В течение последних трех лет праволиберальная и правоконсервативная часть самовыражающейся публики (не обижайтесь, это, прежде всего, самоирония) убеждает себя и других, что главное - это стоять на своем и продолжать сообща с государственной властью сбивать молоко. Дабы, подобно славной лягушке, оказаться в масле и шоколаде. Достойное упорство в самостоянии и совместном сбивании, ничего не скажешь. Вот только все чаще возникает вопрос: а молоко ли это? Да-да, это не я первый так формулирую. Этот вопрос задал еще, кажется, покойный Владимир Максимов, появившись в России во время перестройки.

Газовая атака на Дубровке и последовавшее за ней приглашение прессы к обрезанию сделали этот вопрос еще более уместным. Масштабы не потерь, а жертв, принесенных в той гекатомбе, позволили пишущей публике сравнить случившееся с зимой сорок первого года, с Московской битвой. Ну да, конечно, Жуков - герой, спас столицу, но какой ценой, мы знаем. И знаем то, что именно он уже после смерти Сталина, в году, кажется, пятьдесят пятом, провел испытания ядерного оружия на собственных солдатах. Вот ведь как получается: весь демократический мир с возмущением вспоминает бомбардировки Хиросимы и Нагасаки, предотвратившие затяжную войну с Японией, занимавшейся разработками другого оружия массового поражения - бактериологического - и, подобно менгелевской команде, испытывавшей его на военнопленных. А про этот подвиг Жукова никто не вспоминает. И правильно: если ему стоит памятник в Москве, если русские сами не считают его преступником, то какое дело миру до этого?

Но это я отвлекся. Итак, сорок первый год. Две тоталитарные системы схлестнулись в битве. Так получилось, что поражение одной из них означало бы национальную катастрофу для русских. И потому вопроса о значении той битвы не возникает. А сейчас что?

* * *

Какое ж это к черту пробуждение нации, ежели, судя по некоторым сообщениям, в провинции отмечались злорадные настроения: припекли жирных москвичей. И то дело - почему страдать одним жителям русского фронтира на Кубани и в Ставрополье? Ну, ладно: всенародного единства не было ни в сорок первом, ни в сорок втором - никто не верит сладким сказкам о едином порыве, все знают о заградотрядах. Поразительно другое: тогда тоталитарная машина выполняла общенациональную задачу, хотя, конечно, то была схватка подобных друг другу систем. Сейчас же демократическая система никак не может убедить ни себя, ни нацию, что ее действия национально значимы. Более того, происходит странное, на первый взгляд, сближение двух, тоже на первый взгляд, противоположных устроений.

Банально: война является одним из самых эффективных способов взаимной интеграции культур, наций, цивилизаций. Или не интеграции, а диффузии. Или еще как-нибудь. За исключением, правда, некоторых базовых элементов, которые остаются несовместимыми, взаимно противоположными, с разной конструктивной основой. Это отражает формула "Запад есть Запад - Восток есть Восток" с теми оговорками, что присутствуют в цитируемой балладе Киплинга. Но уже применительно к кавказским войнам прежней России это утверждение становится сомнительным. Джентльмен к востоку от Суэца исходил из того, что к западу от той же точки он будет другим, а вот Максим Максимыч был органичен исключительно в бурке и папахе. Не говоря уж о том, что на фронтире Россия была представлена казаками, которым куда ближе были нравы горцев, чем ценности русского крестьянства, мещанства и чиновничества. Говоря попросту, ковбои - это пастухи, вынужденные защищаться, а казаки - это разбойники, вынужденно занявшиеся крестьянским трудом.

Вот в этом, наверное, главное отличие русского фронтира от американского - пионеры так и не научились снимать скальпы (хотя и уничтожали туземцев), а нынешние российские военные освоили бизнес врага: похищение с целью выкупа. Потому и возникает вопрос: какую Россию защищает русская армия на Северном Кавказе? Да и защищает ли? Ведь ничего не стоит, как мы видели, захватить семьсот человек в Москве.

И все же одна параллель меж русской и американской историей вполне правомерна. Это параллель меж чеченской и вьетнамской войной, меж тем, как они оценивались и оцениваются в обществе. Американское противостояние коммунистической экспансии в Юго-Восточной Азии, как и война России с терроризмом, поддерживалась молчаливым большинством американцев. Но антивоенное меньшинство в Соединенных Штатах, левое и безбашенное, оказалось ближе к ценностям свободного мира и свободной Америки. Оно отказало стране, переживавшей идентификационный кризис, в праве защищать свободу. Вьетконговцы, которым сочувствовала тогда вся западная левая интеллигенция, в сущности, ничем не были лучше талибов или чеченских террористов. Но левое меньшинство сказало Америке: сначала стань другой, а потом воюй.

Нечто подобное происходит и в России: она должна стать другой, чтобы победить, чтобы доказать свое право на войну. Но сказать это некому. Максим Соколов с диаконом Андреем Кураевым, задрав штаны и рясу, бегут за скинхедами. А с другой стороны - Анна Политковская умиляется головорезам. В общественной жизни не хватает главного: критической поддержки государственного развития.

* * *

Естественным следствием дубровской трагедии в ближайшей перспективе будет то, что можно назвать дубровской депрессией. А из депрессии выход один - принятие решений. Вот просто, вопреки всему, не замечая той плиты, которая лежит на тебе с момента твоего пробуждения, встать и идти. И хотя бы попытаться разобраться, что с тобой происходит. Но сегодня все решения сводятся к тому, чтобы закачать побольше денег во все еще советские, а значит, недееспособные (советскую власть вместе с Советским Союзом-то они профукали) силовые ведомства, заодно откладывая до греческих календ не только военную, но и другие реформы - энергетическую, жилищно-коммунальную.

И никакого "разбора полетов", похоже, не предвидится. Ни на каком уровне, кроме журналистского (выводы комиссии СПС - из того же ряда). Вывод один - СМИ надо сделать обрезание под корень. Просто потому, что только четвертая власть обладает политической волей, остальные же три сделали борьбу с медикратией важнейшей государственной задачей и превратили медиафобию чуть ли не в государственную идеологию. И в результате имеют два неуправляемых канала - НТВ и ТВС. Или - скажем по-другому - два центра власти, опираясь на которые можно усилить собственную власть. Если строить отношения на принципах социального и политического партнерства, а не так, как до сих пор.

Самое разумное - признать силу четвертой власти, ее контролирующую и креативную роль. Ежели она и не всегда нравится президенту и министрам, так и они сами не всегда нравятся всем журналистам, всем депутатам или всем судьям. Скажу больше: в результате того, что четвертая власть развивается гораздо динамичнее остальных трех, она, как и в советские времена, приобретает особые и, в общем-то, совершенно не нужные ей функции. Опять поэт больше, чем поэт, а журналист - почти министр. Это абсолютно ненормально, но диспропорция должна устраняться за счет догоняющего развития государства, а не за счет сдерживания СМИ.

* * *

Я понимаю этих людей: они таковы же, каковы были их властители в годы их детства. Тогдашние кремлевские обитатели имели доступ к секретным сводкам, но все равно считали, что жизнь в стране идет так, как о ней пишут в "Правде". Да и сводки-то эти составляли нынешние первые лица государства - тогдашние лейтенанты - используя тот советский язык, на котором невозможно было сказать, как обстоят дела. Почему, кстати, я всегда смеюсь над претензиями бывших гебешников на некое сакральное знание, на особую информированность о положении дел в стране. Это я, понятное дело, о государственных мужах. Те, кто действительно понимал, что такое информация и как с ней работать, давно уже в частных компаниях. Или сделали карьеру иного рода.

В сущности, ничего нового: мы давно знаем, что "нет ни одного красного командира, который действительно был бы красным командиром; любой из них просто изо всех сил старается походить на некий инфернальный эталон". Но государство есть, и его основное отличие от тех, кто оказался его руководителями (именно оказался, а не вызвался), что оно никак не может ограничиться надуванием щек и прочим пиаром. И потому то, что именуется ныне консерватизмом, правым либерализмом, государственной позицией, является лишь попыткой скрыть разительное несоответствие меж реальностью и надутостью. Консерватизм предстает самым банальным, еще с брежневских времен известным охранительством, которому все равно, что охранять (определение Надежды Мандельштам). Вся прогосударственная позиция сводится к одному - к апологии status quo.

Но этот самый status, который quo, глубоко депрессивен для граждан, для простых людей, для индивидуумов, чье благо должно быть высшей ценностью для правых либералов и консерваторов. Но нет, нет, их совершенно не беспокоит, что миллионы людей, подобно герою Башевиса Зингера, живут с одним чувством: "всем нам предстоит сыграть свои маленькие роли и быть раздавленными". Как оказались раздавленными заложники, вытащенные спецназовцами, но никем не подобранные. Как оказался раздавленным проект "Норд-Ост", из которого сейчас увольняют артистов.

Высокие президентские рейтинги, которыми тешат себя многие его приближенные, на самом деле требуют детального анализа. В них есть все, кроме одного - они не свидетельствуют об общественном здоровье. Но при этом могут быть интерпретированы и как надежды и ожидания скорых реформ. И как желание полной (какой не бывает) стабилизации. И как мандат на недеяние (даже не на бездействие). В них нет столь страшного для якобы либералов желания "твердой руки", скорее, наоборот. Что в них есть точно - так это усталость от всего политического истеблишмента. Да-да, именно так, потому что в России государь всегда воспринимался как человек, чуждый своему окружению, противоположный ему. Царь и бояре. Потому очень сомнительна выгода Путина от возможного вступления в "Единую Россию", равно как и в любую другую партию. А вот от его вето на злосчастные поправки - польза очевидная. Во-первых, для страны, во-вторых, для него самого. Все-таки при всех раскладах страна - во-первых.

* * *

Усталость от истеблишмента - это усталость от сбивания газа, который выдают за молоко. Но Путин - не мессия и не чудотворец: он не обратит воду в вино. Не сделает это ни одна партия - ни партия власти, ни оппозиционеры. Средообразование - общественное и политическое - это вообще не дело власти с оппозицией. И в то же время не совсем "общее дело", не всем миром оно совершается, а теми, кто может взять на себя национальную и социальную ответственность.

Президент в силу ряда причин и объективного, и личного свойства пока еще остается персонификатором будущего - пусть и неясного даже для него самого. А сейчас для национально ответственной части общества и элиты главное - это определить действия, направленные на действительный выход в будущее, а не на ту перелицовку прошлого, которой занимается истеблишмент (куда входит и оппозиция, включая КПРФ и отъявленных демократов) в последние три года. Будущее же за простой и ясной вещью - за свободой личности в качестве основы общественного устроения и общественной системы ценностей, а не части партийной программы. На страхе быть раздавленным не построишь ничего.

Признание свободы человека в качестве интегрирующей национальной и социальной ценности исключает приватизацию этого принципа той или иной партией. Но в нынешних российских условиях прийти к нему можно только через левый поворот в политической ориентации тех, кто в последнее время позиционирует себя как правых либералов и правых консерваторов, поддерживающих нынешнюю власть. Подчеркиваю: речь не идет о полевении власти или об определении ее партийный пристрастий. Речь идет о признании того, что многие базовые ценности цивилизованного общества имеют левое происхождение, что исключительно важные социальные процессы могут развиваться только слева направо, а не сверху вниз.

И прежде всего, это так называемое формирование так называемого среднего класса, чей вектор развития, как известно, слева направо, а не наоборот. Как ни верти, скучная буржуазия в молодости была бунтаркой. И была первой, кто вел борьбу не за сословные цели и ценности, а за права и свободы человека и гражданина. Были и другие конструктивные бунты, которые не следует путать с разрушительными революциями. Например, таков был шестьдесят восьмой год.

* * *

Ничем не могу доказать - просто чувствую: Россию ждет нечто подобное. Шестьдесят восьмой год сейчас может быть интерпретирован как движение за обновление элит, за вариативность и альтернативность вертикальной социальной мобильности, вхождения в истеблишмент и за многообразие самого истеблишмента. Шестьдесят восьмой был протестом тех, кому предлагали сбивать газ, выдавая его за молоко.

Сдается мне, что в России сейчас зреют аналогичные процессы - борьба за свой путь в элиту: вне "бригад", федеральных и региональных администраций, коррупции и инициационных унижений. Если угодно, за мультикультурализм истеблишмента, за многозначность толкования успеха, за разнообразие самого понятия "вертикальная социальная мобильность". Вне левой терминологии и левого образа действия подобная социальная активность невозможна, но ведь шестьдесят восьмой год, в конечном итоге, привел к триумфу неоконсерватизма восьмидесятых.

Впрочем, это может оказаться еще одной утопией. Если изображение Че Гевары используется в рекламе "почты патриотов", то это значит, что патриотизм все еще воспринимается как шпилька Америке. А когда тот же бородач в берете рекламирует безлимитный тариф и соседствует со слоганом "свобода слова всего за 70 у.е.", то удивляет даже не то, что он непонятным образом связывается с этой вполне буржуазной свободой, а то, что в России до сих пор полагают, что неотчуждаемое право человека на самовыражение и доступ к информации можно купить. И так дешево.

Ну, что ж. Социальное действие не предполагает понятийной ясности, скорее наоборот. Так что из всей этой мешанины может что-нибудь получиться. Она, во всяком случае, не газообразна.