Русский Журнал / Вне рубрик /
www.russ.ru/ist_sovr/20021118_b.html

Быков-quickly: взгляд-45
Дмитрий Быков

Дата публикации:  18 Ноября 2002

Правые полузащитники

Один из читателей недавно упрекнул меня в том, что в последних квиклях ведутся, в сущности, арьергардные бои. Позиции определились, все давно понятно, и сколько можно поливать либеральную интеллигенцию, которая и так в известной субстанции по самое горло? Особенно если учесть, что сочувствуют ей два-три процента населения, а потому опасность этих воззрений пренебрежимо мала.

Ну, начнем с того, что вся интеллигенция вообще - если брать людей, озабоченных будущим мира, а не только повседневным выживанием, - составляет сегодня никак не более трех процентов населения, которое деградировало донельзя и ни над чем не задумывается вообще. Так что борьба идет именно за эти три процента, которыми в конечном итоге и определяется интеллектуальный уровень нации. Что же касается арьергардных боев, так ведь в некотором смысле под это определение подпадает вся деятельность по осмыслению недавней истории. Только что вышедшая книга Виктора Шендеровича "Здесь было НТВ", о которой тоже пойдет сегодня речь, написана в полном соответствии с девизом Слуцкого - "Давайте после драки помашем кулаками", и я ничего не имею против такого подхода. Я уверен, что мы находимся накануне масштабных катаклизмов - хорошо бы только идейных; надо опредляться, в том числе и в отношении недавнего прошлого.

В этом смысле глубоко закономерно обращение газеты "Консерватор" к теме правозащиты. "Консерватор", как я уже писал при его первом явлении читателю, поражает многословием, способностью заболтать практически любую тему. Интеллектуальные спекуляции хороши в ежемесячной прессе (и то не всегда) - в еженедельной они утомительны; на всем обширном пространстве консерваторского разворота более-менее внятными выглядят статьи Глеба Павловского (на мой взгляд, его текст дышит слишком откровенной мстительностью) и Бориса Лобанова. С последним я и хочу для начала поспорить; хотя мне прекрасно известен истинный пол, возраст и имя человека, назвавшегося Борисом Лобановым, - уважим его скрытность, вероятно, не беспричинную. Как всякие настоящие либералы, создатели "Консерватора" строго соблюдают деление на своих и чужих (а вовсе не на талантливых и бездарных, каковой критерий годится только для людей устаревших и закоснелых).

Лобанов призван уравновесить собою многословные нападки на правозащитников, какими заполнен разворот, и тем создать видимость объективности. Под правозащитниками в наше время (без особенных оснований, что и показал Павловский) понимаются единомышленники Сергея Ковалева. Непросто найти критерий, который объединил бы всех этих столь разных людей, у которых и убеждения-то весьма различные, не говоря уж о политических симпатиях; различно их прошлое (так, при советской власти Щекочихин сотрудничал в комсомольской прессе, а Ковалев сидел), несходны дарования (Александр Ткаченко совершенно никаков в качестве поэта и публициста, а Пионтковский каков угодно, но не бездарен уж никак), несравнимы амплуа (Валерия Новодворская давно уже и не защищает ничьих прав, прочно прописавшись в светской хронике и сознательно эпатируя публику; Андрей Черкизов, конечно, тоже грешит эпатажем, но иногда кое-что говорит и всерьез). Иными словами, общность довольно размытая; все эти люди по-разному вели себя "при совке" и разного хотят, так что представлять их монолитным отрядом было бы неверно. Далеко не все они - бывшие диссиденты (и далеко не все бывшие диссиденты сегодня считают террористов борцами за мир, а ОМОНовцев - убийцами спящих женщин). Пожалуй, объединяет их только одно: желание святости. Для них нет ничего дороже белизны собственных одежд. Своя априорная правота им много дороже чьего-то блага и самой жизни; Дмитрий Фурман, искренне полагающий, что победа Зюганова в 1996 году была бы демократичней и легитимней победы Ельцина, уже вплотную приблизился к формуле "Пусть погибнет мир, но восторжествует юстиция". Или демократия. Или законность. Иными словами, сегодняшний правозащитник - это человек, которому реноме дороже истины, реальности и низменного "здравого смысла". И пусть погибнет мир.

Так вот, Лобанов не понимает, зачем с этими людьми бороться и спорить. Ведь узок их круг, и страшно далеки они от народа. А в тоталитарном обществе вроде нашего (тоталитарно оно всегда и в любой момент готово привычно принять форму сапога) необходимо некоторое количество антител, маргинальных персонажей, которые в случае чего готовы вступиться за несправедливо обиженных... А политического вреда от них нет никакого.

На первый взгляд, перед нами позиция вполне рыцарственная - особенно если учесть, что сам Лобанов отнюдь не разделяет воззрений своих подзащитных. Лукавство (или непонимание? сомневаюсь) становится очевидно по некотором размышлении: ну, во-первых, кто это сказал, что наши правозащитники в их нынешней модификации готовы вступаться за несправедливо обиженных? Вспомните бурную деятельность ПЕН-центра по освобождению Витухновской (не думайте, я эту деятельность вполне одобряю) и крайне вялую, запоздалую реакцию того же русского ПЕНа на арест Лимонова. Французские писатели шевелились гораздо беспокойней. Между тем литературная значимость Лимонова и Витухновской как будто не нуждается в сопоставлениях. Когда Лужков "мочил" московскую прессу со счетом "сорок - ноль", не ограничиваясь гражданскими делами и возбуждая уголовные, за клевету, - никто из правозащитников рта не открывал, а стоило властям прижать НТВ - началась грандиозная кампания. Нынешняя правозащита очень избирательна в своих симпатиях - и акциях; она никогда не станет всерьез защищать того, кто с нею не согласен. Хотя и эти несогласные отнюдь не застрахованы от столкновений с властью (более того - они-то уязвимы вдвойне, поскольку критикуют эту власть не слева, а справа; такая критика традиционно выглядит в России оскорбительной, и Пуришкевич казался царской семье куда опасней каких-то там большевиков, чей круг был узок, а влияние ничтожно).

Но допустим даже, что правозащитники наши беспристрастны. Согласимся и с тем, что влияние их на умы сегодня значительно ослабело: в самом деле, чай, не восемьдесят девятый год. Все бы можно так и оставить - только одно осталось сделать: отнять у слов "правозащитник" и "диссидент" их однозначно позитивную модальность, превратить их из индульгенции за все грехи - в нейтральные, спокойные определения. Словом, отнять у сегодняшнего правозащитника (который, по словам Павловского, переродился и выродился) тот самый ореол святости, на котором этот правозащитник так отчаянно спекулирует.

Мне приходилось уже писать о том, что следствием именно таких спекуляций стала политическая технология под кодовым названием "Смерть героя" (когда, чтобы свалить некоего политика, убивают журналиста, считающегося его врагом). Тогда спекулируют на свободе слова. Иногда играют на диссидентском прошлом, которое как бы заранее верифицирует все слова очередного борца за уничтожение России. Не менее часто объектом спекуляций становится гуманизм: правозащитники постоянно подчеркивают, что они "защищают жизни людей". Сообразно российской традиции, государственник всегда является сатрапом и кровожадно оправдывает насилие, тогда как либерал-идеалист горой стоит за человеческую жизнь, пусть и покупаемую ценой предательства всех возможных идеалов. Против такой триады - свобода, гуманизм и лично пережитые репрессии - никак не попрешь, это уж вовсе надо быть без совести; и потому я хорошо понимаю Лобанова, не желающего делать этого последнего шага и называть предательство - предательством, трусость - раболепием перед силой, а современный либерализм - несколько архаичным способом нравиться на Западе. Заклюют ведь на фиг.

Примерно с таким набором возражений я и позвонил Лобанову, который мне звонко возразил: но ведь о том и речь, что нельзя бороться с этими людьми на государственном уровне! Это наше дело - с ними спорить, а государству нельзя давать их преследовать. Защищать их надо любой ценой, не то власти живо сделают из них святых!

Но увы, тут-то у нашего автора и прокол. Поскольку, как показывает российский исторический опыт, полемика с "правозащитниками" (или большевиками, как назывались они в другую эпоху) невозможна по определению. Спор возможен, если обе стороны ищут истину; правозащитнику же, как мы помним, истина сегодня важна в последнюю очередь. Ему важен статус, реноме. Государства наши либералы по крайней мере боятся; своим избирательным чутьем они чувствуют в нем изрядно подточенную, но все-таки силу. От государства можно чего-то требовать, его можно гневно обвинять, - государственников же можно только брезгливо презирать, прозревая во всей их деятельности сугубую корысть. Искренних государственников быть не может. Нельзя искренне желать ГУЛАГа (отождествление государственничества с ГУЛАГом - отдельная заслуга либералов). Вы все прикормлены, вы процветаете - о чем говорить? Точно такова же была тактика отечественного андеграунда, когда он вылез из своих котельных и поехал по Европам - повествовать о том, какими мразями были все печатавшиеся писатели и как хороши были все непечатные. К счастью, читатель быстро разобрался, что к чему.

Я вовсе не призываю к государственным расправам с инакомыслящими. Я хочу лишь подчеркнуть бесперспективность полемики с ними - поскольку полемика эта рано или поздно сведется к передергиванию. Мне самому одно время казалось, что государству не следует принимать никаких мер в отношении Гусинского - чтобы не лишать его идейных противников возможности идейной борьбы с ним. Беда заключается в том, что идейная борьба с Гусинским невозможна, поскольку у него нет идей. Это человек, прикрывшийся свободой слова, как заложником. Подозреваю, что по тем же причинам сегодня немыслим спор с Сергеем Ковалевым - в чьей искренности я, однако, не сомневаюсь: идеи у него, в отличие от Гусинского, наверняка есть. Просто он уже не в силах усомниться в этих идеях и пересмотреть их - а в этих обстоятельствах какой же спор? Так что единственное, что надо сделать с правозащитниками, - это отнять у них ореол святости. Чтобы не каждое их слово воспринималось как истина в последней инстанции, купленная кровью. Так будет преодолено одно (увы, не последнее) из следствий глобального зомбирования нашего населения либеральной пропагандой в 1986 - 1991 гг.

Примером одной из интеллектуальных спекуляций на святых понятиях свободы слова и корпоративной чести является блистательная книга Шендеровича "Здесь было НТВ"; получилось тем удачнее, что Шендерович-то совершенно искренен. Он честен, даже когда передергивает; и потому "Здесь было НТВ" - в самом деле очень смешная книга, иногда даже более смешная, чем хотелось бы автору. Она лишний раз доказывает, что быть искренне в чем-нибудь убежденным очень полезно для творчества: повышается, это самое, энергетика. Вон Николай Островский на что неталантливый был человек, а и то замечательную книгу написал. А ведь автор "Здесь закалялось НТВ" - человек куда более одаренный. Так что ему оказалось вдвойне полезно отказаться от либерального скепсиса парфеновского типа и встать в ряды бойцов.

Шендерович мне друг, и я от души надеюсь, что этот отзыв (в сущности, беспримесно хвалебный) не спровоцирует его на написание очередного открытого письма. Это все-таки слишком пафосный жанр. Упрекнуть меня, как Коха, в финансовых махинациях довольно сложно. И хотя я был бы по-читательски заинтересован в обогащении русской литературы новым публицистическим шедевром, мне все-таки кажется, что хватит уже открытых писем. Пора дружески побеседовать о контрпропагандистском очерке, вышедшем из-под пера создателя "Бесплатного сыра". Повторяю для недоверчивых: книга и вправду очень хорошая. Тем злее я на Гусинского, который даже такого талантливого и субъективно честного человека, как Шендерович, сумел развести, как полного лоха с семидесятническими романтическими убеждениями. Ибо корысти я в Шендеровиче не допускаю - он себе вилл и особняков не снискал, а крови попортил много.

Эпиграфом к этому сочинению могла бы стать прелестная фраза Вячеслава Рыбакова: "Ваши убийцы подлецы, а наши убийцы молодцы". Шендерович так искренне и широко признает все грехи Гусинского и его команды, что даже и не хочется тыкать ему в лицо очевидные передержки, шантаж, информационный рэкет и прочие подвиги. Да, все это было. Но все это многократно искуплено. Каким бы плохим ни был Киселев, но все, что с ним творили в 2000 - 2002 годах, по Шендеровичу, давно затмило его грехи. И Гусинский расплатился за все сполна - у него отняли право жить на Родине, которую он так любит. (Допускаю, что любит действительно - ведь и червь, надо полагать, любит яблоки.) Когда мы солидарны, то мы команда, а когда враги наши едины, то они банда. Шендерович так далеко заходит в своем искреннем непонимании гусепутинского конфликта, что выдает откровенно ложные интерпретации. Так, он описывает свой диалог с Кохом, предложившим ему остаться на канале. Шендерович возражает: ему не позволяет согласиться его репутация. "Репутация! Mother fucker! Репутация!" - восклицает Кох, сардонически смеясь. Шендерович интерпретирует это в том духе, что для прожженного циника Коха понятие репутации смешно само по себе (навязывание противнику низменных мотивов - прием очень распространенный и действенный). У автора не возникает даже предположения, что Коха может забавлять слово "репутация" в контексте борьбы Гусинского за свой канал. Все, кто работали тогда на НТВ и боролись за него, имели репутацию блистательных профессионалов - но репутации объективных журналистов у них не было даже в кругу коллег.

Вот одна забавная цитата: "Деньги были только поводом, а не причиной атаки на НТВ. Злосчастные кредиты "Газпрома" кредитами были только на бумаге. Газовый монополист позволял себе время от времени перекладывать деньги из одного своего кармана в другой: необременительная плата за возможность информационного влияния. Эта возможность пригодилась не только "Газпрому". Зимой 1996 года один из владельцев НТВ, Игорь Малашенко, возглавил предвыборный штаб Ельцина. Группа олигархов спасла "Деда", одновременно утопив Зюганова, как Муму. Потом были выборы - и новые кредиты "Газпрома" телекомпании НТВ. Все участники тех событий: и олигарх Гусинский, и Кремль, чьим кошельком был "Газпром", - подчеркиваю, ВСЕ знали, что эти кредиты - форма взятки за второй президентский срок Ельцина. Заранее обговоренный откат за организацию "голосования сердцем". В 2000 году услуг Гусинского уже не понадобилось. НТВ оказалось в оппозиции, и как раз тут выяснилось, что кредиты надо отдавать. Возвращение взятки через суд - ноу-хау новой российской власти".

Этот фрагмент (простите за долгую цитату, но цитировать Шендеровича одно удовольствие) фантастически показателен: так сделана вся книга. Тут подвижка на миллиметр, там подмена на копейку, а в итоге требуемая сумма, искомый взгляд на вещи. Ну, во-первых: сам термин "взятка" тут не совсем корректен, поскольку взятку дают в обмен на будущие услуги. Шендерович же утверждает, что речь шла о прошлых - о 1996 годе. Стало быть, уместно было бы говорить о вознаграждении. Но Шендерович употребляет именно слово "взятка", а ведь у писателя не бывает ничего случайного. Стало быть, речь идет об авансе. На будущую, так сказать, верность. НТВ тогда и в самом деле получило беспрецедентный аванс. И до известного момента честно его отрабатывало - покуда не оказалось вдруг в оппозиции к Кремлю без всякого, кстати, идейного повода. Не на чеченской войне закалился и одиссидентился Гусинский (чеченская война началась за два года до выборов и на июль девяносто шестого уже полтора года как шла вовсю), а на стычке вокруг "Связьинвеста". Под эту же стычку выплыло и "писательское дело", и мощная античубайсовская кампания - Гусинский желал, чтобы сделка завершилась в его пользу, но кремлевские приватизаторы были заинтересованы в деньгах. Им нечем было платить бюджетникам. Вот так НТВ оказалось в оппозиции к власти.

И в 1999 году эта оппозиция была не более идейной, чем в 1997: просто Гусинский оказался недостаточно дальновиден. Может быть, он переоценил Лужкова (который помогал "Мосту" не только добрым словом, а при перемене ветра стремительно затребовал свои кредиты обратно; надо было все-таки думать, с кем связываешься). Может быть, слишком полюбил Примакова, к которому Киселев и компания питали очевидную симпатию. Разве что Шендерович недолюбливал Евгения Максимовича. А может, Гусинский недооценил Кремль, - но так или иначе ставка была сделана. А проигрывать надо уметь. Проигравший не имеет ни малейшего права размышлять о свободе печати, поскольку в случае его победы на Русь уселась бы такая каменная диктатура, что о свободе не пришлось бы вспоминать еще долго: стоит вспомнить целые заседания примаковского Совмина, посвященные отдельным программам Сванидзе, или тактику лужковской пресс-службы в отношении неугодных изданий. Примаков и Лужков, когда Киселев с компанией приглашали их на свои программы, даже ведущих недвусмысленно ставили на место, заранее демонстрируя, кто тут хозяин. И если бы эта свора победила, НТВ опять получило бы кредит - технологии-то все были прежние, опробованные. Даже чеченская война была не более чем предлогом, чтобы окончательно завалить кровавый режим Ельцина (хотя из Лужкова такой же друг чеченцев, как из меня антисемит)... Так что сделать из Гусинского рыцаря свободы не получится никак: о свободе он заговорил, только когда понадобилось спастись от очевидного проигрыша. Типичная блатная мораль: нам можно все, вам - ничего. Большое жюри Союза журналистов исключало Доренко из СЖ (в котором он не состоял) в то самое время, как на НТВ, в свободной и демократичной программе "Куклы", демонстрировали Ельцина в гробу и рыдающую над ним резиновую Дьяченко. И никто никого не исключал. Ваши убийцы подлецы, а наши убийцы молодцы.

Люди, откровенно и явно поддерживавшие ОВР, легко могут претендовать на роль крепких хозяйственников. Или на роль реставраторов империи. Или, наконец, на роль эстетов, способствующих украшению нашей столицы новыми и новыми монументами Зураба Ц. Но на роль защитников свободы и гласности они претендовать не могут ни при какой погоде, ибо свобода и гласность нужны им лишь в качестве несчастных оборванных заложниц. О том, какая мера свободы и гласности присутствовала в руководстве и стиле общения внутри самой телекомпании НТВ, писано-переписано до меня. Некий свет на это пролил и сам Шендерович - в "Куклиаде", да и в новом очерке. Правда, неприятным руководителем там выступает Добродеев, впоследствии предавший дело свободы и гласности. То есть у него уже тогда были такие задатки. Ужасно плохие люди все эти сторонники Путина. И Парфенов плохой человек, и Лобков живет теперь растительной жизнью...

В том-то и трагедия, что Шендерович искренне верил во все те вещи, которые для девяноста процентов его начальников и половины коллег были разменной монетой и банальным прикрытием. Предметом спекуляции, грубо говоря. Это не значит, что прохладный цинизм Парфенова мне симпатичней: я борцов люблю гораздо больше, пассионарная моя природа так диктует. Просто я за то, чтобы борцы умели иногда взглянуть на ситуацию со стороны и честно спросить себя: за что они, собственно, боролись? И еще я за то, чтобы они не так рьяно развешивали ярлыки. Чтобы люди, думающие иначе, не становились в их глазах исчадием мирового зла. Шендерович, похоже, и год спустя не достиг той степени объективности, при которой такой подход возможен. Он не хочет видеть трагедии Ревенко, зато не сомневается в его продажности. Он по-прежнему в восторге от поведения Владимира Кара-Мурзы. Он не упускает случая заметить, что один из журналистов НТВ, называвший себя "латентным государственником" и перебежавший на РТР вслед за Добродеевым, очень сильно растолстел и теперь в лифт входит боком. То есть все государственники - некрасивые, толстые люди, они очень много жрут. Киселев, наверное, государственник...

В общем, все это уровень уже дворовый. И Шендерович не может не чувствовать зазора между этим дворовым уровнем - и действительной драмой, которой он был свидетелем и участником. Эта драма в нем и болит, она и заставляет его писать. Но обида застит глаза, и тогда всех оппонентов обязательно хочется видеть очень плохими людьми. Убийцами наших мальчиков и насильниками мирного населения, душителями прекрасной телекомпании, которая хотела только свободы и мира!

Впрочем, я тут не указчик. Мне было легче. Я шел не от общего к частному, а наоборот. Было некоторое количество людей, которые мне активно не нравились. Они очень любили себя, сильно презирали окружающих, заискивали перед иностранными журналистами, постоянно и незакомплексованно врали, себе разрешали многое, другим - ничего. Пользовались легкими рецептами, презирали принципы, абсолютизировали ценность человеческой жизни (прежде всего - собственной). Вечным чутьем обиженных детей чувствовали, где настоящая сила, и против этой силы слова не говорили (сначала такой силой был Запад, потом - родной ОВР, теперь вот, похоже, стали террористы). Все эти люди умели отлично устраиваться и отличались той фантастической напыщенной фальшью - как на письме, так и в поведении, - о которой так убедительно говорит Шендерович применительно к своим бывшим союзникам.

Вот эти-то плохие люди и не нравились мне. А потом вдруг оказалось, что они все считают себя либералами. Вот и вышло, что в государственники я попал от противного. От Пархоменко и Альбац, Политковской и Кагарлицкого, Киселева и Сорокиной. И оттого мне так мучительно видеть в их стане хороших людей, у которых нет иммунитета от спекуляций, шантажа и лжи.

А может, это я неправ. И российская государственность очень скоро мне это докажет, в чем я почти не сомневаюсь. Это ведь у нас только либералы всегда правы, а государственники - с интеллигентской точки зрения - неправы при любых обстоятельствах.

Но я не хочу быть правым, если правы Владимир Гусинский или Павел Гусев. Если они против колхозов, то я за. Просто из удовольствия находиться на другом гектаре.