Прошлой осенью, в то время как Соединенные Штаты, гремя доспехами, рвались начать войну против Саддама Хусейна, литературные обозрения и высокоинтеллектуальные журналы бились над интригующей, хотя и невероятной гипотезой, а именно: "Что бы сказал о сегодняшнем дне Джордж Оруэлл, будь он сейчас с нами?"

Кристофер Хитчинс, огнедышащий британский журналист, инициировал это обсуждение выпуском своей книги "Почему существенен Оруэлл", выдвинув предположение о том, что современный Эрик Блэр "смог бы взглянуть сквозь этих типажей, распевающих "Нет войне в Ираке", и помочь нам всем "найти в себе силу духа для того, чтобы считать Аль-Каэду именно тем, чем она и является". Книжный обозреватель газеты "Вашингтон Пост" Джордж Сайлабба уверенно заявил, что "Оруэлл примкнул бы к "несексапильным" левым демократам, в частности к таким как "Раскол" (Dissent) и "Американская перспектива" (American Prospect)", и что "в частности, он мог бы во всеуслышание поинтересоваться, почему гнусное убийство террористами трех тысяч американцев является поворотным моментом истории". В некоторых комментариях вновь была сделана попытка причислить Оруэлла к стану неоконсерваторов, а Дэвид Брукс из "Уикли Стандарт" рассуждал о том, что мантия и значимость этого великого человека уже легли на плечи другого оппозиционера: "В данный момент, как это ни странно, Хитчинс существеннее Оруэлла".

Именно в это время единственный из ныне живущих, кто мог бы обоснованно притязать на оруэлловское наследие, почти ежедневно распространялся по поводу Саддама Хусейна и международного терроризма, несмотря на то, что сам он в это время переживал один из самых бурных периодов своей жизни. Вацлав Гавел, бывший президент Чехии, досрочно оставивший свой пост 2-го февраля, построил свою репутацию в семидесятых на том, что стал очевидным воплощением оруэлловского антиутопического вымысла. Другими словами, он использовал здравый смысл для вскрытия противоречий риторических обманов, распутывая удушающую сеть коллективистской лжи, аккуратно вытягивая из нее одну нить за другой.

Подобно Оруэллу, Гавел был художественным писателем, которого схватка с миром заставила в совершенстве овладеть мастерством нехудожественной политической аналитики. Оба они, по своему собственному признанию, относились к "левым", однако оба они так же разгневали левых своей едкой критикой и злостной независимостью. Обоих преследовал призрак Смерти Бога, оба они пребывали в изумлении по поводу характерных привычек своих сограждан, здоровье этих двух мужей сильно пострадало по причине столкновения с тоталитаризмом (не говоря уже об их общем пристрастии к табаку). Будучи по сути невротиками с тонкими усиками, оба писателя дали поколениям нормальных граждан надежду на то, что при наличии дисциплины и достаточных усилий, они так же смогут стряхнуть с повседневной речи пропаганду и противостоять таким образом даже самым подлым диктатурам.

В отличие от Оруэлла, Гавел дожил до того, чтобы насладиться грубоватым третьим актом, и его последние шесть месяцев на президентском посту были отмечены той же неугомонной общественной деятельностью, которая и сделала его врагом идеологов и сподвижником ратующих за свободу на протяжении почти пятидесяти лет.

Материал для размышления:

В прошлом сентябре он выступил с вдохновенной речью по Радио Марти, часто высмеиваемой радиостанции, финансируемой Вашингтоном, и направленной на Кубу. "Когда внутренний кризис тоталитарной системы углубляется настолько, что всем это становится ясно, - заявил он, - когда все больше и больше людей учится говорить на своем языке, отвергая пустой и лживый язык сильных мира, это свидетельствует о том, что свобода заметно приблизилась, пусть до нее еще и нельзя дотянуться". Он также номинировал на получение Нобелевской премии Освальда Пая Сардинас, кубинского представителя Проекта Варелы - оппозиционной группы, сделанной по образцу гавеловского движения семидесятых "Хартия 77". Американская пресса практически проигнорировала эту речь.

Непосредственно перед этим он произнес ряд речей по всей Америке, в которых он подверг экзистенциальной критике собственное соответствие занимаемой высокой должности, то и дело выдавая леденящие душу афоризмы типа: "Зло надо пресекать в утробе, а если нет другого способа борьбы с ним, то следует применять силу".

В ноябре он организовал и принял у себя исторический саммит НАТО в Праге, на котором Западный альянс формально принял в свои ряды семь бывших коммунистических стран в качестве новых членов. Гавел, бывший в течении долгого времени самым влиятельным сторонником расширения НАТО на восток, отпраздновал это событие, установив над Пражским Замком (резиденцией чешского президента) бестолковое неоновое сердце - точно такое, какое он выводит в своей личной подписи. В своей главной речи в ходе этого события, на которой присутствовал Джордж В. Буш, Гавел рассмотрел события вокруг Ирака через призму Мюнхенского пакта 1938 года, когда не желавший войны британский премьер-министр Невилл Чемберлен подписал печально известное соглашение, принеся в жертву Гитлеру Западную Чехословакию во имя "мира и чести", и невольно предоставив поколениям американских интервенционистов оправдательный пример на каждый случай, когда речь заходила о нападении на очередного диктатора. Но не успели Пол Волфовиц и Кондолиза Райс лихо ударить друг друга по рукам, как Гавел напомнил всем, что зловеще похожая высокопарная риторика использовалась для оправдания вторжения в беззащитную Прагу войск Варшавского Договора.

В январе, уже на исходе своего президентства, он вместе с семью другими европейскими политическими лидерами подписал открытое письмо в поддержку политики Буша в отношении Ирака. Этот поступок внес раскол между теми, кого Министр обороны США Дональд Рамсфельд радостно нарек "Старой Европой" и "Новой Европой", что заставило президента Франции Жака Ширака угрожать отказом во вступление в Европейский Союз Чешской Республике и другим поддержавшим войну странам Центральной Европы.

Большинство нормальных политических деятелей, пробыв 13 лет у кормил правления (включая два с половиной года в качестве президента единой Чехословакии), сокрушались бы по поводу прекращении льготного к ним отношения, цепляясь за любое доступное им бюрократическое влияние. Однако большинство нормальных политических деятелей не занимаются всю жизнь анализом неразрывной связи существующей между личной свободой и здоровьем всего общества. Хотя Чешская Республика в наши дни несравнимо более свободное государство, по сравнению с тем, каким оно было тогда, когда Гавел совершил свой сказочный взлет из ГУЛАГа прямо в замок на холме, бывший драматург лично страдал от налагаемых на него этикетом ограничений.

Право на рок (Качать права)

Как и Билл Клинтон, Вацлав Гавел является продуктом шестидесятых годов. В отличие от Клинтона, он таки затянулся и вдохнул. "То был необычайно интересный, плодовитый и вдохновляющий период времени не только для нас здесь, но и для культуры всего мира, - сказал он в интервью Жири Лидерер в 1975г. - В личном плане это время так же было относительно счастливым - 1968-й был для меня просто кульминационный моментом всего того периода".

С 1964 по 21 августа 1968 года Богемия вновь открыла для себя богему, явив свету вероятно самый динамичный расцвет искусств, который когда-либо вообще терпели при коммунизме. На переднем плане того времени мы видим Милоша Формана и Новую волну чешского кинематографа, славянский подход к магическому реализму Богумила Грабала и сумасбродная театральная рок-труппа "Пластмассовые Люди Вселенной". Гавел провел тот период в этом влиятельном и радикальном Театре Балюстрады, где он глотал "спид" и продвигал идею свободы выражения своими тематическими абсурдистскими пьесами, такими как "Меморандум" и "Возросшая трудность сосредоточения".

Несмотря на то, что в Праге 1,2 миллиона жителей, это на удивление маленький город, в котором художники постоянно сталкиваются друг с другом на улице или в баре, а затем - на страницах газет и стенах галерей. Гавел, будучи несколько застенчивым отпрыском буржуазного семейства (которому, в частности принадлежал прекрасный театр Lucerna на площади Wenceslas), был ошеломлен "аутентичной культурой" необузданной рок-музыки, что очень напоминает очарование Оруэлла Генри Миллером. Он отдавал предпочтение "Роллинг Стоунз" перед "Битлз" (что уж тут говорить о вкусе Клинтона, обожавшего "Флитвуд Мэк"), а у насыщенной роком "культуры шестидесятых" он взял "темперамент, бунтарский настрой духа, ориентацию на противостояние истеблишменту, отвращение к мещанству, а также интерес к судьбе униженных и оскорбленных", - писал он в 1991г. в "Летних размышлениях" - до сих пор недооцененной критиками работе.

В этот период культурной оттепели и творческого поиска, Гавел начал осваивать жанр политического эссе, в котором он впоследствии преуспел не хуже Оруэлла. Первой мишенью для незаурядного гнева и насмешки Гавела стали придурковатые бедолаги, прилагавшие "искренние" усилия к созданию "Социализма с человеческим лицом". В одном из этих эссе ("Об уклончивом мышлении", 1965г., вошедшем в англоязычный сборник "Открытые письма") жестко высмеивается журналист, который подобно своим современным американским коллегам, пытается сначала обозначить, а затем отбросить более широкое понимание значимости преходящей трагедии, в данном случае - карниз здания, падающий и убивающий прохожего. "Общественность, - писал Гавел, - вновь проявила больше ума и человечности, чем автор, так как до нее дошло, что идея так называемого светлого будущего человечества есть не более чем пустая болтовня, если позволить ей отвлечь нас от насущной обеспокоенности по поводу того, кто станет следующей жертвой падающего карниза, и что станет, если он упадет на группу воспитанников детского сада, вышедших на прогулку".

В этом эссе Гавела (наиболее раннем из переведенных на английский язык), вы уже можете увидеть четыре основных мотива, которыми с тех пор вдохновлялся автор в своем зрелом аналитическом творчестве. Во-первых, это ответственность за то, чтобы сделать этот мир лучше. Во-вторых, то, что мельчайшая доля личной недобросовестности коробит душу. Третьим мотивом является уверенность в том, что основанное на идеологии управление практически всегда обречено на провал. ("Такое управление не позволяет кому бы то ни было, в чьей власти решить проблему крушащихся фасадов пражских зданий, понять, что он за что-то ответственен и, что он не может с помощью лжи увильнуть от этой ответственности".) И наконец, четвертый мотив - это его вера в революционный потенциал индивидуума, который говорит не таясь и "пребывает в истине".

Этот последний феномен практически исчез после того, как из России в 1968 году пришли танки. Новые правители поставили все на свои места, объявив о начале периода "нормализации", в ходе которого тысячи людей покинули страну, а большинство авторов-"нонконформистов" (включая самого Гавела) оказались под запретом, а порой и просто под арестом. В апреле 1975 года, перед лицом полностью деморализованного общества и соответствующего такой ситуации союза писателей, Гавел совершил поступок исключительной отваги, граничащей с безрассудностью, ударная волна от которого и поныне - тридцать лет спустя - ощущается в странах с репрессивными режимами. Он просто взял и, зная, что его, скорее всего, посадят за подобные действия, написал открытое письмо своему диктатору, Густаву Гусаку, скрупулезно описав, почему и каким образом тоталитаризм губителен для Чехословакии.

"До сих пор, - отчитывал Гавел Гусака, - вы и ваше правительство выбирали путь полегче для собственного выживания, и дорогу поопаснее - для общества. Это путь внутреннего загнивания в пользу благополучной внешности, путь умерщвления жизни в пользу все большего единообразия, путь углубления духовного и морального кризиса нашего общества, путь непрерывного вырождения чувства человеческого достоинства во имя ничтожной цели сохранения собственной власти".

Это был "Большой Взрыв", давший толчок диссидентскому движению в Центральной Европе. Для тех, кому посчастливилось прочесть это письмо в самиздате или услышать его по радио Свободная Европа, эффект от этого был во многом подобен тому, что испытали пять тысяч счастливчиков, купивших первую пластинку "Вельвет Андеграунд" (Velvet Underground), а именно - после того как прошла первая волна восторга, многим пришло в голову: "Постой-ка, а я и сам так могу!". Выразив протест системе, заставлявшей человека ежедневно совершать тысячи разных компромиссов, Гавел предлагал всем новую тактику: "Имей к себе уважение и скажи правду, не думай о последствиях и таким образом ты, возможно, заставишь этих подонков занять оборонные позиции".

Вслед за этим актом панк-рока от литературы вполне логично последовало выступление в защиту рок-музыки, которое и послужило толчком для начала движения "Хартия 77". Ошеломленному Лу Риду Гавел сказал в 1990г.: "А вы знаете, что я стал президентом из-за вас?"

Зашита "Пластмассовых Людей"

В 1968г., редкий первый альбом "Вельвет Андеграунд" (Velvet Underground) каким-то образом попал в Прагу. Он превратился в сенсацию в музыкальных кругах, да и не только в них, впоследствии дав чехам название для бескровного свержения коммунистического режима в 1989г. - "Бархатная революция". "Пластмассовые Люди", будучи тогда новообразованной труппой, с большими заимствованиями от Фрэнка Заппы (Frank Zappa) и его "Mothers of Invention", недолго думая, добавили к своему репертуару полдюжины песен из "Velvet Underground & Nico". Труппа оказалась под запретом вскоре после завершения Пражской Весны, но продолжала выступать на свадьбах и тайных представлениях.

Затем, в 1976г., четыре члена труппы были арестованы по обвинению в "нарушении порядка". Чешское диссидентское движение, поднятое на ноги открытым письмом Гавела, превратило это судебное разбирательство в политический процесс международного значения. Гавел, которому интуиция помогла осознать весь символизм процесса, бывал в зале суда каждый день для того, чтобы засвидетельствовать и документировать этот юридический фарс. Как и Джордж Оруэлл, вдруг осознавший, что схватить ружье и бить фашистов в гражданскую войну в Испании "было самым понятным делом", так и Гавел понял, что это нападение на свободу было перебором. Это была поворотная точка в его жизни. "Все понимали, - писал он впоследствии, - что нападение на чешское музыкальное подполье было атакой на элементарнейшее и важнейшее - нечто, связывавшее и объединявшее всех. Под угрозой оказалось само понятие пребывания в истине, это была атака на истинные ценности жизни".

Процесс над "Пластмассовыми Людьми" побудил Гавела и его друзей объявить об образовании "Хартии 77" - организации защиты прав человека, сплотившейся вокруг петиции, в которой была просто выражена просьба к чехословацкому правительству придерживаться положений Заключительного Акта Соглашений в Хельсинки 1975 года, под которым поставило свою подпись и правительство Чехословакии, в частности, принятых на нем договоренностей о гражданских, политических и экономических правах. Жить в соответствии с хельсинскими соглашениями означало дать дорогу свободе выражения, "свободе от страха", свободе вероисповедания и другим свободам, которые были отменены коммунистами. Эта узкая тактика легализации, у которой нашлось много последователей во всем мире, дала возможность диссидентам утверждать, что они вовсе не проводят агитацию против режима, а скорее просят режим следовать признанному им же самим законодательству.

Набрав ветра в паруса антикоммунистического движения, Гавел выдал самое влиятельное из всех написанных им эссе - "Сила бессильных". Оно начинается с вивисекции вопроса о том, зачем собственно продавец вешает на окно своей овощной лавки плакат с надписью "Пролетарии всех стран соединяйтесь!", и каким образом эта "диктатура ритуала" сознательно используется в качестве суррогата идеологического клея, призванного сохранить Партию у власти.

Если бы продавцы магазинов и прочие люди вдруг перестали бы соблюдать ритуалы, а вместо этого начали бы говорить и действовать свободно, - предсказывал он с пугающей точностью, - "вся пирамида тоталитарного могущества, оказавшись без связующего ее элемента, просто обрушилась бы вследствие направленного внутрь извержения". Это эссе, адресованное двадцати видным диссидентам в разных частях Восточного блока, также послужило в качестве микроанализа нового "диссидентства". Всего спустя сорок месяцев после того, как он вызвал эту молнию из ясного неба на голову Густава Гусака, Гавел был занят детальной разработкой вызванного к жизни его открытым письмом движения. Результатом было то, что большую часть последовавших за этим пяти лет, он провел в тюрьме.

Освободившись из тюрьмы, теперь уже с подорванным здоровьем, Гавел не мог сдержаться, чтобы не укусить даже руки тех, кто тянулся к нему, желая помочь, коли они того заслуживали. Возможно, самой примечательной работой в рамках этого жанра стало написанное им в 1985г. эссе под названием "Анатомия сопротивления", в котором Гавел описал имевшее место среди диссидентов недоверие по отношению к "Западному движению за мир", которое в то время лоббировало прекращение гонки ядерных вооружений. Оно предзнаменовало собой его позднейшую неприязнь по отношению к безоглядному антиамериканизму. Далее приводится волнующий пассаж, посвященный идеологии и советскому вторжению в Афганистан.

"С какой степенью доверия или даже восхищения может простой, и в тоже время чувствующий, гражданин Восточной Европы относиться к западному движению за мир, если он обратит внимание на то, что это движение ни разу, ни на одном из своих конгрессов или демонстраций с участием сотен тысяч людей, не высказало протеста по поводу того, что пять лет назад одно значительное европейское государство напало на маленького нейтрального соседа, и с тех пор проводило на его территории войну, нацеленную на уничтожение, жертвы которой уже превысили миллион, а три миллиона ее жителей оказались в изгнании? Серьезно, как нам относиться к движению пацифистов, которое фактически не отдает себе отчета в том, что сегодня идет война, и ведет ее одно из европейских государств. Что же касается того довода, что жертвам агрессии и их защитникам принадлежат симпатии западного истэблишмента, а посему они не заслуживают поддержки слева, подобный невероятный идеологический оппортунизм может вызвать только одну реакцию - чувство полнейшего отвращения и бесконечной безнадежности".

Культура рынков

Те же самые инстинкты и привычки, которые сделали Гавела выдающимся экспертом по современному сталинизму, вовлекли его в неожиданную неприятность, сразу после того как он принял участие в организации одной из самых вдохновляющих и бескровных революций в истории. Одно дело - выложить то что у тебя на уме, сказать слушателям нечто отличное от того, что они ожидают услышать, и тусоваться с разными лакающими пиво типами из "подполья". Но совсем другое дело - ловко жонглировать нюансами поведения на посту президента только что зародившейся демократии.

В июле 1990 легендарный журналист "Вашингтон Пост" Бенджамин Брадли указал на "ранние признаки угрозы чешской демократии" после того, как Гавел пожаловался ему на то, что местная пресса "забывает, ... что свобода является лишь одной стороной медали, вторая сторона которой - ответственность". Свободные торговцы воротили нос от регулярных выпадов Гавела против "идеологии рынка", которые особенно контрастировали тогда с высказыванием министра финансов Вацлава Клауса с его откровенным низкопоклонством перед Милтоном Фридманом, Маргарет Тэтчер и "экономикой рынка без прилагательных". Непреклонные чехи-антикоммунисты, в особенности то поколение, которое сбежало из страны после 1968г., таили злобу на своего самиздатовского героя за то, что он использовал свою новую власть только в целях достижения примирения, а не воздаяния по заслугам сотням тысяч сотрудников органов, которые технически делали возможным существование полицейского государства.

Реалисты от политики также сомневались в Гавеле. В 1990 он опорожнил чехословацкие тюрьмы и прикрыл отечественные военные заводы. Эти действия попахивали недальновидным идеализмом, присущим хиппи, - этот диагноз подтверждался и вызывавшими беспокойство невнятными рассуждениями о "неполитической политике". В то же время Клаус, был занят не терпящей промедления задачей объединения всех противников тоталитаризма в одну политическую партию. Даже восхищавшиеся Гавелом его бывшие советники, такие как Чандлер, Розенберг из Бостонского университета, предупреждали в то время, что утопический Замок длинноволосых "мог стать жертвой фантастических заблуждений", уверовав в возможность "трансформировать политику в масштабах планеты".

Когда такие диссиденты-современники, как Лех Валенса, Адам Мичник и Александр Солженицын после крушения коммунизма один за другим выпадали из политической жизни своих стран, превращаясь в пародии на самих себя, было нетрудно представить себе Гавела на более подходящем для его способностей посту - скажем, в роли редактора чешского литературного журнала, или же во главе какой либо аналитической группы "Открытое Общество" финансируемой Джорджем Соросом. Когда по результатам июньских выборов 1992г. в Чехословакии победителями оказались Клаус и словацкий националист Владимир Мечар, вставшие во главе все более несовместимых друг с другом Чешской и Словацкой республик, Гавел предпочел подать в отставку, чем председательствовать над "Бархатным разводом", что стало бы, по его мнению, "фатальной ошибкой". Логика подсказывала, что бесславным делом технического осуществления "переходного этапа" займется более подкованный в технократии Клаус.

Однако умные деньги оказались не правы. Гавел был единственным серьезным кандидатом в тот момент, когда Чешской Республике понадобился президент в январе 1993г. Вся карьера и философия Гавела, как и Оруэлла, были посвящены нахождению прохода на минном поле идеологии под экстремальным давлением личного участия и страданий. Оказалось, что этот навык играл свою роль так же и в том мире, который наступил после Горбачева. Как и в случае с Оруэллом, слова Гавела и его острые афоризмы можно приводить в отрыве от контекста (что уже не раз случалось), в попытке создать о нем впечатление как о консерваторе, либерале и т.д., а его основополагающая вера в преобразующую силу "называния вещей своими именами" фактически гарантировала, что некоторые из его вольных мнений вызовут тревогу среди тех, кто видит тень социализма в таких словосочетаниях, как "гражданское общество" и "новая политика".

Гавел пошел дальше в рассуждениях о тщетности попыток людей приколоть к лацкану его пиджака какой-либо идеологический ярлык. "Всю мою взрослую жизнь, власти называли меня "представителем правых сил", пытавшихся вернуть в нашу страну капитализм, - писал он. - теперь же - в гораздо более зрелом возрасте - некоторые меня подозревают в том, что я отношусь к левому крылу, или даже в вынашивании целиком и полностью социалистических намерений. Какова же все-таки моя настоящая позиция? Прежде всего я никогда не придерживался какой либо идеологии, догмы или доктрины - будь то левого фланга, правого крыла или любой другой замкнутой, готовой системы представлений о мире. Наоборот, я старался думать независимо, используя для этого силы собственного разума, и я всегда решительно сопротивлялся попыткам поставить на меня метку".

Никто так не старался поставить на Гавела метку, как товарищ по революционной борьбе, ставший в последствии его соперником, Вацлав Клаус. Очень многие высказывания президента, которые сначала были восприняты как нелиберальные, были на самом деле плохо прикрытыми упреками в адрес Клауса, которого Гавел имел основания подозревать в том, что тот ставит свои политические амбиции выше искренней заботы о своей стране. В обществе, находящемся в поиске моральной опоры после пятидесяти лет тоталитарного застоя, публичное поведение Клауса лично Гавелу показалось отталкивающим и потенциально взрывоопасным.

Выносить преждевременные суждения по вопросам центрально-европейской политики может оказаться проигрышным занятием, однако предостережения Гавела по поводу Клауса, и угрозы безнравственности в политической жизни после революции, оказались пророческими. Несмотря на свою стабильную репутацию в среде американских консерваторов, Клаус был ничейным тетчеристом по крайней мере с 1993г., а возможно и раньше. Раскрученные Венгерской социалистической партией в 1995г. реформы - освобождение цен на жилье и услуги, чистка и распродажа банков, внедрения большей прозрачности в сферу банковского капитала - обо всем этом Клаус не позаботился вовсе. Притом, что он обладал чистым мандатом на проведение реформ с 1989 вплоть до 1997г., когда падение экономики и серия скандалов, связанных с коррупцией, вынудили его подать в отставку.

Единственным чешским политиком, оказывавшим последовательное давление на Клауса с целью продолжения экономических реформ, был не кто иной, как Вацлав Гавел - тот самый человек, которого в начале девяностых подозревали в том, что он является квазисоциалистом Третьего Пути, не обладающим достаточной "смелостью" для проведения рыночной политики. Тем, кого больше интересуют факты, нежели стереотипы, надо сказать, что в знаменательной речи Гавела, произнесенной им 9 декабря 1997г. в чешском парламенте, он призвал Клауса к ответу за недостаточность темпов проведения реформ и высказался за специфические меры, по своей сути гораздо более острые, чем шоковая терапия, которой пугал с 1990г. Клаус. По мнению Гавела, результатом проведенных реформ стали внешние признаки наличия рынка, а не настоящая рыночная экономика.

"Я не разделяю мнения, которого придерживаются некоторые из вас, что весь процесс преобразований был начат не на том фундаменте, был плохо продуман и неправильно проведен, - сказал Гавел. - Я бы скорее сказал, что наша проблема в прямо противоположном - процесс преобразований остановился на полпути, и надо сказать, что худшего варианта развития событий трудно себе представить".

В этой части света, где власть почти всегда развращала, у Клауса ее оказалось больше, чем у кого-либо из его соратников по переходному периоду. (Даже проиграв на выборах 1998г., он заключил спорное соглашение о разделении власти с правящими социалистами.) Находясь во главе государства, Гавел сдерживал амбиции Клауса. Вовсе неудивительно, что с уходом Гавела с поста президента Клаусу удалось победить с минимальным отрывом и занять место своего старого соперника в Пражском Замке.

Обтрепанный пророк

Даже в аккуратном костюме президента Гавел - невысокий, обтрепанный мужчина. На пресс-конференциях он - настоящее бедствие, непрестанно ерзающее ногами под столом и предваряющее каждый свой ответ жвачными звуками прямо в микрофон. Он трижды чуть не умер за последние восемь лет от различных заболеваний и, по сообщениям, направился для продолжительного лечения в Португалию сразу после того, как оставил президентский пост. Он говорит о себе, что пребывает в постоянной нервозности, страшась, что кто-то его разбудит ото сна и посадит обратно в тюрьму, где ему самое место. Пару раз за свою жизнь он, возможно, и был душой компании, однако в целом он производит впечатление неприглядного мужчины, который, возможно, предпочел бы просто напиться.

Как и в случае Оруэлла, таланты Гавела кажутся скорее результатом упорного труда и дисциплины, чем какого-либо редкого дара или способности. Уж коли этот обыкновенно выглядящий персонаж смог стряхнуть с себя похмелье ровно настолько, сколько понадобилось для того, чтобы изящно послать куда надо Большого Дядю, то как вы сами распорядились со своим временем?

Находясь на высоком посту, Гавел всячески старался оставаться самим собой. Свою первую новогоднюю речь в 1990г. он начал так: "Я полагаю, вы выдвинули меня на этот пост не для того, чтобы я тоже вас обманывал", - и с тех пор он всегда старался дать своим согражданам ощущение того, что там, в Замке пребывал один из них. Такое же впечатление он производил и на многих из своих зарубежных поклонников. Когда я прошу кого-либо из своих американских или британских друзей, живших в Праге, рассказать мне свою любимую историю про Гавела, то обычно это оказывается рассказ о том, как тот у него стрельнул сигарет, или как он однажды разделил с ним писсуар, или о том, как его видели с темпераментной блондинкой на рок-концерте. Хотя он довольно быстро вырос из фазы потертых джинсов и стал внимательно относится к церемониальным почестям, полагавшимся его высокой должности, он тем не менее постоянно вносил элемент непринужденности в серьезную работу публичной жизни. Он пытался осуществлять на практике демократию с человеческим лицом.

Когда бы в городе ни оказались Клинтон, Борис Ельцин или Пинк Флойд, Гавел тащил их с собой в типичный чешский бар. "Что касается глав государств, - сказал он однажды в интервью чешской газете "Mlada fronta Dnes", - я до сих пор не встретил ни одного, чьи глаза бы не загорелись от восторга, как только он услышал мое предложение быстренько смотаться после официальной части и пойти выпить пива". В течении многих лет он жил в доступной квартире у реки, и большинство жителей Праги все еще могут сказать, в какие бары он предпочитал ходить.

Три президента Соединенных Штатов подряд пали жертвами чар Гавела, а он, в свою очередь, использовал свой доступ для того, чтобы склонить их в сторону принятия военной операции против Слободана Милошевича, расширить НАТО, и не дать забыть уроки Мюнхена. Клинтон и Джордж В. Буш в особенности, казалось, теряли дар речи, пребывая в благоговейном трепете перед лицом человека, который на самом деле боролся с коммунизмом и выжил, чтобы рассказать об этом. Гавел платит им взаимностью, преувеличивая роль Америки в деле низвержения Империи Зла. То, как он умело льстит Соединенным Штатам, является одной из причин, почему Ноам Чомский считает его "нравственно отталкивающим", а на "интеллектуальном уровне гораздо ниже крестьян третьего мира или же сталинских недоумков".

Отбросив в сторону брань Чомского в его адрес, надо сказать, что на протяжении тринадцати лет Гавел дал возможность чехам проявить себя на международной арене в категории, значительно превосходящей их реальный вес. Это вряд ли продлится долго, так как постепенно уйдут на второй план те уникальные геополитические обстоятельства, которые создали Гавела, а их место займут более провинциальные чешские политические заботы. Сам Гавел рассматривает свою карьеру как крупную историческую случайность, почти что шутку. Но в то время, как он покидает мировую арену, сами чехи, а вместе с ними и весь мир могут быть благодарны за то, что кто-то вроде него оказался в неправильном месте в правильное время. Он остается фигурой, у которой можно почерпнуть не только понимание, но и вдохновение.

"Самое важное, - сказал Гавел в своей последней новогодней речи в качестве президента, - это то, что зреют новые поколения, поколения людей выросших свободными и не изуродованными жизнью под игом коммунизма. Это первые в наши времена чехи, которые по сути считают свободу естественным и нормальным явлением. Будет прекрасно, если прорыв этих людей в различные сферы общественной жизни приведет к тому, что наше общество более обоснованно, методично и бесстрастно исследует свое прошлое - без этого осмысления мы не можем быть сами собой. Я также надеюсь, что это приведет к тому, что мы благополучно расстанемся со многими печальными последствиями того разрушительного влияния, которое коммунизм обрушил на наши души".