Русский Журнал / Вне рубрик /
www.russ.ru/ist_sovr/20031204_sab.html

Фантастические размышления над книгой Г.Беккера
Евгений Сабуров

Дата публикации:  4 Декабря 2003

...Многие экономисты не могут устоять перед искушением и прячут свой собственный недостаток понимания за разглагольствованиями об иррациональности поведения, неискоренимом невежестве, сдвигах ad hoc в системе ценностей и тому подобном, что под видом взвешенной позиции означает просто-напросто признание своего поражения.

Гэри С.Беккер

Письмо 2. Экономический смысл общественной цели

Вот уже лет двенадцать общественные авторитеты, силовые ведомства и даже, отчасти, реальные управленцы озабочены поисками "национальной идеи" для России. Как ни смешно выглядят эти потуги навязать одну объединяющую идею 145 миллионам совершенно разных людей, но абсурдность задачи не значит, что она совершенно иррациональна. Корявость и безграмотность формулировок не всегда свидетельствуют об отсутствии реальности. Чтобы обнажить эту реальность, проведем несколько несложных рассуждений.

Рациональность нашего выбора в каждой предлагаемой нам ситуации не подлежат сомнению. Рациональность нельзя понимать так уж примитивно. Конечно, потенциального убийцу пугает возможность наказания и останавливает его. Однако, соответствующе воспитанного человека отвращают от убийства и неминуемые угрызения совести, которые способны отравить все оставшиеся годы жизни и вообще довести до инфаркта. Когда мы говорим о выгодах и издержках, мы не должны забывать о таких удовольствиях, как душевное тепло наших родных и близких, и таких издержках, как одиночество и болезни. И хотя, конечно, это именно выгоды и издержки, но мы не умеем их считать, а потому наивно полагаем, что осуществляем выбор поведения нерационально.

Отсюда неминуемо следует мысль о том, что всего лишь интуитивно определенный, хоть и безусловно рациональный выбор может нами мотивироваться неадекватно. Одержимые сексуальным влечением к привлекательной женщине некоторые из нас способны остановиться, если половой акт угрожает их карьере, но для себя и окружающих объяснить свою нерешительность недостатками объекта желаний, обнаруженными в самый последний момент. Этот феномен хорошо описан психологами. Гораздо хуже проанализирован отказ от напряженной и прибыльной деятельности под предлогом "нежелания участвовать в этом воровском бизнесе".

Проведенные рассуждения о рациональном выборе и возможности его неадекватной мотивации вызывают вопрос, казалось бы, довольно странный, но имеющий право на жизнь. Может ли неадекватная мотивация влиять на рациональный выбор? Иначе говоря, может ли недостижимая, но привлекательная цель определять наш выбор, который по всем расчетам не приводит к максимизации выгоды, что бы мы ни подразумевали под словом "выгода"? Думаю, что да. Так, наши и особенно польские диссиденты были нацелены на недостижимое. Наиболее глубокие из них утверждали, что именно недостижимость цели - свержение тоталитаризма - позволяла "на полшага продвинуться вперед". В данном случае неважно, была ли достигнута недостижимая цель. Важно, что защита прав Ивана или Станислава имела смысл в контексте поставленной цели, независимо от неприятных последствий для "подписанта" соответствующего обращения к тупым "силовикам". Наличие цели смещало оценку выгоды в сторону непомерного увеличения в рамках неадекватной мотивации.

Эти и множество других примеров показывают нам верность теории рационального выбора, но сомнительность теории рациональных ожиданий. Общепринятая критика теории рациональных ожиданий базируется на утверждении об асимметричности информации. Попросту говоря, покупатель акций на фондовом рынке не знает подлинное финансовое положение корпорации, акции которой он покупает. Думается, что ситуация сложнее. Появилась целая наука об управлении рисками, однако, психологическая проблема азарта остается за бортом рассмотрения.

Здесь я позволю себе некоторое лирико-научное отступление. Я являюсь убежденным сторонником экономического империализма, то есть правомерности экономического подхода к любым проблемам выбора. Однако, хочу напомнить, что утверждение о максимизирующем поведении человека никогда не сводилось к примитивному представлению о подсчете выгод и издержек в у.е. Феномен неадекватной мотивации показал нам, что подлинные выгоды и издержки оцениваются психологами лучше, чем экономистами. Еще нуждается в анализе феномен азарта, в частности высокие конкурсы в театральные вузы и вообще качественное различие в спросах на рынке образовательных услуг и рынке труда. Мне кажется, что дальнейшее развитие общественных наук связано с освоением основных положений экономического империализма, но не в плане навязывания социологии или психологии бухгалтерских технологий, но в глубоком проникновении этих наук в проблему оценки человеком своего выигрыша или проигрыша и обучении экономистов подлинному знанию о человеке и его мотивациях.

Теперь, мне кажется, можно вернуться к идее о "национальной идее". В рамках теории рационального выбора правильной назвать ее "подстегивающей целью". Подстегивающая цель призвана внести элемент азарта в общество, раскачать его и заставить человека сместить оценку выгоды вверх по шкале цен и влево по шкале времен. По многим причинам, о некоторых из которых будет сказано ниже, это невозможно в стабильных обществах, но есть общества, в которых такие действия могут привести к положительным результатам.

Принято считать, что стабильность общества требует от человека довольно серьезной адаптации к условиям существования, но одновременно и облегчает эту адаптацию. Множество табу, условностей и правил составляют обширный кодекс, нарушения которого создают большие проблемы. Однако носителями этих табу, условий и правил являются родители, школа, сослуживцы, да и каждый встречный. Инструментов, помогающих адаптации, чрезвычайно много и они чрезвычайно эффективны.

Тем не менее, адаптация, а отсюда - устойчивое положение не только не гарантируют человеку внутреннего да и внешнего равновесия, но зачастую дают ему наилучшую возможность ощутить глубинное собственное неравновесие. Опыт психологического романа второй половины XIX и первой половины ХХ века достойны социально-психологического анализа в этом смысле. Здесь мы можем заметить, что стабильная интеллигентская ситуация тех времен привела к устойчивости ощущений Марселя, героя "В поисках утраченного времени", и к его же пристальному вниманию к собственному душевному неравновесию и тщетным поискам баланса. Замкнутость и стабильность интеллектуальных кругов Австро-Венгрии способствовали не только хрестоматийно известному опыту Кафки, но и опыту Р.Музиля. Русскому читателю легче понять это на примерах романов Ф.Достоевского. Очень интересно, что в те же времена выход из стабильных устойчивых общественных конгломератов, столкновение со стратами, жившими "по-другому", порождали убежденность и равновесие. Твердокаменная антиобщественность Дж.Джойса, не допускающая самокопания в своей внутренней неравновесности, вызвана его бегством из "своего" круга. Опять же русскому человеку это знакомо по творчеству Л.Толстого.

Я бы не хотел утруждать здесь себя, да и читателя, долгими рассуждениями на эту тему, которые некоторые легкомысленные люди называют доказательствами. Несложные размышления приводят нас к выводу, что цели человека атомизируются по мере стабилизации общественной жизни и решения им личной задачи адаптации к этой жизни. Они дробятся вплоть до того, что человек теряет ощущение принадлежности к любому обществу или даже сообществу (до семьи включительно), и наоборот, начинает считать, что любое общество и даже сообщество являются частью его необъятного Я. Благодаря этому, стабильное общество не имеет объединяющей идеи, так как даже отдельный человек в нем не имеет цели, объединяющей его Я.

Экстраординарность этого явления состоит не в самом явлении, а в его массовости. И действительно, мы соглашаемся, что подобное самосознание было присуще в истории отдельным людям, которых мы выделяем, называем гениальными или, во всяком случае, необычными. Так характеризовали свое самосознание столь разные люди, как Свифт, Стерн, Фрейд, Бердяев и немногие другие. Конечно, цели и идеи, переполняющие сознание современного среднего европейца, немощны и поверхностны по сравнению с целями и идеями Кафки, но их множество и неравновесие вполне соответствует множественному неравновесному сознанию пражского страдальца.

Такая множественность целей и стремление максимизировать прибыль по каждой целевой функции приводит к тому, что простой немецкий ремесленник одновременно является квалифицированным и эффективным рабочим на своем небольшом предприятии, членом союза краснодеревщиков, членом ассоциации выпускников своего ремесленного училища, членом ассоциации выпускников своей школы, а иногда и своего класса, завсегдатаем совершенно определенной пивной-клуба со своим кругом общения, участником акций протеста против применения асбеста и других гадостей в строительстве, посетителем собраний "зеленых", членом клуба филателистов и т.д. и т.п. Собственно, это и есть гражданское общество.

Итак, современное устойчивое общество не имеет и не может иметь объединяющей идеи. Отсюда, естественно, следует, что это общество с принципиально деидеологизированной властью. Бесцельная власть, власть не максимизирующая своей выгоды, - это не власть. Это authority, autoridado, autorite, но это не власть в нашем смысле этого слова. Это общественный авторитет. Отсюда и проблема для политологов современного общества: а что такое партии? Партии, от которых требуют отказа от идеологии, - это, согласитесь, что-то новое. Нам недосуг заниматься "их проблемами", в себе бы разобраться, а потому оставим рассуждения "о них". Важно, что это устойчивое, но неравновесное многоцелевое общество, а потому каждый человек в современном обществе хочет, чтоб его оставили в покое, не навязывали бы ему общих, а потому чужих, мыслей. В общем, не дергали бы Музиля по пустякам со своими войнами, тут бы с сестрой разобраться.

Хорошо бы понять, что такое устойчивость. Представим себе шланг для поливки цветов на нашем дачном участке. Возьмем и подергаем его за один конец. Рядом с краном. Волна от нашего возмущения пройдет по всей протяженности шланга. По всей ли? Если шланг тяжелый и длинный, она быстро затухнет. Подергаем посильней. Может быть поливальный конец дрыгнется и вода обрушится не на те цветы, которые мы хотели полить, но все-таки рядом с целью. Это устойчивость. Вот если шланг взовьется в неожиданном направлении и вода окатит нас или соседей, тогда мы опешим. С точки зрения математики, это все равно устойчивость. С точки зрения экономики или какой-нибудь другой общественной науки - не совсем. Произошла катастрофа - качественное изменение. Одно дело цветы, а другое я сам.

Если мы возьмем современное так называемое "западное", "открытое" общество, то легко увидеть, что никакие возмущения даже в виде нефтяного ближневосточного кризиса, вьетнамской войны, латиноамериканских дефолтов и т.п. не вызывают в нем качественных изменений. Его устойчивость крайне велика. В сущности, простому фермеру в Йокнапатофе плевать на то, что происходит в мире. Даже 11 сентября, даже иракскую войну он не воспринимает как рушащиеся устои жизни, но как ужасную - и тем не менее преодолимую - помеху.

Но совсем не то ощущает неустойчивое общество, общество, подверженное постоянным катастрофам, колеблемое до основания малыми возмущениями. В этом обществе не надо адаптироваться, потому что не к чему адаптироваться - все зыбко и изменчиво. В этом обществе благосостояние человека значительно меньше зависит от его личных усилий, чем от властей, внешних и внутренних сотрясений, да в конце концов - даже от незначительных катаклизмов вроде пожара или проливных дождей.

Главное различие состоит в ощущении степени зависимости. Если в устойчивом обществе большинство людей адаптированы и убеждены, что качество их жизни зависит от их усилий, то в неустойчивом обществе господствует лозунг: "от нас ничего не зависит".

Одним из основных постулатов теории рационального выбора, да и экономического подхода в целом, является гипотеза об устойчивости предпочтений. Это предположение позволяет избежать обычную в научных рассуждениях нечестность. Когда исследователь неспособен объяснить новое явление, он сокрушенно заявляет об изменении предпочтений населения.

Хрестоматийный пример - падение рождаемости по мере возрастания богатства страны. Слова об изменении предпочтений выглядят как гадание на кофейной гуще в то время, как простые расчеты бурного роста "цены" ребенка все ставят на свои места.

Говоря о существовании неустойчивого общества, очень важно осознать, как это сопрягается с гипотезой об устойчивости предпочтений. Смею предположить, что общественная неустойчивость в соединении с устойчивостью предпочтений человека, заставляет "шевелить" ценности, как "шевелятся" цены при изменениях предложения или спроса. Думаю, что в этом месте можно прервать рассуждения с тем, чтобы вернуться к ним в следующем письме.

Иначе обстоит дело с равновесием. В устойчивом обществе равновесные цены - научная абстракция, помогающая нам понять поведение рынка. Конкретные акторы, стремясь к новациям, постоянно создают проблемы в этом смысле, то есть нарушают равновесие так, что, оставаясь интенцией, оно никогда не достигается. А вот в неустойчивом обществе, сотрясаясь под ударами спроса и предложения, рыночный субъект изо всех сил старается достичь недосягаемого равновесия. Вектор цели направлен в другую сторону. В сторону выживания, а не развития.

Общество может смириться с таким положением и опустить руки. Однако по многим причинам общество может захотеть измениться, стать современным устойчивым обществом. Чаще всего это связано с великим либеральным принципом "подглядыванья". В чем его суть?

Допустим, рядом существуют два в чем-то самостоятельно управляющихся анклава. В одном из них правительство облегчило налоги и, что самое главное, процедуру регистрации нового бизнеса. Кроме того, в этом анклаве обеспечена справедливость при рассмотрении хозяйственных споров. Капитал тут же двинется в приятную для себя сторону, и в этом анклаве возникнут новые рабочие места, ужесточится конкуренция, возрастут доходы, застабилизируются цены, населению будут предложены новые товары и услуги. Все это приведет к зримому возрастанию качества жизни по сравнению с жизнью в анклаве, не пошедшем на преобразования и оставшемся в традиционном пространстве. Простой экономический подход подталкивает к выводу, что отстающий анклав, "подглядев" успех соседа, немедленно приступит к преобразованиям в том же направлении.

Тем не менее, расширение экономического подхода за счет включения в него институциональных исследований уже способно изменить оценку ситуации. Например, в случае преобразований в отстающем анклаве могут найтись группы людей, выгоды которых уменьшатся, а издержки возрастут при этих преобразованиях. Прежде всего, это самые влиятельные люди - управленцы. Им придется тратить время и силы на освоение новых навыков управления, что относится к издержкам. В то же время - хотя бы и временно - сократятся финансовые потоки, находящиеся под их патронажем, что, безусловно, нужно считать потерями выгод. Этот пример далеко не исчерпывает проблем импорта институтов.

Но, помимо институциональных проблем, экономический подход должен учитывать и гуманитарные проблемы. Для части населения адаптация к новым правилам жизни может быть столь трудна, что если трактовать ее как издержки, то они могут достичь уровня запретительного барьера.

Итак принцип "подглядывания" еще не гарантирует принятия отстающим анклавом модернизационного проекта. Это может быть мягкий отказ, как в Неаполе, не стремящемся идти по ломбардской дороге, так и чрезвычайно жесткий, как в соцлагере с его "железным занавесом" и "берлинской стеной".

Вот тут мы можем вернуться к идее "национальной идеи". Поскольку в процессе "подглядывания" производится мучительная процедура подсчета выгод и издержек, имеющая значительную подсознательную составляющую, поскольку этот расчет действительно происходит в условиях существенной неполноты информации, постольку технология внесения азарта в поиски результативной оценки вполне правомерна. Вот тут-то "национальная идея" и выступает в роли подстегивающей цели. Вот тут-то и правомерна высокая политтехнология, направленная не на обслуживания той или иной персоны, но на ориентацию нации.

Ясно, что цели может быть только две. Либо модернизация. Либо изоляционизм.

Казалось бы, теперь, вооруженные понятием "подстегивающей цели", мы можем вернуться к формулам 1-4 из первого письма и подкорректировать их с учетом сдвигов, которые задает эта цель. Однако мне представляется, что это делать еще рано. Надо бы еще письмо написать.

В этом письме формул не будет. Почему-то становится обидно. Почему? Какую роль в экономике играют формулы? Всегда приятно разбирать работу, например, о социальной политике и любоваться на страницы, сплошь усеянные математическими значками. Ясно, что никто и никогда не воспользуется этими формулами для конкретных расчетов. Они обречены на девственность.

Значит, не для расчетов. Но, может быть, они помогают осмыслить изучаемое явление? Да, конечно. Но как? Появление математической формулы на месте словесных уверений сходно с появлением обнаженного девичьего тела на роскошном диване. От этого появления диван не станет более роскошным, но он приобретет в нашем сознании осмысленность и целесообразность, а сама картина законченность и красоту. Строчки М.Кузмина:

Кто выдумал, что мирные пейзажи
Не могут быть ареной катастроф? -

прекрасны, но, на мой взгляд, не менее прекрасен перевод этих строк на язык математических формул, сделанный Р.Томом: = (a - dx)x2, плюхнулось а в 0 - и тихий пруд зацвел. Ну, чем не японская поэзия?

Смешно думать, что кто-нибудь станет вычислять момент наступления кризиса с помощью теории элементарных катастроф, хотя, насколько мне известно, предпринимались попытки с ее помощью понять последствия схваток "быков" и "медведей" на фондовом рынке. Заведомо безрезультатные. Зато эти формулы подарили экономистам, а потом и журналистам красивое слово "бифуркация" и обогатили научный язык словом "катастрофа", которое до того считалось привилегией газетного языка или языка поэтического.

Нет-нет, никто не будет подставлять эмпирические данные в эти формулы. Эту красавицу никто не использует. Она останется безнадежной девкой-вековухой. Но хорош был бы терем, в котором никто не заперт!

Поэтому мы еще вернемся к формулам. Но позже.