. К сожалению, догадки мои подтвердились: далеко не я один живу сегодня в предчувствии серьезной катастрофы, не только национального, но скорей вселенского порядка. От этих предчувствий спрятаться очень легко, и один автор уже дал рецепт:

Все можно объяснить дурной погодой.
Эпохой. Недостаточной свободой.
Списать на местный климат, на бардак,
На жалкий перетруженный рассудок,
На fin de siecle и на больной желудок -
Но если все на самом деле так?!

То есть предполагаемому оппоненту проще всего убедить себя (и меня, если получится), что речь идет о моем персональном творческом и личном кризисе; я лично знаю (хотя бы по никам) добрый десяток людей, которые с удовольствием это сделают. Самое печальное, что я их прекрасно понимаю: кому ж охота любоваться перспективой конца света? И однако должен заметить, что именно во времена творческих кризисов и упадков духа я склонен обольщаться надеждами. Сейчас же у меня и намека нет на творческую паузу - и это, если вдуматься, самое грозное. Сейчас вообще многим стало легче писать: талант мобилизуется раньше своего носителя, он-то все знает.

Два года назад Андрей Серегин писал в "Новом мире" об очередном конце гуманизма, изничтожая под это дело и гуманность. Точнее, вероятно, было бы говорить все-таки не о гуманизме, под которым мы привычно понимаем не философию, а обычное милосердие, - а об антропоцентризме. Он действительно кончился, и не сегодня. Многие этого еще не поняли, многие продолжают надеяться на конец истории (то есть конец идеологии; еще Даниэль Белл, своевременно цитируемый А.Василевским опять-таки в "Новом мире", справедливо заметил, что эпоха "конца идеологии" сама кончилась, а стало быть, история опять началась. Так ведь он это еще когда написал!). Сегодня уже ясно, что никакого прекращения истории не будет, что окончательное торжество либерально-буржуазных ценностей во всем мире опять пришлось отложить на неопределенное время и что утверждения вроде "Свобода личности превыше всего" (Евгения Альбац тут давеча в очередной раз разразилась колонкой на эту тему) выглядят сегодня безнадежным анахронизмом. Добро бы это была свобода печатать и писать выдающиеся произведения, летать к звездам и заниматься любимым делом; но речь как раз идет о свободе определенных личностей отдыхать на Канарах и презирать всех, у кого этой возможности нет. Я был бы счастлив приветствовать либерала, который дорожит именно свободой творить и дерзать, а не свободой вырабатывать желудочный сок, забив на все остальное. Но, к сожалению, пока на российской почве не появилось ни одного защитника либеральных ценностей, который тянул бы на подлинного пассионария. Либеральные ценности тоже ведь могут быть надличными, за них тоже иногда приходится жизнь отдавать; но что-то я никого за последние пятнадцать лет не могу припомнить, кроме Усова, Комаря и Кричевского.

Более того: дискуссия после сорок первого квикля, кипевшая в форуме около недели, не раз и не два заставляла меня в ужасе схватиться за голову и выдохнуть сакраментальное: "Как все запущено!". Находились люди (судя по характеру их постингов - вполне образованные и уравновешенные, грубиянов и психопатов я здесь вообще в расчет не беру), для которых жизнь в самом деле является абсолютной ценностью и мерилом всех вещей. Тут, право, не знаешь, что возразить; при всем бесконечном уважении к этим людям, зачастую очень милым, приходит на ум хрестоматийный диалог Свиньи с Правдою в исполнении одного тут полузабытого сатирика. Ведь свинья, изображенная Щедриным, - никак не самодержавие, это очень утешительно и лестно было бы так думать. Свинья в знаменитом диалоге - если вспомнить контекст очерка "За рубежом", его антиобывательский пафос, - как раз и есть тот самый обыватель, который, кроме своего хлева, ничего видеть не желает. "Правда ли, сказывают, на небе-де солнышко светит? Никаких я солнцев, живучи в хлеву, словно не видывала... Все эти солнцы - одно лжеучение. (Нынешняя свинья могла бы к этому добавить, что за попытки доказать гелиоцентризм многие люди отдали свои жизни - а во имя чего, в сущности? Для чего лишнюю кровь проливать или, тем более, подвергаться страшнейшей бескровной казни? - Д.Б.). У нас свободы по горло! Вот я безотлучно в хлеву живу - и горюшка мало! Что мне! Хочу - рылом в корыто уткнусь, хочу - в навозе кувыркаюсь... какой еще свободы нужно! Нечего мне "свиньей"-то в рыло тыкать. Знаю я и сама, что свинья. Я - Свинья, а ты - Правда... А ну-тко, свинья, погложи-ка правду. Любо, что ли, молодцы?"

Вот эта-то свинья у нас и глодала правду на протяжении последних двенадцати лет, да еще и сетовала, что мало ей свободы. Альбац и сейчас полагает, что государство у нас слишком зажимает бизнесменов - слишком сильное государство, слишком слабый бизнес... Ей невдомек, что у девяноста процентов населения все это время не было самой элементарной свободы заниматься своим делом, а если у нынешнего молодого москвича есть свободный выбор между "Кофетуном" и "ПирОГами", так это к свободе не имеет никакого отношения. Разговоры же о том, что за надличные ценности обязательно приходится расплачиваться ГУЛАГами, вообще довольно забавны. Дело в том, господа... нет, вы только не бойтесь, но я вам сейчас открою некую важную истину... дело в том, что умрем все. Абсолютно. То есть ГУЛАГ продолжается, только в более мягкой форме. Так вот, весь наш выбор сводится только к тому, как и за что умирать. Лично мне предпочтительнее умирать за идею, нежели за корыто. И опыт человечества показывает, что люди, поставляющие себе высшей ценностью идею, а не корыто, - даже в быту ведут себя поприличнее, чем любители хлевной свободы.

Тут, в общем, все как с верой в Бога. Очень может быть, что никакого Бога нет, как нет и надличных ценностей, вполне, в общем, условных. К чему вообще понятие Родины и прочие предрассудки? Особенно если учесть, что с известной точки зрения правы все, и каждый в своем праве... Зачем религиозная рознь, территориальные распри и конфликты культур? Почему бы России не быть маленькой такой Швейцарией... ну и так далее. Все эти аргументы ужасно знакомы (правда, спорщики обычно игнорируют бешеный швейцарский патриотизм, все европейское местничество и ксенофобию, но это уж ладно). И зачем вообще этот Бог, во имя которого столько жертв; и сколько столовых можно было бы построить вместо ненужных, избыточных храмов... Особенная прелесть этого вечного соблазна в том, что никаких рациональных аргументов в пользу Бога быть не может, а вещественных доказательств до обидного мало, если не считать вещественным доказательством все вокруг ("Или Бога нет, или все - Бог", - записал Толстой в год восьмидесятилетия). Единственный аргумент - кстати, тоже не вполне рациональный, - заключается в том, что без идеи Бога весь мир выглядит, как храм без купола. Бог подозрительно хорошо встраивается в мир, потому что без него все совсем уж мерзко. И люди, которые верят в Бога и пресловутые надличные ценности, ведут себя в быту значительно лучше, чем кроткие запуганные агностики (об атеистах не говорю, поскольку их богоборчество есть всего лишь частный случай веры, часто фанатичной; одним из самых упорных религиозных фанатиков, которых я знал, был покойный Михаил Чулаки, яростный антиклерикальный публицист). Вообще человек, которому есть за что умереть, - умирает не так позорно, как релятивист; вот и вся разница, и именно поэтому я считаю такой свинской подменой фильм Сокурова "Телец", вдобавок и неубедительный художественно, как всякая идеологическая фальшивка.

Вот видите - все опять свернуло на пресловутые надличные ценности, на роль государства, на примат культуры над комфортом... Есть у Пелевина такой образ - "убедившиеся": некая категория людей (у него это монахи) вдруг понимает все и начинает безостановочно кричать. Это единственная реакция на такое понимание (здесь, полагаю, Пелевин косвенно намекает на набоковского Фальтера из моего любимого рассказа "Ultima Thule" - тот тоже все понял, да как заорет! Так кричала бы роженица мужеска пола, рожающая великана). Этих кричащих помещают в специальную звуконепроницаемую келью, где они и продолжают орать; в некотором смысле такой убедившийся сидит и во мне, но келья его, по счастью, пока звукопроницаема. Так вот: убедившись в том, что мир вкатывается в новую эпоху кровавых противостояний и что мы, жители России, к этому готовы менее всех прочих, - ваш покорный слуга решительно не может отвлекаться на какую-то там литературную критику. Он орет и орет о том Армагеддоне, который неотступно стоит перед его мысленным взором, - стоит потому, что эпоха хлевного потакания своим слабостям кончилась в мировом масштабе. Слава Богу, человек не может вырождаться в потребителя. Человечество производит пассионариев - то есть, по гумилевскому определению, тех, для кого жизнь не является высшей ценностью, тех, кто способен действовать вопреки инстинкту самосохранения. И не в космических мутациях тут дело (космос в трудах Гумилева был, в сущности, приемлемым советским эвфемизмом Бога), а в том, что без этих пассионариев человечество превращается в фабрику по производству дерьма. А заботиться о безопасности и модернизации этой фабрики, воля ваша, у меня нет никакого желания. Разговоры же о том, что я сам паду первой жертвой пассионарных перемен, которые призываю, - вызывают у меня изжогу: во-первых, лучше уж пасть жертвой льва, нежели жертвой шакала. Другого выбора, повторяю, нет. А во-вторых - возвращением к идее надличных ценностей, сильной культуры и сильного государства мы можем и отсрочить свою гибель... и вот почему.

История ведь, в сущности, нехитрый процесс, управляемый самыми обыденными физическими закономерностями. Закон сохранения энергии и материи работает в ней точно так же, как и в мире физическом, материальном. Недостаток пассионарности в одном месте оборачивается избытком ее в другом - и история государства Российского является в этом смысле замечательным примером: пока российская интеллигенция будет стабильно, с упорством идиота упускать свои исторические шансы - государство будет оставаться носителем официозной патриотической идеологии, а интеллигенция останется носительницей идеологии либеральной, очень легко перерождающейся в шкурную. Ведь это элементарно, господа: если патриотами не будем мы - ими снова будут они! Ведь это так понятно - за что же тут травить Ольшанского? Вероятно, за то, что патриотизм налагает на человека известные обязанности, а обязанностей нам ой как не хочется. В нас глубоко успели проникнуть миазмы и флюиды хлевного либерализма с его заботой о стильности и комильфотности, а больше, в сущности, ни о чем.

Но недостаток пассионарности у нас станет избытком пассионарности где-то еще - место это, как у Лема в "Гласе Божием", всегда непредсказуемо. Сегодня это Ближний Восток. И тамошняя ситуация, к сожалению, уже заставляет Америку горько пожалеть о том, что некогда она так активно способствовала развалу и краху советской империи (будем честны, признаем, что способствовала, - я же не говорю, что она инициировала его!). Пока существовала "Империя зла", хоть и тупая, а все-таки с зачатками цивилизованности, - пассионарность и энергетика в мире были распределены как-то справедливее, безопаснее. А теперь - одни совсем без сердца, другие совсем без башни. Причем безбашенность радикального ислама, простите за жестокий каламбур, более чем наглядно материализовалась в день падения башен ВТЦ.

Я уже писал о том, что каждый из нас лепит своего врага: враг копирует, подстраивается, обрушивает планку до нашего уровня. Цивилизация, в которой жизнь есть высшая ценность, обречена была вырастить себе врага, для которого жизнь не стоит вообще ни гроша: вектор различен, заряд одинаков. Но перераспределение пассионарной энергии в мире - процесс, слава Богу, зависящий от нас с вами. Стоит присвоить себе немножко патриотизма, чувства ответственности, религиозного чувства - словом, чего-нибудь из набора "надличных ценностей", - и где-то в мире этого убавится, а стало быть, противники ваши уже не так яростно будут бросаться вас истреблять. Пример тому - история государства Израиль, пассионарность которого (говорю тут и о готовности защищаться, и о патриотизме, и о своевременном отторжении пацифистских и капитулянтских настроений, не очень уместных в военное время) служит единственной гарантией его сохранения. И заметьте, что очередные витки интифады случаются именно тогда, когда это государство расслабляется, позволяя либеральным гипнозам временно себя успокоить.

Тут дело не в том, что боевики, террористы и прочие любимцы леваков понимают только язык силы. Тут дело еще и в том иррациональном - а если вдуматься, очень рациональном - соображении, что запас отваги, жертвенности и чувства долга в мире ограничен. Рим потому и погиб, что на одном полюсе оказалась непредставимая утонченность, а на другом - варвары. И как хотите, а местом очередного теракта не просто так был выбран остров Бали - символ изнеженного и утонченного комфорта.

Немного варварских добродетелей, первая из которых есть готовность к риску, - не повредят и нам, готовым, судя по некоторым признакам, вообще отказаться от понятия долга как такового. Любить Родину надо не потому, что она безупречна, и не потому, что вот сейчас, немедленно, требуется отдавать за нее жизнь. Слава Богу, пока не требуется. Пока достаточно напоминать себе о высших ценностях, не более того. И помнить, что смысл жизни человека не ограничивается потреблением. Достаточно видеть фальшь и убожество фильмов вроде "Кукушки", рассчитанных на политкорректного зрителя и пронизанных дешевым пацифизмом. Достаточно понимать корысть и бездарность этого пацифизма. Понимать условность и ограниченность либеральных свобод. Не отвергать с порога идею государственничества, не тыкать государственникам в нос статистику жертв сталинского режима (это так же глупо и непорядочно, как любому, кто спорит с евреем, предъявлять фотодокументы Холокоста). То есть минимум самодисциплины способен, оказывается, привести к тому, что дисциплина эта не будет навязана извне. Вот в каком смысле, думаю я, следовало бы понимать солженицынское высказывание о смирении и самоограничении как категориях национальной жизни: если мы не ограничим себя в чем-то - кто-то другой ограничит нас во всем.

А теперь, пожалуй, я готов выслушать очередные форумные мнения (разумеется, если авторы их не будут рядиться в спецназовскую форму и тем компрометировать и ее, и себя). Потому что, в конце концов, как я и писал квиклей пять назад, - наши споры, при всей их непримиримости, есть в некотором смысле залог спасения Отечества. Пока интеллигенция дерется, сосредоточив на форумах избыток пассионарности, - по улицам можно ходить без опаски.