Русский Журнал / Вне рубрик /
www.russ.ru/ist_sovr/20040305_sab.html

Фантастические размышления над книгой Г.Беккера
Евгений Сабуров

Дата публикации:  5 Марта 2004

...многие экономисты не могут устоять перед искушением и прячут свой собственный недостаток понимания за разглагольствованиями об иррациональности поведения, неискоренимом невежестве, сдвигах ad hoc в системе ценностей и тому подобном, что под видом взвешенной позиции означает просто-напросто признание своего поражения.

Гэри С. Беккер

Письмо 4. Проблема перевода

Когда экономика только-только нащупывала свой предмет, отцы-основатели писали такие вещи, которые сегодня выглядят по меньшей мере странно. Еще не были произнесены слова "выгоды" и "издержки", и мы с удивлением встречаем термины "удовольствия" и "страдания". Это, конечно, не выгоды и издержки. Это скорее то, что потом начали называть "блага" (goods). Как вам, например, понравится такое благо: удовольствие от страданий, которые испытывает тот, к кому мы относимся неблагожелательно? Сильно? Это Бентам.

Для того, чтобы понять что такое предельная (пограничная) полезность (благо) для человека А.Маршал анализировал "Робинзона Крузо". Если певец и радетель социального мира Вальрас говорил об обмене и равновесии в людских отношениях, то Маршал задумался о ценностях, возникающих в одиночестве.

С них все и началось. Они заявили, что желания наши безграничны, а вот возможности отнюдь не таковы. Экономика - это наука о том, что "съесть-то он съест, но кто ж ему даст?" И что делать? Или, вернее, и что ж мы делаем-то, если съесть хотим, а вот дать-то нам не спешат. Не по злости, а потому, что на всех не хватит.

На скучном современном благообразно-научном языке это звучит пошловато. Экономика - это наука о производстве и распределении благ в условиях, когда потребности неограниченны, а ресурсы редки.

XIX век был веком науки. Отцы-основатели не только осмыслили массу весьма забавных вещей, но и, отложив до лучших времен все "высокое", научили нас как считать равновесие и предельную полезность для тех вещей, которые имели измерители - деньги. Они, впрочем, были твердо убеждены, что речь идет вовсе не о товарах и услугах. Когда они писали о том, в чем мы нуждаемся и хотели бы иметь, с одной стороны, а с другой, что мы предлагаем людям, то вовсе не имели в виду одни только бушели кукурузы, с которых открывается любой учебник экономики. Для них это был лишь простенький пример. Они хотели понять, как установить разумный социальный мир между существами с бесконечными желаниями и жалкими возможностями. При этом они были настолько умны и честны, что разделяли убеждение Канта о том, что именно антиобщественное поведение человека созидает разумное общество.

ХХ век жадно набросился на мысли века науки. Будучи сам научно бесплоден, ХХ век виртуозно развивал технологию. Мы научились считать так, как и не снилось Вальрасу или Маршалу. Мы насобачились жонглировать кукурузой, деньгами и научно-техническим прогрессом (подразумевая под этим термином появление новых шампуней) так, что нам должны завидовать китайские циркачи. Кажется, Энгельс объяснял нам несмышленышам, что наука становится наукой, когда она употребляет математику. Так вот в ХХ веке экономика стала употреблять математику в огромных количествах. Среди почтеннейшей публики даже разнеслась весть, что экономисты это те, кто считает. Бухгалтеры, например.

И вдруг все полетело прахом.

Впрочем, со словом "вдруг" поостережемся. Среди экономистов всегда находились люди, которые внимательно приглядывались к человеческим отношениям. Сокрушенное признание существования "неценовых изменений" спроса и предложения тому свидетельство. Впрочем, попытки как-то осмыслить рекламу или вообще маркетинговую политику были излишне робки и не позволили построить внятную теорию. Более успешными стали исследователи в области институтов. Однако, из-за отсутствия измерителей, они столкнулись с обидными трудностями при попытках применить аппарат экономической науки, ставший чрезвычайно изощренным, красивым и эффективным, благодаря технологическим достижениям ХХ века. Нельзя же всерьез считать экономическим инструментом неловкие рассуждения вокруг "дилеммы заключенного"! Тем не менее поход экономистов в область юриспруденции позволил если не понять, то поставить проблему экономического осмысления политики.

Что есть равновесие в общественной жизни? Равновесие - это наличие общепризнанных, разделяемых обществом ценностей. Какие-то качества ценят больше, какие-то меньше. Это понятно. По поводу каждого качества у общества есть мнение - ценность его такова.

Проведем рассуждения, до боли знакомые каждому экономисту по первым страницам любого учебника. Общество приглядывается к некоей доблести: смелости, честности, милосердию. Общество хочет иметь в своих рядах людей смелых, честных, милосердных. Однако, очень немногих людей мы готовы признать суперсмелыми как берсерки или такими же милосердными как мать Тереза. Уж о честности умолчи. У нас, например, всех ворами считают. Вообще, людьми трусливыми, жестокими и жуликоватыми мы готовы признать очень и очень многих. Короче говоря, если за смелость мы будем ценить только Ричарда Львиное Сердце, а за милосердие только святую Иулинию Лазаревскую, то окажется, что в обществе слишком мало смелых и милосердных. Общество будет испытывать дефицит самоуважения. Обществу будет обидно.

Для экономистов: на рынке признания функция спроса на доблесть имеет абсолютно классический вид: отрицательный наклон и изящная вогнутость.

Но мы бы хотели, чтобы нас признали доблестными. Не общество в целом, а ты, он, она - люди готовы демонстрировать и смелость, и честность, и милосердие. Все зависит от того, как это ценят окружающие. Мало кто согласится прыгать с крыши, рассказывать конкурентам заветные планы или раздавать бомжам последнюю одежду. Тут не то, что ценить - смеяться над тобой станут. Однако, когда девушки падают штабелями, узнав, что ты дрался на двадцати дуэлях, то, как показывает история, многие захотят такого признания. Если доблесть ценится в обществе высоко, то многие будут стараться ее показать. Несомненно. Но здесь все-таки есть некоторые ограничения. Издержки супердоблестей могут оказаться высоковаты.

Для экономистов: кривая предложения в разумном диапазоне ведет себя классически: положительный наклон, слегка вогнута. Изменения предпочтений общества сдвигают ее так же совершенно классически. Впрочем, как и кривую спроса.

Рис.1. Механизм выработки обществом ценностей.

Какие отсюда можно сделать выводы? Рынок признания - это рынок со всеми присущим ему микроэкономическими законами. А отсюда:

- наш внутренний ресурс признания ограничен. Мы готовы признавать доблестными лишь ограниченное число людей. Мы обладаем некоторым внутренним психологическим "кошельком", который не бездонен.

- для каждой доблести - теоретически - существует признанная обществом ценность. Набор этих ценностей - прейскурант - позволяет нам ориентироваться в обществе. Он позволяет нам понять, что стоит развивать в себе, а что не очень.

- в каком-то смысле этот прейскурант может быть характеристикой общества. Конечно, не сам прейскурант, а сумма его произведений на количества людей, обладающих такой доблестью. Видимо, это именно и стоит называть социальным капиталом.

- несомненно, мы можем говорить о точке первоначального наделения (endower). Не на голую землю приходим. Есть у нас наследство и генетическое, и социальное.

- пристрастия и привычки способны снизить предельные издержки потребления социальных благ. Так, систематическое чтение "хорошей" литературы облегчает нам чтение каждой новой книги, тем самым увеличивает наш социальный доход и даже позволяет его капитализировать.

Выводы можно и нужно множить. Например, большие запасы смысла таит в себе исследование кривых безразличия. Что значит: честный, но глупый или смелый дурак? Жулик, но до чего же остроумен? Подлец, но какой мужчина? Эффект дохода! По мере возрастания нашего социального дохода (не денежного!) мы заменяем потребление "худших" благ (Пелевина) на "лучшие" (Набокова). Эффект замещения!

Экономический подход к человеческому поведению позволяет анализировать социальные проблемы, но не дает ответа на вопросы, а ставит их. Психологи и социологи, а не экономисты должны сказать нам: почему ограничен наш внутренний ресурс признания? Чем он ограничен? Какую роль играет здесь такая давно вошедшая в экономику категория, как зависть?

Но самое главное, что нас волнует - как прирастает социальный капитал и как он транжирится?

Вот ведь выкинули недавно на прилавок новый товар - духовность. Свою духовность предложили обществу Алла Пугачева с Филиппом Киркоровым и Кобзон с Михалковым. И по их замечательному выражению "пипл схавал". А кошелек-то толще не стал. Значит, уменьшилось потребление других благ. Поэт-песенник сокрушенно говорит о падении духовности. А откуда ж она появится, если пипл его сочинения хавает?

Или вот спохватились лица "духовного звания". И действительно. Товар, вроде ведь, их. И сочинили моральный кодекс строителя коммунизма, пардон, капитализма. Какое вопиющее разбазаривание драгоценного и редкого ресурса!

Надо сказать, что спрос не вырос. Просто предложение стало больше. Товар подешевел. Ценность достигла равновесного состояния на более низком уровне. Скоро мы будем признавать "духовными" не только епископа, освещающего дедовщину, но и бомжа-алкаша, который постом мяса не ест. Лучше бы закусывали! Итак, ценность духовности снизилась, но зато мы довольны тем, что общее количество "духовных" множится в наших рядах.

В одном из предыдущих писем мы выяснили, что выбор между модернистским проектом и проектом изоляционистским осуществляется вполне рационально. Исходя их нашего мнения о своих издержках и выгодах, мы выбрали один из них. Но выбор проекта обществом - это макроидеологическое воздействие на то же общество. Если сам выбор был сделан на базе реалий микросреды, то теперь вломится в эту микросреду с макроуровня. Например, русский для внешнего употребления - это здоровенный, пьющий парень. Душа нараспашку, немного хитрован, склонен к рисковым решениям, размаху и масштабу. Некоторые рыхлость и загул возмещаются открытостью и широтой характера. Отсюда и ценности модернизирующегося общества. Русский для внутреннего употребления - кряжистый, прижимистый мужичок, ловкий и сильно хитрый, себе на уме, топор под лавкой, бронепоезд на запасном пути. Сам не высовывается и другим не советует. Больно умных не любит.

Вот вам и перемены в оценке доблестей. По всем доблестям сдвинулись и спрос, и предложение. Общество признало новые ценности. Равновесие оказалось потеряно. И Путин сменил Ельцина, дабы восстановить равновесное состояние рынка политического признания.

При чем тут национальный менталитет, хочется спросить? На рынке признания, как и на всяком, происходит легкая болтанка вокруг точки равновесия. Сделав свой выбор в 1991 году или несколько раньше вполне рационально по собственному мнению, народ так же вполне рационально под макроидеологическим воздействием сформировал систему ценностей, воплощением которой стал его избранник. Ведь макроидеологический выбор это уже не легкая болтанка. Это кризис рынка. Невидимая рука рынка, пошевелив в мозгах населения, подтолкнула его в широко распахнутые объятия Ельцина.

Но человеческий капитал оказался хиловат для поставленных перед собой амбициозных задач. Да к тому же и цены на нефть не радовали. Социальный капитал стал съедаться завистью к немногим успешным. Впрочем, изнервничавшееся население рационально прикинув степень собственной вялости, решило сменить модернистский проект на изоляционистский.

И загрохотали по экрану телевизоров танки, и заспешили серийные спецназовцы вдогонку за олигархами. И возник новый русский уже не на основе детский воспоминаний о фильмах с Борисом Андреевым, а вполне даже Штирлиц.

Так кто воплощает русский менталитет? А кто надо, тот и воплощает. А в зависимости от самочувствия и цен на нефть.

Таким образом, и поведение рынка признаний, и достигнутый набор признанных обществом ценностей еще раз подтверждает знакомую экономисту истину: теория рационального выбора верна, а теория рациональных ожиданий нет.

Возвращаясь к началу письма, хочу заметить, что достижения экономического подхода в ХХ веке, кажется делают возможным что-то понять в XXI веке. Мне так кажется.