Музей изобразительных искусств имени Кафки

Алексей Митрофанов

Музей как музей слепков

Он первоначально был задуман как выставка гипсовых копий с мировых шедевров. Иван Васильевич Цветаев, профессор Университета и отец известной поэтессы, сострадал бедным студентам. Те, не имея средств для путешествий по Европе, не могли воочию знакомиться с известнейшими антиками. А следовательно, теряли в качестве образования.

"Дать Университету и нашему юношеству новое идеально-изящное учреждение," - такую цель ставил перед собой профессор. И сумел увлечь своим невероятным фанатизмом богатеев того времени (в первую очередь господина Нечаева-Мальцева). Сам собирал по мелочи необходимые для учреждения предметы. Дочка Марина вспоминала, что, возвращаясь из поездок, он раздавал подарки со словами: "Это - тебе, это - Асе, это - Андрею, а это - Музею". Музей был для него как сын родной. Притом, любимый. Музей Иванович.

И к 1912 году все было готово. Михаил Ипполитов-Иванов сочинил к открытию музея новую кантату. Церемонию открытия отсняли киноаппаратом - по тому времени высочайшая честь. Дочка Марина ликовала: "Белое видение Музея на щедрой синеве неба... Белое видение лестницы, владычествующей над всем и всеми. У правого крыла - как страж - в нечеловеческий и даже не в божественный, а в героический рост - микельанджеловский Давид". Художник Нестеров критиковал и здание музея, и архитектора Р.Клейна: "...если у него нет таланта создать русский стиль, как единственно возможный и желательный в русской Москве, ...то пусть он ограничится постройкой дач в Парголове для купцов из немцев, это и ему доходно будет, да и нам не обидно... Он и невинность соблюдет и капитал приобретет".

Правда, уже в 1909 году один из жертвователей передал в дар музею коллекцию картин известных итальянских мастеров. И к открытию идея специального музея слепков (именно и только слепков) успешно умерла. Название ему определили обобщенное и несколько высокопарное: "Музей Изящных Искусств Императора Александра III".

Так что когда после революции сюда свалили частные собрания западной живописи практически со всей Москвы, концепция музея в общем-то не изменилась. Если "Третьяковка" специализировалась на "нашем" изобразительном искусстве, то этот музей - на "не нашем".

А в тридцатые в названии музея заменили одно слово - "изящных" на "изобразительных" (как нетрудно догадаться, посвящение императору исчезло много раньше). И присвоили музею имя Пушкина - имя поэта, к зарубежной живописи отношения не имевшего, за границу никогда не выезжавшего и на Волхонке никогда не жившего.

Правда, он бывал на этой улице в гостях у живописца В.Тропинина и даже допускал при этом шалости (якобы, щеголеватый Пушкин носил длинный ноготь на мизинце, Тропинин был масон, и у масонов это что-то значило; Тропинин начал делать Пушкину тайные знаки, а тот в ответ ему лишь пальцем погрозил - художник, безусловно, оконфузился), но это все же слабоватая причина для присвоения музею имени поэта.

Музей как антипод

Если за центр Земли мы примем осевую линию Волхонки, то выйдет, что музей был антиподом самого храма Христа Спасителя. Разумеется, строго напротив здания музея расположен другой дом, но он не столь значителен, как храм, и, безусловно, музей испытывал влияние именно этого гигантского сооружения. Как в градостроительном, так и в морально-нравственном аспектах.

Тарас Григорьевич Шевченко, очарованный Москвой и падкий на безудержные комплименты, тем не менее считал, что храм Христа Спасителя - "крайне неудачное громадное произведение; точно толстая купчиха в золотом повойнике остановилась напоказ среди белокаменной". Под повойником, конечно, подразумевался купол. Александр Васильевич Чаянов говорил, что он блестит, как тульский самовар.

Грабарь был более конкретен и научен. Он писал, что храм Христа Спасителя - "образец ложнонационального вкуса".

Герцен же - более резок: "Новые церкви дышали натяжкой, лицемерием, анахронизмом, как пятиглавые судки с луковками вместо пробок, на индо-византийский манер, которые строит Николай вместе с Тоном".

Бунин в "Чистом понедельнике" упоминал "слишком новую громаду Христа Спасителя". А Андрей Белый в романе "Москва под ударом" заставил своего героя, трогательного профессора Коробкина, повести японского коллегу Исси-Нисси на экскурсию. И, зайдя в храм, чичероне поведал, тыкая вверх своим пальцем:

- Саваоф!.. Потрясающий нос - в три аршина, а кажется маленьким... Нос - с профессора Усова списан... автора - да-с - монографии "Единорог: носорог"...

И даже такое полуофициальное издание, как "Путеводитель по Москве" 1917 года братьев Сабашниковых, отзывается о храме без ожидаемого пиетета: "Тон... византийский в основе храм снабдил чертами из древнерусского зодчества, но не выказал при этом достаточно таланта. Здание не поражает ни величественностью, ни стройностью линий... Холодом веет от высоких, преднамеренно гладких стен. Бедность замысла не скрашивается барельефами, опоясывающими здание".

Словом, нынешние представления о безусловности этой святыни несколько преувеличены. И, соответственно, влияние тоновского произведения на клейновское не сводилось к одному лишь благолепию. Более того, у храма почему-то очень часто устраивали драки и кончали жизнь самоубийством. Рядом находились городские бани. От них к реке с утра до вечера сновали обнаженные любители плескаться в ледяной воде. С другой стороны был трактир "Волчья долина", прозванный так за криминальную специфику. Там выясняли отношения бандиты и жулье, нередко эти выяснения переходили в драки и убийства. А прямо перед храмом - пристань Общества рыболовов. На ней, однако, не ловили рыбу, а устраивали шумные попойки, именуемые "заседаниями". И когда в момент очередного тоста из кармана хмельного оратора выползала парочка живых червей, набережная оглашалась пронзительнейшим женским визгом. Разумеется, все это сказывалось на музейной жизни.

Музей как курьез

Большинство московских достопримечательностей за время своего существования обзавелись огромнейшим количеством смешных историй. Музей изобразительных искусств - не исключение.

Курьезы начались еще до церемонии открытия. Рассказывали, что подрядчик по фамилии Губонин чем-то не потрафил Клейну, архитектору. Тот молоток схватил - и начал разбивать колонны.

- Черт с тобой, колоти, а за мрамор, за работу заплатишь, - промолвил подрядчик.

И правда, архитектор заплатил. Тотчас же вынул десять тысяч - и отдал Губонину.

Неизвестно, так ли это было, или нет, но вот история вполне правдивая. Скульптор Синаев-Бернштейн выполнил для здания огромный фриз, где изобразил художников, писателей, ученых. В античном, то есть полуобнаженном, виде и обнимающихся с соблазнительными музами. Иван Цветаев был известный пуританин. Он, разумеется, разгневался и забраковал фривольный фриз. Однако тут подсуетился один домовладелец из арбатских переулков и приобрел произведение опального Синаева-Бернштейна. Эти горельефы и сегодня украшают фасад дома 4 в Плотниковом переулке.

На заре социализма музей осваивал так называемое новое искусство. "Со стены глядел голый мужичище густо кубовый, в красных пятнах, будто в аду его раки клещами щипали, а из пупа у него рос третий глаз - большущий и рыжий," - писал Эренбург.

Почему-то в музее пристроилась масонская ложа.

Здесь проходил Второй международный шахматный турнир. И опять- таки без юмора не обошлось. Маэстро Капабланка перед игрой с Лилиенталем познакомился с какой-то легкомысленной москвичкой и назначил ей свидание. Страстный кубинец, чтоб не опоздать на рандеву, втихую предложил сопернику ничью, а тот настолько растерялся, что пришлось маэстро-ловеласу затратить уйму времени, чтоб партию не выиграть и слово все-таки сдержать.

И сравнительно недавно некий почетный палестинец возмутился, увидев, что на карте мира, висящей в зале древностей, написано "израильтяне". Чтобы избежать конфликта, директор сразу же отдал распоряжение замазать это недипломатическое слово.

Музей как трагедия

Впрочем, не все там было весело и гладко. Даже сам Иван Цветаев, хотя и радовался своему музею, но радовался все же не без грусти. "Семейная жизнь мне не удалась, зато удалось служение родине," - сказал он сразу же после открытия.

А через год скончался.

Бывший независимый купец и коллекционер Дмитрий Щукин служил в музее рядовым хранителем - спасибо, что не посадили.

Здесь же работала дочь основателя, Анастасия Цветаева - и тоже как будто из милости. "А в Музее, когда лопалось от мороза отопление, мы работали укутанные, и я писала библиотечные карточки - в перчатках," - вспоминала она.

В музее проходил ужасный конкурс проектов гигантского Дворца Советов, который, правда, не построили. Зато глава страны охотно посещал сей жутковатый вернисаж. Кроме того, в музее была огромнейшая выставка подарков великому и грозному вождю.

Даже кражи в том музее были с медицинской патологией. К примеру, некий Федорчук в 1927 году похитил пять картин Рембрандта с Тицианом, свернул бесценные шедевры в трубочку и закопал на пустыре. А спустя пять лет пришел с повинной. Преступник оказался нездоров. Врачи поставили диагноз: мания величия.

Словом, музей с самого начала своего существования нес в себе некий отрицательный заряд. И даже присвоение ему имени Пушкина было приурочено к весьма сомнительному юбилею - столетию с момента гибели поэта на дуэли.

Музей как выставочный зал

И все-таки музей играет в жизни города весьма существенную роль. Достаточно взглянуть на очереди.

Здесь действительно проходят редкостные вернисажи. Марк Шагал, "Джоконда", Эрнст Неизвестный, картины из дружественного "Метрополитена" и других известнейших собраний дальнего зарубежья. Здесь проходят лекции, устраиваются различные торжественные акции.

Если задаться целью, можно исписать заслугами музея не одну страницу. И лишь одно должно смутить при этом - отсутствие в числе заслуг собственно музейной деятельности. Да, выставки вполне достойны. Но это - не музей, а выставочный зал. Иная функция. Да, лекции, мероприятия. Но это, извините, клуб.

Конечно, большую часть помещений занимают экспонаты именно музея. Но народу там не слишком много. Как правило, туристы и подростки из художественных школ. Этот мир как бы вторичен. А первичен - тот шумный и торжественный, который занимает всего лишь пару-тройку залов. Но именно о нем пишут газетные статьи и именно его показывают по телевизору. И распевают дифирамбы самоотверженному руководству. Словно и не о музее речь идет.

Так что немало странного в Музее изобразительных искусств имени Пушкина. Пожалуй было бы уместным переименовать его. В музей имени Кафки, например.

Тот, во всяком случае, был иностранец.

Обсуждения