Быстро, неожиданно резко за время жизни одного поколения полностью изменилась природа войны. Человечество неохотно, с ворчанием и опаской принимает эти изменения - всегда удобнее жить если не в окружении единственно разумных, раз и навсегда установленных понятий, то хотя бы в привычном, имеющем твердые нормы и предписания мире. Традиционные представления о войне еще живы в сознании людей, но в реальной жизни они умерли: это привидения из прошлого. Решительно все знакомые признаки и правила войны, начиная с ее мотивов, объектов и целей и кончая сопутствующей ей политической и моральной риторикой, даже ее героикой, исчезли или стали недействительными, как просроченный документ. Война вышла из ее прежних церемониально-дипломатических берегов, стала всеобщим и постоянным состоянием. Но это значит только, что она стала невидимой и неузнаваемой.

Гераклит сказал, как припечатал: "Война - мать всех вещей". С этой истиной сегодня приходится разбираться заново.

Состояние войны - закономерный симптом "постмодернистского" поворота истории: распада самотождественного, самодержавного субъекта и сопутствующих ему публичных форм политики. Само-стоятельность политического субъекта уступила место со-стоятельности анонимных сил и господству неопределенности и риска. Соответственно, войны теряют привязку к территории и даже государству (а заодно и к моральным нормам), глобализируются и в этом качестве становятся частью виртуального мира, точнее всемирности, телекоммуникаций, каковые феноменологически являют образ слепоты (П. Вирилио). Отсюда сильное искушение перевернуть известное определение Клаузевица: война есть продолжение политики другими средствами. Современные войны, говорит Ж. Бодрийяр, - это продолжение отсутствия политики¹. Еще резче и точнее о новой эре терроризма и антитеррористических войн высказались Ж. Делез и Ф. Гваттари: "Машина войны распространяет гладкое пространство, которое она стремится контролировать, на весь мир. Сама тотальная война оказывается превзойденной в форме еще более ужасающего мира. Машина войны взяла на себя ответственность за главную цель - весь мир, и государства являются уже не более чем объектами или средствами, приспособленными к этой машине"².

Надо признать, что такого рода глобализированная война есть предельная реальность постмодерна, или анархически-текучей современности. В эпоху всеобщего разлада и розни, когда мир "становится врагом своего собственного существа"³, она приобретает значение главной познавательной парадигмы, ибо являет собой предел самоотрицания и внутреннего противоречия. Терроризм и антитеррористические военные кампании, несомненно, происходят из одного корня и при всей их несопоставимости друг друга дополняют. Глубоко двойственная природа современного состояния войны была по-своему отмечена Делезом и Гваттари, писавшими о двух аспектах "машины войны": собственно война и уничтожение во всевозрастающем масштабе, которые являются скорее формой присвоения "машиной войны" материального мира; и сам источник этого движения, представляющий собой "творческую линию бегства", силу "стирания кодов".

Выражение "состояние войны", таким образом, неожиданно возвращает мысль к исходному смыслу греческого понятия "стазиса", "стояния", которое в древности означало состояние гражданской войны, непрекращающегося внутреннего конфликта. Речь идет о пределе не-стояния, обладающего абсолютной, неизменной устойчивостью; об условии несоизмеримости разных перспектив созерцания. Это состояние как постоянство разлада, нестроения несостоятельно в двух смыслах: оно неспособно "держать себя", само себя отрицает и потому никогда не может состояться. Современная война предстает именно как мир, где на виду, на сцене "военного театра" стоят только статисты. Последние и составляют львиную часть ее жертв, которых в соответствии с реальным беспределом нынешней войны списывают по разряду "побочного ущерба".

Ключевым понятием войны, по глубокому прозрению П. Вирилио, является скорость. Принцип же современной, универсально-рассеянной войны есть скорость абсолютная, каковая лежит в основе действия электронной техники визуализации. Только такая скорость (генерируемая взаимным замещением "нуля" и "единицы") делает реальностью "присутствие отсутствующего", представляет власть образом рассеивания силы, делает невозможным различение истинного и ложного. Победа одерживается благодаря выигрышу в скорости движения, что предполагает, помимо прочего, соответствующее оборудование "театра военных действий": с переходом к цивилизации "уже недостаточно знать обстановку, необходимо также создавать ее, то есть обеспечивать себе в нужное время способность опережать противника, вследствие чего возникает строительство укрепленных пунктов, насыпей и крепостных стен, назначение которых состоит в том, чтобы замедлить перемещения врага"⁴.

Между тем универсальная война не знает конфронтации, и предполагаемое ею "действие на опережение" в действительности не может быть сведено к физическим параметрам. Превосходство в скорости обеспечивается здесь, так сказать, "эпистемологической установкой" - способностью определенным образом задавать, маркировать статус явлений. Китайский военный канон "Сунь-цзы" развивает именно такой подход к ведению войны. Мудрый полководец, говорится там, "знает наперед", или, лучше сказать, обладает "упреждающим знанием", которое по определению недоступно другим. Речь идет о знании неисчерпаемой конкретности, самой предельности существования, которое предшествует рефлексии и всем ее понятиям⁵. Мудрый стратег умеет предвосхищать события, поскольку открывает свое сознание ("сердце") всем возможностям, предоставляемым жизнью, и сам живет чистым событием, всеобщей со-бытийностью мира, которой в любой момент времени "еще нет" и "уже нет". Он контролирует обстановку посредством своего отсутствия. Его действия описываются в тексте канона словами "вэй-вэй" и "шэнь-шэнь" - труднопереводимые понятия, которые означают сокрытость, неприметность и вместе с тем абсолютную легкость, стремительность движения. Речь идет не просто о физическом перемещении, но именно о мгновенной смене явленных и сокрытых аспектов военной силы, вплоть до полного их неразличения. Искусный стратег, по китайским представлениям, приобретает стратегическое преимущество благодаря чередованию истинных и ложных, отвлекающих, маневров в некоем подобии кругового движения (которое воспроизводит чисто символический круговорот Великого Пути, предваряющий пространство и время). Противник, не знающий, откуда ждать нападения, вынужден укреплять оборону по всему периметру своего жизненного пространства, тем самым распыляя силы. Когда момент созрел, стратег-мудрец наносит удар в наиболее уязвимую, структурообразующую точку позиции противника. Такой удар наносится, согласно канону, "молниеносно и накоротке", как бы непроизвольно и без усилий, повинуясь музыкальному ритму всей ситуации, поскольку победитель исподволь уже включил побежденного в орбиту своего стратегического контроля. Говоря языком китайской традиции, круг превращается в квадрат с его углами - трансформация, как известно из геометрии, вполне естественная. По причине естественности одержанной победы никаких торжеств по этому поводу не полагалось. По китайским понятиям, настоящий победитель остается незаметным.

Итак, главные постулаты "состояния войны" заключаются в том, что сокрытие того или иного образа неизбежно предполагает выявление его антипода и что всякое утверждение явленного, любая самоидентификация означают поражение. Мудрый стратег не имеет своей "формы силы", что означает: он непрерывно обновляет диспозицию, исподволь завоевывая стратегическое преимущество. Понятно, почему китайские учителя говорили о "секретах" стратегии (как, впрочем, и других видах культурной практики): "упреждающее знание" есть умение не знать, а быть, еще точнее - быть открытым незавершенности события, непрерывно превосходить свое "я". В даосском каноне "Дао-Дэ цзин" об этой истине говорится так: "Постигший Дао человек в пути избегнет когтей тигра, в бою избегнет вражеского клинка, потому что в нем нет места смерти". "Место смерти" - это и есть точка самоидентификации личности, представление, которое человек имеет о себе. "Иметь" себя - значит выдать себя. Романтический культ героя, выставляющего себя на всеобщее обозрение и погибающего, совершенно чужд Китаю (и современной войне). Напротив, полная открытость миру в состоянии "опережающего знания", то есть чуткого духовного бодрствования, соответствует и наибольшей безопасности.

"Состояние войны" - анонимная, беспредметная сила, превосходящая любую субъективную волю и потому предстающая глобальной по своим масштабам и устремлениям: оно и есть мотор "машины войны", которая "образует линию уничтожения, продолжающуюся до пределов вселенной"⁶. Подлинная среда этой вечно неявленной силы - виртуальный мир электронных коммуникаций и шоу-бизнеса, придающих насилию и уничтожению заведомо ирреальный, игровой характер. Отрицание действительности здесь становится настолько полным и последовательным, что возникает потребность в ее опознании и, следовательно, в самоутверждении как простом обнаружении себя. Военные действия в современном мире, полагает З. Бауман, носят характер прежде всего опознания: "Опознавательные бои имеют одну цель: отделить зерно возможного и внушающего надежду от плевел невозможного и безнадежного. Опознавательные бои предшествуют определению целей войны и разработке военной стратегии..."⁷.

Фантомному насилию глобалистского проекта закономерно противостоит насилие физическое, личностное, которое выражает месть отвергнутой кибернетической логистикой конкретности жизни, бунт тела против машины и поэтому так часто сопровождается пытками и глумлением над мертвым телом. Это насилие проникнуто жаждой удостоверить реальность физического существования, оно знаменует обнаружение живого человека - обнаружение случайное, произвольное и потому имеющее своим объектом лицо заведомо постороннее, кого-то из "статистов". Но в условиях войны обнаружить себя - значит обречь себя на гибель. Террористическая партизанщина закономерно находит свое завершение в акциях террористов-самоубийц, эстетике героического самоуничтожения.

Вечное несовпадение и даже несоизмеримость войны "фантомной" и "реальной", то есть раздвоение импульса войны в самом его истоке, можно считать поистине милостью Божией. Соединение того и другого означало бы конец всякой человечности и всего человечества.

Современное "состояние войны" - это вызов, на который нужно искать не технический или умозрительный, а нравственный ответ. Но этот ответ должен основываться на историческом опыте и технических достижениях человечества. При всем безразличии современного человека к внешнему миру и его безучастности к судьбам человечества как "статиста", информационная цивилизация с ее всемирными сетями коммуникации вовлекает личность в мировое пространство сообщительности и накладывает на него новую, глобальную ответственность. Поистине, есть что-то провиденциальное в том, что чем больше человек отворачивается (или отстранен) от условностей моральных норм, тем с большей ясностью выступает перед ним невозможность уклониться от морального закона. В аморфности "состояния войны" скрывается и новое, столь же не поддающееся оформлению "сообщество сообщительности душ", которая никогда не дана, но всегда приходит. Этот приход есть возвращение Того, кто пришел в мир и возвращается в него, преломляется в Другого в каждом мгновении сознательно прожитой жизни. Этическое отношение - это мера безмерности, невозможная мера, уравнивающая несоизмеримые величины. Такая мера и есть чисто практическое "упреждающее знание", дарующее обостренную чувствительность духа. О ней сообщает глубокомысленное изречение Лао-цзы: "Кто больше скорбит на поле брани, тот победит".

Высшая справедливость состояния войны: победа непременно достается самому достойному - тому, кто сумел победить себя.

Настоящая война - действительно "превентивная", но - сугубо мирная. Она лишь должна предотвращать все попытки присвоить себе предметное содержание, утесняя дух ограниченностью материальных форм. Об этом напоминает другой афоризм Лао-цзы: "Умей рассеивать то, что еще не обрело форму".

Настоящая война есть война за жизнь и даже, еще точнее, за сохранение в целости истока жизни.

Примечания:

¹ J. Baudrillard. L'esprit du terrorisme. Le Monde, 19 Novembre, 2001.

² G. Deleuze & F. Guattari. Nomadology: The War Machine. Columbia University Press, 1986, p. 119.

³ Paul Virilio. Ground Zero, London. Verso, 2002, p. 49.

⁴ Paul Virilio. Defense populaire et luttes ecologiques. Paris, 1978, p. 17.

⁵ Подробнее см.: Китайская военная стратегия. Сост. В.В. Малявин. - Москва: АСТ, 2002, с. 69 и сл.

⁶ J. Deleuze & F. Guattari. op.cit., p. 120.

⁷ Zygmunt Bauman, Society under Siege. Cambridge: Polity Press, 2003, p. 95. Курсив автора.