• Наследники империи или национальные меньшинства?
• Русские и "русскоязычные": о чистоте терминов
• О природе российского псевдоэтноса
• Русские "меньшинства" и международное право
• Вместо заключения

1. Наследники империи или национальные меньшинства?

В связи с распадом Союза и последовавшим вслед за этим ущемлением в гражданских правах лиц т.н. некоренных национальностей практически все республики бывшего Союза столкнулись с новой, доселе неизвестной им проблемой "соотечественников". Однако, максимально остро и максимально скоро эта задача встала перед Россией.

Казалось бы, ситуация отнюдь не нова. С ней в той или иной степени сталкивались и сталкиваются практически все этносы, имеющие свою государственность. С этой проблемой достаточно успешно справлялись колониальные державы Х1Х века (Британское Содружество), а равно современные постимперские государства, посеявшие остатки своего "титульного" этноса в других странах мира (Турция, Германия). Но уникальность российской ситуации состоит не только в кажущейся двусмысленности ее исторической роли: с одной стороны - страны-завоевательницы а с другой - страны-примирительницы. Существенное значение имеет то, что Россия никогда не была классической колониальной державой, а русские люди на ее окраинах не были административной элитой метрополии.

Рассуждая в категориях этики, россиян, оказавшихся за пределами традиционного расселения, вполне можно назвать миссионерами и посредниками нескольких культур, хорошо знающими местные наречия и традиции. Говоря же в терминах юридических, они - за давностью исторических лет - стали такими же "коренными" гражданами Российской Империи, как и местное население. Ибо в самом процессе российской миграции не было ничего экстраординарного и экспансионистского. А в российской истории не было ничего, аналогичного открытию Америки.

Российские миграционные волны практически не совпадали с периодами территориальных завоеваний, а напоминали скорее естественный и плавный процесс социокультурной интеграции в инонациональные среды. Как правило, такие вторжения оправдывались соображениями хозяйственной целесообразности (как это не раз бывало в советский период), и только в крайнем случае - необходимостью защиты государственных рубежей (как это произошло с казаками). И в том, и в другом случае у российских мигрантов присутствовали довольно сильные культурно-нравственные мотивы. Даже если это были навязанные им псевдомотивы, в сознании русского переселенца они все равно приобретали черты реального нравственного закона. Тем более, что в правовом отношении их статус ничуть не возвышался над статусом представителей титульной, местной нации, а социальные различия определялись тем же, что и в центральной России: происхождением, материальными возможностями и уровнем культуры.

Возражая против такого толкования, кто-то может припомнить кровавые кавказские войны. И не только кавказские. Слишком часто они случались в российской истории, но как раз в эти периоды Россия вела себя совсем не как великая держава. Здесь она изменяла своей исторической миссии, каждый раз подвергаясь угрозе внутреннего распада и революционного хаоса. И нынешние конфликтные точки на Кавказе - это прямое следствие измены именно державной идее, последствия насилия, проявленного еще в те далекие времена. Самый показательный тому пример - Чечня с долгой памятью о нескольких волнах российских (в том числе и советских) репрессий: бунт народа, по сей день отвечающего агрессией на давнюю уже попытку колонизации.

Но именно потому, что с Россией - какой бы удобной ни казалась такая позиция - плохо вяжется облик колониальной державы, она и оказалась в столь беспрецедентном положении, когда дело коснулось защиты ее диаспоры за рубежом. На территории бывшего Советского Союза сложилась очень особенная картина, связанная с положением русского и русскоязычного населения. И особенности этой картины таковы.

Во-первых, в странах Балтии (а в последнее время и в некоторых других постсоветских государствах), призывающих рассматривать "русский вопрос" сквозь призму разговора о правах классических нацменьшинств, т.н. "русскоязычные" являются не только численно конкурирующим населением, но и вполне способным к тому, чтобы претендовать на статус "коренного" народа (понимаемого сугубо в нашем, постсоветском смысле) этих земель. В этом отношении выделяются Латвия, Эстония, Казахстан и Кыргызстан.

Во-вторых, в ряде республик самой Российской Федерации, претендующих на национальную государственность - и потому являющихся потенциальным источником образования новых колоний национальной диаспоры - русские составляют не меньшинство, а большинство населения. И в случае выхода этих территорий из состава России феномен русского "национального большинства" в состоянии добавить непредвиденного, и даже - абсурдного элемента в кажущуюся стройность международно-правовой теории меньшинств.

И, наконец, третье и главное отличие проблематики "русских меньшинств" от общепринятых международно-правовых аналогов. В большинстве стран бывшего СССР русские ни по формально-юридическим, ни по историческим основаниям не могут считаться национальными меньшинствами со всеми вытекающими для них гражданскими последствиями. Любые аналогии по отношению к ним заводят в правовой тупик и угрожают длительными выяснениями дополнительных обстоятельств. Более того, влияние российского этноса на культуру народов, с которыми ему приходилось соседствовать многие десятилетия и даже столетия, привело к появлению целого слоя людей, которые, называя себя "советским народом", в нынешним условиях очень близки к тому, чтобы стать русскими по самоопределению. Ибо именно в этом русле формировалась их культура, ибо именно наднациональные российские ценности для них оказались ближе, ибо многонациональная Россия для них стала мини-аналогом бывшего Советского Союза, в пространстве которого они формировались, и специфическое культурное наследие которого стало для них ценностно-определяющим. Этих людей можно называть как угодно - космополитами или интернационалистами, безродными "совками" или евроазиатами - кому что ближе. Но отрицать сам факт образования многочисленной наднациональной группы на базе интегрированной российской (а не только - русской) культуры сегодня уже невозможно.

Определяющим критерием самоидентификации для них является отнюдь не принадлежность к какой-либо нации, а именно государство. Еще совсем недавно это был Советский Союз. Теперь же для очень значительного числа людей - одна часть которых не принадлежит к т.н. "коренному", местному населению, а другая часть, будучи таковыми по происхождению, получила преимущественно российское воспитание (термин, разумеется, еще более условный, чем пресловутое "европейское воспитание") - этим государством становится Россия. И проблема состоит в том, насколько успешно Российская Федерация адаптируется к той роли, что когда-то выполняла Российская Империя, а вслед за ней - и Советский Союз. Сможет ли она найти такие формы покровительства гражданам прежде единого государства, которые были бы адекватны демократическим ожиданиям бывших советских народов? Сможет ли она предложить достойные и бесспорные средства защиты их нарушенных прав? Представляется, что такая надежда еще есть, она отнюдь не потеряна на ближайшую перспективу, и тому достаточно много видимых доказательств.

Отнюдь не случайно то, что карабахские армяне в большинстве своем выезжали и выезжают не в Армению, а в Россию и в другие, пока еще "русскоговорящие" республики. Не случайно и то, что нероссийские по своему фенотипу люди, вместо того, чтобы "на радостях" национальной суверенизации бежать из России в свои родные края за куском национального пирога, по преимуществу стремятся получить российский паспорт и навеки вечные стать гражданами столь зловещего для многих из бывших его окраин имперского государства. Тем более логичным выглядит желание, к примеру, узбека из ныне суверенной Молдовы, за ненадобностью так и не выучившегося родному языку, переселиться не на свою историческую родину, а именно в Россию, где его не будут заставлять зубрить ни молдавский, ни узбекский языки. И даже если всем миром начать клеймить позором и призывать к изучению родной культуры всех нынешних постсоветских "космополитов", эти благие пожелания сбудутся совсем не при жизни нынешнего поколения. А жить хочется всем и сейчас, даже если кто-то из претендующих на это право не слишком вписывается в желанную концепцию национально-монолитной державы. До чего же странный, однако, получается портрет этих "новых русских"...

Говорят, что история мира - это история рождения и падения империй. Говорят, что империи - это державы, имеющие самую длинную жизнь. Говорят, что они никуда не исчезают, ибо имперские этносы запрограммированы на бесчисленное возрождение. Даже когда они не раз забывают о своей провинции и критически сокращаются в территории, у них еще есть шанс выжить. Важно не потерять историческую память и повадки этноса, открытого вовне и не озабоченного выяснением "арийских" кровей у соседа по лестничной клетке. Важно это в себе сохранить, ибо вполне еще может пригодиться в будущем...

Тем более важно сегодня договориться, кого считать "российскими соотечественниками", еще раз проследить, при каких именно обстоятельствах они вдруг становятся "оккупантами" или "колонистами". Это нужно не только российскому этносу, это нужно для физического сохранения всех народов, пока еще живущих на территории бывшего Советского Союза, в пространстве бывшей Российской Империи.

2.Русские и "русскоязычные": о чистоте терминов

Для начала неплохо было бы разобраться в терминах. "Русскоязычные", "титульные" и "коренные", "бывшие совграждане", "этнические россияне", "соотечественники" - вот далеко не полный перечень терминов, употребляемых в связи с пресловутым "русским вопросом", но отнюдь не вносящих в него большей ясности.

Сегодня, как только в очередной раз заходит речь о защите вполне конкретных людей где-нибудь в "новом" зарубежье, политики чаще всего говорят о них как о "соотечественниках" или "русскоязычных". Однако такая легкость в обращении с терминологией вполне простительна публицисту, но никак не официальному лицу, который, делая очередное политическое заявление, знает (или должен знать), кого именно он берет под свою защиту.

Та же легкость удивляет и в обращении с другим термином - т.н."ближним зарубежьем". Если нашими "ближними" соседями считать пограничные с Россией государства, то по логике вещей "ближним зарубежьем" следовало бы признать не только бывшие советские республики, но и такие страны, как Финляндия, Норвегия, Китай или даже Япония. К тому же небесполезно было бы учесть, что эти республики успели утвердиться как независимые государства и самостоятельные члены самых разнообразных международных организаций. Поэтому правильнее было бы применять более адекватную терминологию, а именно "новое зарубежье".

Пытаясь перевести публицистический штамп "соотечественники" в более точную юридическую и политическую терминологию, неизбежно сталкиваешься с проблемой происхождения самого этого феномена. Откуда же взялись эти самые "соотечественники"? Кто составляет их историческую и социальную базу? И можно ли говорить о какой-либо преемственности традиций, об аналогиях между "классической" российской эмиграцией и ныне формирующейся российской диаспорой?

Как представляется, на положении оказавшихся за пределами Российской Федерации целых "колоний" бывших совграждан по-прежнему негативно сказывается продолжающаяся неопределенность в вопросах преемства Россией прав и обязательств бывшего СССР. Несмотря на явные различия в правовом статусе и социальном положении этих людей, их объединяют две важнейших характеристики : все они бывшие граждане СССР и все они признавали "средством межнационального общения" русский язык. Большинство из этих граждан, разумеется, представлены русскими и вполне имеют право называться "этническими россиянами." Но далеко не все. Выходит, что привычно произнося магическое слово "соотечественники", многие из искренних российских патриотов даже и не подозревают, что сознательно или нет, но они пекутся о своих соотечественниках по бывшему Союзу, но отнюдь не об одних "коренных выходцах из России". То, что в большинстве случаев речь идет именно о последних, связано лишь с количественным преобладанием т.н. "этнических россиян" в общем составе населения.

Принципиальные же групповые различия в положении этих лиц на "дальнем пограничье" бывшего Союза возникают отнюдь не в связи с их принадлежностью к титульному русскому этносу, а совсем по другим критериям, главными из которых являются критерии политические. Так, когда всем в России казалось, что из Прибалтики выселяют русских, выселяли в действительности советских. Когда Эстония отказала в гражданстве бывшим сотрудникам КГБ и армии - в том числе и "этническим эстонцам" - она объявила не национальную, а политическую войну, Так проявилась ее запоздалая реакция на насильственную "советизацию" 40-х годов и желание избежать очередной опасности оказаться втянутой в роковой круг российской истории и "выключиться" из столь вожделенного европейского процесса.

Когда в Россию двинулись потоки мигрантов, это были именно "советские", а не только русские люди. И двинулись они туда не как на свою первую Родину, а как на осколок бывшей супердержавы, по-прежнему остающейся более "продвинутой" в своем отношении к инородцам. В великую еще державу, способную уберечь их от уже пережитых и ныне переживаемых национальных войн. Наверное, политически выгоднее было бы сказать: "в более демократичную державу". Причем, весьма важные атрибуты такого демократизма налицо - лояльный закон о гражданстве, многонациональная федерация, национальная терпимость в кадровой политике и т.д. и т.п. Да и стремление защитить интересы бывших совграждан лежит не в плоскости национально-государственной идентификации, а в желании восстановить политическую и историческую справедливость. Что же в этом плохого, спросите вы, и будете правы. Потому что нет большого греха думать о "Союзе Советских" как о Большой России. Тем более, нет ничего дурного в том, чтобы помнить и заботиться о тех, с кем прожил не один десяток лет в одном пограничном пространстве, не говоря уже о едином евразийском духовном поле.

Однако, в России всегда важнее было другое - давняя привычка жить по-соседству и тихо терпеть те же лишения, что терпит сосед другой крови, не отнимая у него при этом последнего куска. Этот бытовой российский демократизм "по привычке" и "от бедности" сегодня оказался гораздо мудрее тонко отработанных процедур по правам национальных меньшинств. Он оказался надежнее и демократичнее любых самых замечательных правовых норм, которые сейчас одинаково не уважаются ни обывателями, ни политиками из высших эшелонов национальных элит. Он, в конечном итоге, обязательно сработает на возрождение России, сконцентрировав и вокруг, и внутри нее благодарные людские ресурсы отнюдь не только "российского" происхождения.

Но когда речь заходит о восстановлении нарушенных прав, приходится искать уже другие аргументы - аргументы юридические. Современный мир требует точных определений, а исторические завоевания (даже если они суть завоевания культурные) все так же нуждаются в своем документальном и погранично-полосатом подтверждении.

3. О природе российского псевдоэтноса

Отвлекаясь от конкретного содержания тех идеологических схем, которые поочередно и длительное время цементировали российско-советское геополитическое пространство, следовало бы отметить, что их единственным предназначением было именно сдерживание этого привычного пространства, единой государственности, предохранение от опасности тотальной войны всех со всеми. А последнее вполне возможно на столь густо перемешанных в этническом отношении территориях, как Россия. Традиционная же "среднеевропейская" модель построения государственности не может здесь иметь успеха по причинам, далеким от идеологических.

Если европейская государственная традиция предполагала наличие хотя бы единственного "титульного" национального стержня, (имя которого получала и сама страна), то географическая протяженность России с обилием проживающих в ней народов такую возможность исключала уже изначально. Вероятность развития национального типа государственности существовала только в двух случаях: если бы Россия с самого начала экспансий вела себя как "нормальная" колониальная держава, либо - если бы в результате многолетнего опыта этнического сосуществования ей все-таки удалось бы реализовать модель наподобие "единой общности", впоследствии получившей имя доминирующей этнической либо социальной группы.

Разумеется, и то, и другое было бы достаточно условно. Но вполне эффективно. Случилось бы то же, что и в странах европейского сообщества, фиксирующих в европейских паспортах в графе "nationality" то, что в российском варианте принято называть гражданством ("sitizenship"). Гражданство и национальность для европейцев стали тождественными понятиями. А национальная самоидентификация перестала интересовать государственную политику. Она перешла в плоскость культурных отношений, сняв, между тем, изначальные преимущества титульных народов перед пришлыми. Ибо даже самая совершенная демократия с развитыми процедурами установления этнического или расового равенства не в состоянии снять ни психологических, ни социально-культурных барьеров, обусловленных одной лишь только фиксацией факта существования граждан титульного (т.е. первого) порядка и всех остальных как граждан второго порядка.

Своевременное принятие Россией европейской модели национальной политики в перспективе также позволило бы национальным "группам риска" в этнически чужой среде либо слиться с основным составом, либо вместе с другими этническими группами составить новую этнополитическую (квазинациональную) среду. Но этот путь был возможен только в условиях свободного регионального развития, политическую базу которого вполне могла составить советская и даже постсоветская конфедерация.

Между тем, в условиях советского автократизма более органичной оказалась модель, подобная складыванию американской нации. Исторический парадокс - именно "нации", а не американского народа. Американский псевдоэтнос обрел почти все черты реального. Но в отличие от наших терпеливых попыток сформировать единую общность "советский народ", американская нация образовалась на изначально чужой и нейтральной для всех земле. Аборигены, разумеется, были не в счет, а апелляции к своей первоначальной родине прекратились уже во втором - максимум третьем - поколении "истинных" американцев. Не вдаваясь в преимущества и изъяны такого типа складывания, лишь заметим, что признаками, сближающими ее с "советским" типом нации, должны были стать сверхпатриотичность, сверхдержавизм и сверхкосмополитизм. И, как обратная сторона всякого "сверх" - их общая неустойчивость и рациональная слабость.

Сегодня, когда псевдоэтнос под названием "советский народ" оказался дезинтегрирован (причем, не по своей воле), его "расчлененные" части к какому-либо классическому типу явлений отнести просто невозможно. В результате распада Советского Союза образовалось множество псевдодиаспор, но ни одной классической. В результате этого же распада образовалось много псевдотитульных, псевдонациональных государств, но опять же - ни одного классического. Между тем, диаспора не может существовать автономно, самостоятельно. Она по своему определению есть часть чего-то целого, претендующего на государственность. Равным образом, государство, не осознающее себя как некая целостность (с устойчивыми традициями, специфической культурой, высокой степенью идентичности и интеграции), не может даже и мечтать о том, чтобы сохранить за рубежом свою собственную диаспору. Подтверждением последнего является хотя бы то, что русская диаспора в Балтии уже практически прекратила обращаться за помощью - и даже за общением с соотечественниками - к России. Она уже, по прошествии всего двух лет, не осознает себя частью другого государства. Она уже не чувствует его присутствия. Она, в конце концов, ассимилирует с инонациональной и пока еще очень неудобной для нее средой. Она может исчезнуть как явление, как диаспора, как природная часть России. А при нынешнем развитии событий такое, вполне возможно, произойдет за смену одного-двух поколений.

4. Русские "меньшинства" и международное право

Международно-правовая практика, многократно столкнувшаяся с последствиями распада и колониальных держав, и евразийских империй, оперирует достаточно узким, и не всегда - точно определенным набором категорий и принципов. Как правило, речь идет о национальных меньшинствах, составляющих очень небольшие в процентном отношении к основному этносу группы населения. Более того, национальными меньшинствами в международно-правовом смысле считаются лишь те лица, которые наделены правами гражданства. Это принципиальное положение никак не учитывается в наших постсоветских условиях, хотя те русские и русскоязычные, права которых нарушаются в "новом" зарубежье, гражданами ни этих, ни других стран как раз и не являются. Они в большинстве своем апатриды, лица без гражданства, желающие стать гражданами, а это уже совсем другой "правовой коленкор".

Если уж быть точными, то справедливости ради надо сказать, что международное право нам в делах защиты соотечественников не сильно помогает. Судите сами. Проект Всеобщей декларации прав коренных народов еще только обсуждается в кабинетах ООН. Между тем, именно аргументацией по раздельному регулированию положения коренных и некоренных народов и сопровождаются массовые нарушения прав руссских в Прибалтике. Пока международные чиновники договариваются о том, кого следует считать национальными меньшинствами - индивидов или только группы граждан, наделенные обобщающими характеристиками - во всем бывшем Советском Союзе без покровительства и защиты по-прежнему остаются тысячи бывших "совграждан", которым отнюдь не до этих тонкостей. Равно как и не до того, можно ли считать процедуры натурализации в гражданских правах справедливой международно-правовой практикой или нет.

Во всем постсоветском пространстве национально-ориентированной элитой международный термин "коренные народы" употребляется в прямо противоположном смысле. Конвенция МОТ о правах коренных народов, была принята в защиту тех групп населения, которых честнее и точнее было бы назвать аборигенами, обреченными на вымирание. А потому трудно понять, когда на этот статус начинают претендовать не столько некоторые действительно малочисленные народы Севера, а, например, т.н. "коренное" население Эстонии или Латвии. И только для того, чтобы оправдать свое варварское в правовом смысле отношение к таким же (если следовать их собственной логике) коренным, хотя и не титульным народам. Это парадоксально, но факт. В международном праве коренными народами, как правило, признаются именно те группы населения, которые представляют собой явное меньшинство от всех проживающих с ними в одном государстве граждан. И именно поэтому они нуждаются в покровительстве и правовой защите. Наши же постсоветские политики, коверкая истинный смысл этого понятия, отнюдь не смущаются такими частностями. Политическая целесообразность оказывается выше морали и правовых традиций.

Ничуть не лучше обстоит дело и с употреблением понятия "меньшинства". Во-первых, следует различать категории национальных и этнических меньшинств. Смешением этих терминов грешат и некоторые международно-правовые документы. Но в своем первоначальном смысле "национальными" меньшинствами являются те индивиды, которые признают свою идентичность с определенным государством (т.е. первичным критерием для них является настоящая или бывшая правовая связь с ним через институт гражданства). Наиболее выпукло это положение можно продемонстрировать на крайних и, казалось бы, абсурдных примерах. Так, согласно вышеприведенному правилу, российский белорус, имеющий двойное гражданство (Россия + Беларусь), может быть признан в Беларуси национальным меньшинством как гражданин Российской Федерации, ибо "national", как мы уже выяснили, относится к государству. Напротив же, в России этот белорус может претендовать на статус представителя этнического ("ethnic") меньшинства. Но важно еще раз запомнить, что и в том, и в другом случае, необходимо быть гражданином того государства, в котором собираешься закрепиться в качестве культурного, этнического или религиозного меньшинства. И гражданином иностранного государства, если проживаешь в другой стране и хочешь получить статус меньшинства национального.

В случае отсутствия у кого-то статуса гражданина , он может претендовать лишь на статус иностранца, апатрида, беженца, трудящегося-мигранта. Это исчерпывающий набор подобного рода правовых оснований, среди которых статус меньшинства, разумеется, наиболее благоприятный. Он соединяет в себе преимущества полноценного гражданства и дополнительных механизмов обеспечения специфических прав, связанных с принадлежностью к социальным группам. Наличие в законодательстве этих специальных процедур, позволяющих уточнить и расширить правовую свободу, в западном праве как раз и признается позитивной дискриминацией. Когда же наши бывшие "балтийские братья", оправдывая свой внеправовой беспредел, апеллируют к этому термину, пытаясь "приукрасить" этим словосочетанием типичный апартеид, они - либо малограмотные люди, либо - лукавые политики.

В благородном деле международно-правовой защиты меньшинств наиболее продуктивным представляется использование устойчивых общеевропейских структур, наподобие СБСЕ и отработанных, эффективных договорно-правовых процедур. Так, нелишне было бы развернуть процесс доказывания правопреемства Россией той части "наследства" Советского Союза, которая касается защиты прав граждан. Если возможно правопреемство в части финансовых и хозяйственных обязательств, а равно в вопросах обеспечения международной безопасности, то почему невозможно такое "наследование" по процедуре защиты прав бывших граждан СССР, оставшихся апатридами, либо оказавшихся вне правовой защиты? Сложившееся деление структур СБСЕ на три "корзины", одна из которых посвящена как раз гражданским правам, позволяет закрепить за российскими структурами целый ряд соответствующих прав и проконтролировать демократичность использования ими этих полномочий при участии международных организаций. Проблема, по-видимому, лежит не в плоскости отсутствия позитивных проектов и решений, а в отсутствии политической воли строить правозащитную работу именно этим, цивилизованным путем. Еще очень многим политикам гораздо более привлекательным кажется усиливать политический прессинг, а вместо разговора в юридических терминах обмениваться псевдоидеологическими ругательствами.

5. Вместо заключения

Как видно, консервативно-вспомогательная терапия по удалению "остаточных явлений" единой российско-советской государственности - особенно в связи с решением вопросов пресловутых соотечественников - никогда не даст положительных результатов. И рассчитывать на то, что как-нибудь "само рассосется", тоже не приходится, ибо эти самые "остаточные явления" - как уже не раз бывало в нашей истории - на очередном витке становятся определяющим фактором новой евразийской истории, да и вновь складывающегося миропорядка в целом.

Те нравственные и политические "хвосты", которые оставит после себя нынешнее поколение российских руководителей, будут делать геополитическую погоду на всем евразийском континенте еще не один десяток лет. В этом смысле - на них лежит несоразмерная по прошлым временам историческая ответственность. Нерешенные проблемы национальной диаспоры - один из самых длинных таких "хвостов". За ним тянется целая цепь взаимосвязанных проблем, главная из которых - мирное удержание традиционного пространства, где российской диаспоре отводится важнейшая роль посредника и проводника либеральной политики России в "новом" зарубежье.

Если зарубежной части российского этноса удастся избежать печально известной для многих национальных диаспор роли "пятой" колонны, если она не исчезнет как исторически мимолетный феномен, если она сохранит лучшие традиции российского переселенчества (и еще много всяких "если"), это поможет выжить и подняться и самой Российской Федерации. Равным образом, только во всех отношениях достойная "Первая Родина" в состоянии удержать и закрепить за собой право иметь полноценную национальную диаспору, способную к тому же, составить ей зарубежную славу. Незачем самих себя обманывать: послеоктябрьская русская эмиграция сохранила язык, культуру, традиции своих предков не только потому, что она чтила память о России до 17 года, но еще и потому, что исторический правопреемник Росийской Империи - Советский Союз - весь этот период оставался "сверхдержавой", принадлежность к которой (при всех отрицательных идеологических характеристиках) для нескольких поколений эмигрантов не была обычным, "проходным" явлением. Даже как "империя зла", Россия оставалась для них сильнейшим магнитом, великой страной, имеющей в себе огромную потенцию.

Стремление вернуться в нее было столь велико, что некоторые видные представители эмиграции и по сей день серьезно полагают, что перестройка явилась продуктом длительной и активной работы эмигрантов первой-второй волн и "примкнувших к ним" диссидентов-современников. Между тем, трудно представить себе что-либо более советское, чем сама эта перестройка. И трудно поверить, что новое воскрешение России может произойти под руководством новых лимоновых, так кстати и так вовремя оказавшихся сегодня в рядах отечественной национал-патриотической оппозиции. Но все произойдет только так, как всегда происходило в российской истории. Все образуется так неожиданно, что никто и не успеет понять, как это вышло. И только на очередном витке исторического испытания какой-нибудь дотошный исследователь архивов будет безнадежно раскладывать "по полочкам" какие-то факты и явления, пытаясь соединить несоединимое и понять непознаваемое...

Как знать, может быть и нынешние вынужденные "иностранцы-соотечественники", столь стремительно оказавшиеся за пределами еще великой державы, когда-то тоже будут хвалиться тем, что не без их влияния сохранилось традиционное для многих народов притягательное пространство. И совсем неважно, какой тип межгосударственных связей будет ими для этого избран - слабые, может быть даже и не конфедеративные, или сильные, почти унитарные. История все расставит по своим местам. Однако, роль российской диаспоры (если таковая сможет сохраниться и с достоинством носить это имя) в этих процессах будет определяющей. Важно быть достойными этой миссии, важно по-новому выучить этот урок и донести его главные выводы до остальных - малых и больших - этносов.