Эти идеи - из воздуха. Как рождается "Книга книг".

Беседа Евгения Шкловского с Михаилом Эпштейном

Михаил Эпштейн известен в России как культуролог, философ, литературовед, эссеист, автор книг "Парадоксы новизны. О литературном развитии" (1988); "Природа, мир, тайник вселенной..." (1990); "Новое сектантство. Типы религиозно-философских умонастроений в России" (1993), "Образ и вера" (1994), "На границах культур" (1995), "Бог деталей" (1998) и ряда других. В Интернете им создан сайт ИнтеLнет, который содержит в себе "Книгу книг" - произведение, состоящее из виртуальных книг (названий и фрагментов), банк новых идей и прочие увлекательные интеллектуальные проекты, в которых автор видит возможность перехода к новому уровню культуры, а именно - к транскультуре. В настоящее время М.Эпштейн - профессор Эморийского университета (Атланта, США).

Евгений Шкловский: Михаил, как возникли идеи Интелнета и "Книги книг"?

Михаил Эпштейн: Обе идеи родились из ощущения, что традиционный способ последовательного, синтагматического строения текста больше не работает, слишком тесен для сознания. Сознание не может быть представлено текстом (повествованием или рассуждением), как, скажем, океан не может быть представлен рекой, потоком воды, текущей в одну сторону. Эта идея или, точнее, интуиция у меня возникла в 1982 году, что совпало с концом брежневской эпохи. Лето 1982 года было для меня выходом к тому способу мышления, который я называю континуальным, или парадигматическим, или транскультурным.

Е.Ш.: Что вы имеете в виду?

М.Э.: Это такое пространство сознания, в котором все его темы и фрагменты сосуществуют. Собственно, мне всегда было трудно переложить это пространство на язык времени, то есть сказать что-то сначала, а что-то потом. Тут всегда предполагалось некое насилие слов, несущихся во времени, над мыслью, развернутой в пространстве. А примерно с 1982 года мой способ мышления меняется. Я начал работать с жанром каталога. В каталогах разных вещей я пытался собрать все возможные суждения и мнения об определенном предмете, располагая их в некоем виртуальном пространстве, вне определенной последовательности. Тогда же была написана большая работа про советский идеологический язык, про пространственные идеологические модели мышления (я их назвал "тетрадами", "четвертками"). Тогда же стала складываться теория транскультуры - нового этажа человеческого бытия после природы и культуры... А с 1984 года я начал писать "Книгу книг". Название, правда, возникло позже, а тогда это называлось "Словарь альтернативного мышления" (САМ). Это система альтернативных идей, нацеленных на критику гуманитарных наук, точнее, на размыв или замену их парадигмальных оснований. Я тогда еще не был знаком с книгой Томаса Куна "Парадигмы научных революций", но меня не покидало ощущение того, что практически каждое общепринятое, устоявшееся решение в гуманитарных науках (философия, эстетика, литературоведение, этика, лингвистика) имеет рядом другое, еще не выраженное решение.

Е.Ш.: Своего рода "критика гуманитарного разума"?

М.Э.: Не столько критика, сколько попытка его альтернативного расширения, включения новых идей и дисциплин, которые обладали бы своей разумностью, доказуемостью, но оказались за пределами реальной истории разума (по разным причинам, в том числе политическим). Альтернативное мышление отличается от критического. Критика говорит: должно быть не так, а так. Альтернатива: это так, но может быть и иначе. Альтернативное мышление - это ино-мыслие (ни в коем случае не сводимое к политическому инакомыслию). "Книга книг" - это не моя критика чьих-то идей, а вполне позитивное и даже страстное изложение чьих-то идей, отличных и от объективно существующих, и от моих собственных (которые меня интересуют в последнюю очередь). Это собрание идей, выпавших из истории мысли, не дождавшихся своего автора, своего текста, своего времени и способа провозглашения. Это собрание пустых, незанятых мест в философских антологиях и гуманитарных словарях.

Например, существует наука о языке - лингвистика, но не существует науки о молчании, которую я называю сайлентологией и предлагаю с ее позиций исследовать природу речи. Ведь могла же у нас в 1930-е годы возникнуть группа сайлентологов, которые создали бы учение о паузах, о формах умолчания и замалчивания, о единицах молчания - "молках", определяющих глубину метафорических сдвигов и эзопова языка. Благо материала было предостаточно, вся страна молчала, и каждый молчал по-своему, в зависимости от того, чего он не говорил; значит, и смысл молчания был разный. Группа подготовила ряд коллективных трудов и монографий - "На границах языка: введение в лингвистику молчания", "История молчания в русской дореволюционной культуре" и т.д. Но группу вскоре разоблачили, уничтожили, а то, что могло бы содержаться в тех пропавших или не возникших трудах, я и пытаюсь кратко обозначить, хотя бы маленькими фрагментами, цитатами.

"Книга книг" - собрание странных, непринятых или отринутых, проклятых или безумных идей, которые по каким-то причинам не реализовались в истории философии, этики, религии, но имеют шансы реализоваться в будущем. И тогда уже они отомстят за свою невостребованность, взорвавшись десятками самых неожиданных, экзотических, авантюрных, а то и мироспасительных сект, теорий, интеллектуальных движений.

Кто автор? Белые пятна на карте мысли

Е.Ш.: Но кто же автор этих идей?

М.Э.: До конца сам не знаю, хотя постоянно спрашиваю себя: чьи же голоса "нашептывают" мне разные идеи, которые как бы не мне принадлежат. Как замечал Алексей Лосев в "Диалектике мифа", "...я никогда не поверю, чтобы борющиеся голоса во мне были тоже мною же. Это, несомненно, какие-то особые существа, самостоятельные и независимые от меня, которые по своей собственной воле вселились в меня и подняли в душе моей спор и шум". Меня очень занимает биографическая плоть или хотя бы авторское имя каждого такого "не моего" суждения. Кто его автор - Гаврилов или Курилов? а быть может, Эйхенбаум, но не тот, известный - Борис, а никому не известный Сергей? Меня интересует не философия имени, а имя философии: под чьим именем могло бы существовать то или иное мировоззрение? Понятно, что философия Курилова - несколько более утонченная и упадническая, чем философия Гаврилова, в котором много материалистической простоты и даже грубости, но одновременно и какая-то ангельская чистота ("архангел Гавриил"). Так возникли понятия гиперавторства и персонажного мышления, о которых говорится в теоретических введениях в "Книгу книг".

На самом деле ничего оригинального в этом нет. Платону нашептывал его сочинения Сократ, которому в свою очередь нашептывал мысли некий демон; Ницше его танцевальные заповеди нашептывал Заратустра. Такой тайный шепот из уха в ухо и составляет культуру, а откуда он приходит, из генов или от гения, нам не дано знать. Во всяком случае без какого-то тайного или явного сотрудничества автора с кем-то "Другим" почти никогда не обходится: Гегель говорил от имени абсолютной идеи, Маркс от имени мирового пролетариата, Вл. Соловьев от имени старца Пансофия, Бахтин от имени Медведева и Волошинова...

Философское мышление в отличие от житейского - это только возможность мышления, а возможность мышления - то, что мыслится, "мыслимое", - недаром существует как категория состояния, то есть оно не имеет реального субъекта.

Для каждой эпохи категория состояния своя - как для природы "дождит" или "морозит". Можно говорить о сообществе умов, вписанных в историю России 1960-80-х годов, но не реализованных в истории ее мысли, а пребывающих в ней как ее несостоявшаяся возможность, как категория состояния, не выраженная в субъектах мысли. Есть, допустим, Мамардашвили, Щедровицкий, Налимов... Кто-то считает, что есть Ильенков, Батищев, какие-то другие имена. Получается довольно разреженное поле высказанных позиций. (Почти как демографическая карта Сибири). А ведь сюда можно вписать еще десятки, сотни идей и имен... Потому что по интенсивности исторического опыта, пережитого Россией и в данный момент затребованного к осмыслению, пожалуй, ни одна страна не может с ней сравниться. Имеют право на существование не только отдельные мыслители, но целые философские движения, новые "измы", которые, на мой взгляд, не менее основательны, чем экзистенциализм или структурализм, которые властвовали над умами в те годы.

Вот мне и захотелось "дописать", восстановить объем мыслимого, хоть немного заполнить те пропуски, которых в российской интеллектуальной истории едва ли не больше, чем записей. Скажем, в "Философском энциклопедическом словаре", выпущенном издательством "Советская энциклопедия" в 1980-е годы, 800 страниц. А если добавить те понятия, термины, названия движений, имена мыслителей, которые оказались пропущенными - не составителями словаря, а самой историей мысли, - то мог бы возникнуть еще один дополнительный, альтернативный том, над которым я и начал работать в 1980-е годы. "Собрание пробелов" - еще одно из названий "Книги книг". У нее много названий, из которых главное еще неизвестно.

Виртуальный документ, или Дело на основе подделки

Е.Ш.: Это что - историческая фантастика? Насколько оригинален такой жанр? Есть ли у него прецеденты?

М.Э.: Я бы назвал этот жанр "виртуальным документом". К нему относится и моя книга "Новое сектантство", вышедшая в Москве маленьким тиражом в 1994 г. В отличие от фантастики, вообще от художественной словесности, этот жанр не уходит oт реальности к фантазии, а, наоборот, вписывает фантазию или гипотезу в реальность, создает документ, который начинает подверстывать реальность под себя, провоцировать перемены, которые и позволяют ему со временем стать тем документом, каким он, быть может, не был изначально. Это жанр самоисполняющейся идеи, которая сначала документальна по форме, а затем и по содержанию, т.е. помещает реальность не до, а после себя. Дело возникает на основе подделки.

Например, розенкрейцеры, могучее европейское мистическое движение, началось с публикации в 1614 г. в Германии поддельного документа, описывающего жизнь странствующего рыцаря Розенкрейца и основанное им братство. Братства, как полагают современные исследователи, не было - но оно возникло именно на основе фиктивного сообщения о нем. Виртуальный документ не является таковым с самого начала, но имеет возможность им стать, постепенно наращивая свою документальность по мере того как реальность, благодаря появлению самого этого документа, начинает ему соответствовать. Точно так же Каббала, главное направление еврейского мистицизма, возникла с подделки, с книги "Зогар", якобы написанной мудрецом раби Шимоном в Израиле во 2-м веке нашей эры, но фактически созданной Моше де Леоном в Испании в конце 13-го века.

Начало важнейшему движению христианской и, особенно, православной мысли, апофатической теологии, тоже было положено сочинениями Псевдо-Дионисия (5-й или 6-й века), подделкой под работу афинянина Дионисия Ареопагита (1-й век нашей эры). Ну, а если подделку отделяют от ее предполагаемого подлинника не века и не тысячелетие (как в случае с "Зогаром"), а всего десяток лет, то и вообще разницы с подлинником почти никакой. Достоинство упомянутых сочинений отнюдь не умаляется тем, что они стоят в начале, а не в конце тех интеллектуальных движений, которые в них запечатлены. Такие тексты "перформативны", т.е. исполняют и реализуют сами себя. Документ может соотноситься с реальностью с двух сторон: со стороны прошлого (фактический документ) или будущего (виртуальный документ).

Если представить историю как судьбу, которая разворачивается не из прошлого, а из будущего, тогда так называемые "подделки" - это и есть подлинные документы, которые сигнализируют о начале соответствующих исторических процессов, проецируя их на прошлое, откуда они якобы ведут свое происхождение. Например, чтобы в нужный исторический период могло начаться каббалистическое движение, оно получает свою книгу, которая, чтобы возыметь авторитет и силу воздействия, выступает как документ более отдаленного прошлого. Движение создает то начало, которое создает движение. Происходит интерференция времен, когда историческое будущее приобретает облик прошлого, точнее, отбрасывает на него свою мифическую тень.

ИнтеЛнет

Е.Ш.: А что вам дало знакомство с Интернетом?

М.Э.: Чувство было поразительное: что я открыл инструмент для работы c собственным сознанием. Мое сознание обрело наконец технику для того, чтобы высказаться по-своему, с любого места и в любом порядке, не сдавливая себя временным рядом последовательного изложения. Есть книга и есть словарь. Для меня это два принципиально разных способа организации слов. Словарь для меня значит больше, чем книга. Книга - это иллюстрация словаря. Обычно дело представляется наоборот: есть много книг - и на их материале, путем выборок и сравнений, составляется словарь. Можно составить словарь русской философии или словарь языка писателя, исходя из совокупности текстов данной нации или данного индивида. Для меня же, наоборот, словарь - то, из чего могут возникнуть тексты и книги. Дается некая система понятий, раньше не бывших в употреблении, взаимно соотносимых в пространстве словаря; и поскольку каждое из этих понятий представляет целый пучок возможных значений, расходящихся в разные стороны, то на их основе можно продуцировать множество текстов, каждый из которых реализует одно из этих значений. И целое сообщество возможных авторов. Словарь - это прообраз целой библиотеки. И в Интернете меня привлекло то, что текст организуется словарным способом.

Е.Ш.: В чем же отличие Интернета от придуманного вами ИнтеЛнета?

М.Э.: Интернет - это интернациональная сеть, ИнтеЛнет - сеть интеллектуальная. Интернет представляет, главным образом, информационную и коммуникативная сеть, куда закладываются тексты, реклама, газеты, факты...

Меня же электронная сеть с самого начала заинтересовала не как хранилище информации или выставка уже готовых идей, а как новый способ организации и производства мысли. Что такое Интернет в самом примитивном виде? Это возможность нажатием кнопки переходить из одной области мироздания в другую, из одного информационного ряда в другой, из истории папуасского этноса в физику твердого тела... Ну, а что это дает гуманитарной мысли? Техническая мысль - кибернетика, электроника - сделала свое дело, создала совершенный прибор. А как гуманитарная мысль может наполнить эти новые, бесконечно емкие, сосуды мышления? Не вливается старое вино в новые мехи - нужна новая растяжимость и подвижность мысли, способной мгновенно пересекать границы разных дисциплин и методик. Способна ли гуманитарная мысль вступить в соревнование со своими техническими возможностями?

Е.Ш.: Разочарования не было?

М.Э.: В ИнтеЛнете несколько ветвей. И одна из главных - банк новых идей. Это такая интерактивная система, которая позволяет всем желающим выкладывать идеи на определенный сайт, а сама инвестиция служит актом патентования этих новых идей, поскольку автоматически проставляется дата их поступления. Таким образом, идея мгновенно регистрируется, что позволяет установить ее приоритет для будущих поколений, если она вообще добьется их внимания (что предъявляет уже строгие требования к качеству самой идеи, ее продуктивности, новизне, доказательности и т.д.).

Через месяц после своего внедрения, в августе 1995 года, ИнтеЛнет получил премию Института социальных изобретений в Лондоне, который сейчас работает в сети по принципу ИнтеЛнета, только у них задействовано много людей, и система "отлова" и отбора идей гораздо более технически оснащенная и разветвленная, чем у меня. Итак, технически это удалось. Однако, полагаю, техническая мысль всегда будет опережать гуманитарную, медиа всегда будут объемнее сообщения. Раньше было наоборот: не хватало путей и каналов для передачи важных сообщений, которые могли бы изменять жизнь человечества. В будущем, наоборот, будет не хватать сообщений, которые могли бы заполнить бесчисленные скоростные каналы информации. То, что называют "постмодернизмом", с его эстетикой поверхностности, текстуальной игры и самоиронии, - это, может быть, одна из первых реакций на неизбежное измельчание сообщений в современных гигантски выросших средствах коммуникации. Среди эвкалиптов и баобабов бегают лилипуты.

Е.Ш.: Ваша тяга к виртуальности выразилась довольно давно - это и книга о сектах в СССР "Новое сектантство", и такие загадочные авторы, как Яков Абрамов, Иван Соловьев, чьи произведения вы публикуете (см., например, "Мессианские речи" http://www.infoart.ru/magazine/october/n7-98/solov.htm последнего, "Октябрь" http://www.infoart.ru/magazine/october/index.htm, 1998, #7). Это реальные личности?

М.Э.: Реальное обычно противопоставляется нереальному, возможному или должному. Такое противопоставление уместно в рамках модальных категорий, но не все можно заключить в эти рамки. Виртуальность - это и есть сверхмодальное бытие, в котором реальное, возможное и необходимое совпадают. Яков Абрамов - мыслитель старшего поколения, ровесник Лосева и Бахтина, но почти во всем им противоположен, если между такими двумя противоположностями можно найти еще место для третьей. Наверное, этого сделать нельзя, поэтому Абрамов и создал философию "всеразличия" и изгнал слово "противоположность" из своего лексикона. А Иван Соловьев - почти мой ровесник, всего несколькими годами старше, но совершенно немыслимого для меня призвания (загадка для всех, его знавших) - основатель религии Слуха. Эти мыслители, несомненно, были и в еще большей степени будут.

Транскультура

Е.Ш.: "Книга книг" - своего рода образ культуры, который можно уподобить живому древу, из каждой ветви которого вырастают другие ветви. Насколько правомерно такое уподобление?

М.Э.: Вполне правомерно. У меня есть такое понятие - транскультуры.

Транскультура - это творчество в жанре культуры, где сама культура выступает как объект творчества. Как это возможно? Обычно культура - это производная от творческих усилий в разных областях или дисциплинах: кто-то рисует картину, кто-то пишет стихотворение, кто-то сочиняет музыку или выводит формулу, а все вместе становится культурой. А как можно творить произведение в жанре культуры? В известном смысле это - как хлопок одной ладонью.

Мне кажется, русской культуре по сравнению с западной свойственно тяготение к тому, чтобы сделать саму культуру объектом творчества, не удовлетворяясь работой внутри отдельных наук и искусств. Скрябин, Бердяев, Мережковский, Вяч. Иванов да и весь Серебряный век были больны этой идеей, и даже марксизм был принят в России как проект преобразования культуры как целого. Весь наш ХХ век был неудачным опытом работы с культурой, неудачным потому, что субъектом и критерием действия была только одна ее часть - политика. Тоталитаризм - это диктат одной части культуры над ее целым, а такой диктат может исходить не только от политики, но и от техники, науки, эстетики, морали, чего угодно. Но культура больше своих составляющих и может сама себя преобразовывать. Транскультура - это и есть самосознание и самоорганизация культуры как целого в противовес искусам политизации, технологизации, сциентизма, эстетизма, морализма, религиозного фундаментализма и других попыток навязать культурному целому свойства одной из частей.

Сначала, лет тридцать назад, пришла культурология (на Западе в то же самое время возникли так называемые "культурные исследования") - теоретическая дисциплина, впервые изучающая культуру как целое; но постепенно теория переходит в практику самодвижения и самосотворения культуры, т.е. в транскультуру. Вместе с тем транскультура - это новый уровень бытия современного человека, поперечный всем границам и сечениям старых - расово, этнически, политически разделенных - культур. Культура - система, освобождающая человека от природных необходимостей благодаря символизации, знаковым опосредованиям. Вкус - это мера освобождения от пищевого голода; любовь - это мера освобождения от полового голода; слово - это мера освобождения от чувственного давления предмета.

Вместе с тем культура создает свою систему новых трансприродных зависимостей - от символов, обычаев, ритуалов, присущих именно данной национальной, классовой, расовой, возрастной, эпохальной культуре. Преодолевая детерминизм природы, культура создает свою систему детерминаций - то, что называется "тюрьмой языка". И, следовательно, нужен какой-то другой уровень, который бы делал возможным освобождение человека уже из созданной им для себя культурной темницы. Конец ХХ века - новый шаг именно в этом направлении. Многие люди, вырастая из плоти тех культур, к которым они принадлежат по своему рождению, обретают транскультурное сознание и бытие на границах разных культур.

Я нахожу консервативными и даже реакционными распространенные на Западе, особенно в США, идеи многокультурности, утверждающие, что равнодостойных культур много, но человек принадлежит только к одной культуре, культуре своего физического рождения, и не может принадлежать ни к какой иной. И значит, женщина может выражать в своих стихах только присущее женщине, а черный в своей философии - только присущее черной расе. Логика нам слишком хорошо знакомая по вульгарному социологизму 20-х годов, когда Пушкин представал идеологом мелкопоместного дворянства. Разумеется, так же как культура не отменяет бытия человека в природе, но прибавляет к ней новый уровень значений и ценностей, так и транскультура не отменяет бытия человека в той культуре, в которой он рожден и воспитан, но добавляет уровень свободы от этих вторичных детерминаций, уровень новых альтернатив, которые и составляют содержание "Книги книг". Это альтернативная культурология, которая не просто описывает существующие культуры, но пытается создать поле возможностей для новых культур, обозначить ростковые точки на древе культуры.

Информация и мышление. Дионисийство ума

Е.Ш.: Вы писали об информационном взрыве и, как следствии, травме постмодернизма. Ваша "Книга книг" - противостояние этой травме, путь к оздоровлению или тоже одно из его болезненных последствий?

М.Э.: Мое сознание устроено не очень информативно. Я легко воспринимаю информацию и потом так же легко ее забываю. Я много читаю, но распоряжаюсь немногими фактами. На два или три факта я стараюсь предложить десять интерпретаций. В этом смысле я полная противоположность ученому-эмпирику, который накапливает факты, растит информацию, как Дарвин, собравший множество фактов и создавший одну всеобъемлющую их интерпретацию. Для меня очень важна жизнь сознания как такового: один факт, усвоенный сознанием, может претерпевать в нем множество неожиданных и разнонаправленных трансформаций. Чем меньше единиц информации, тем больше я чувствую напряжение сознания, его формативной среды.

Как заметил Лао Цзы, мысль не нуждается в дальних странствиях, она находит все необходимое внутри дворика, обнесенного забором. Факт - как кристаллик, зароненный в раствор сознания... В том и суть, чтобы забросить туда один бедный факт и наблюдать, как вокруг него образуется целый коралл, коралловый остров, риф - новые науки, новые дисциплины, секты, движения... Из разного сочетания пяти фактов можно создать десять теорий и двадцать наук. Дело не в том, больше или меньше становится информации в результате мышления - здесь мы оказываемся в другой среде, где информация, которая приходит извне, не так существенна, как разнообразие форм мышления, его живописных ландшафтов. Мышление ценно само по себе, как и природа. Смотреть на сосну и видеть в ней будущее бревно или телеграфный столб - не лучший способ ее восприятия. Так же и видеть в мысли единицу информации или единицу идеологии - это не лучший способ воспринимать мысль, которая жива и действенна сама по себе, а не только как инструмент осознания действительности, правильного отношения к объекту, переустройства общества... как элемент науки, технологии или идеологии. Меня интересует мысль как живая среда, столь же самоценная и, может быть, даже более органическая для человека, чем природа.

Е.Ш.: В "Книге книг" вы предлагаете любым авторам вступить с вами в соавторство. Это акт дарения, самопожертвования, диалога?

М.Э.: Я пробовал разные способы взаимодействия с другими умами. Для меня существенно, что мысль ищет что-то, равное себе, переступает пределы индивидуального сознания. Одной из техник расширения сознания было создание банка новых идей - когда в мою сеть поступали чужие идеи и собирались в ней для всеобщего обозрения и распространения. Теперь я хочу выйти в обратный путь. Из моей сети, из "Книги книг", идеи растекаются в разные сознания, при условии, что эти другие сознания захотят взять на себя ответственность за эти мысли, развить их до какой-то более зрелой стадии - книги, статьи, трактата, эссе. У меня дается фрагмент, замысел, проект - пожалуйста, станьте его приемным автором, превратите его в статью, в книгу, это будет полностью ваша собственность. Я отказываюсь от своих авторских прав на те идеи, которые найдут себе приемных авторов. Ведь и с самого начала эти идеи не мои: я взял их не из книг, а из воздуха, из чужих, неведомых мне голосов, которым еще только предстоит воплотиться через нас с вами. Пусть некий реальный Александр Борисов воспримет через меня идею, идущую от некоего виртуального А.Б. Пусть объявятся и заявят права собственности все эти А.М., С.Т., Н.Б., голоса которых звучат в "Учениях алфавистов" (еще одно название "Книги книг"). Я уже говорил, что словарь для меня - это прообраз библиотеки будущего, и вот эти маленькие семена, которые составляют "Книгу книг", должны когда-то взойти, если найдут себе почву и садовников. Я хочу, чтобы "Книга книг" постепенно выросла в ту гуманитарную библиотеку, которой мы были лишены в ХХ веке в результате того, что в России была истреблена лучшая, мыслящая часть человечества.

Е.Ш.: В 80-х годах вы руководили в Москве Лабораторией современной культуры. В ИнтеЛнете вы занимаетесь приблизительно тем же, создавая питательную среду для возникновения мысли. Это похоже на своего рода педагогику.

М.Э.: Я, честно говоря, не люблю педагогику, не люблю "повторения - мать учения", и, увы, лишен дара терпения, которое считаю величайшей добродетелью. Для меня важней импровизация. В ИнтеЛнете мне хочется создать некий интеллектуальный порыв, дионисийство ума, которое обладало бы своей собственной динамикой, чтобы распространиться за пределы данного сознания - стать движением, кружком, сектой, партией... В этом порыве нет воли к власти, это воля мышления к мышлению, к еще большему мышлению, которое не может удержаться в рамках какой-то одной научной парадигмы, все время рвется за свой собственный предел - и потому ищет все новых авторов, все новых позиций и дисциплин.

Что есть истина?

Е.Ш.: А где в этом поле бесконечных интеллектуальных возможностей и мыслительных трансформаций располагается понятие истины? Или оно для вас не столь существенно?

М.Э.: Понятие истины для меня очень существенно и особенно дорого, как пропавшая "овца" современного интеллектуального стада. В этом я расхожусь со многими теоретиками постмодерна, да и весь ХХ век - это сплошная критика и поношение истины, начиная с Маркса и Ницше. Понятия истины заменяется понятием власти, выгоды, воли, желания, инстинкта, классового подхода, политического интереса. У Фуко, Лиотара и др. это самая популярная тема: истина - как орудие власти. И хотя это провозглашается в рамках левого, почти марксистского мировоззрения, которое претендует на то, чтобы бороться с институциями власти, но результат оказывается прямо противоположным. Если любая истина - форма власти или борьбы за власть, если любое наглое попрание истины не более заблуждается, чем жертвенное служение ей, то уничтожается какая бы то ни было возможность противостояния власти, потому что нет ничего, кроме власти. "Дважды два - четыре" - это уже форма власти, как и "люби ближнего своего".

А я всегда считал, что истина - это то место, где можно стоять вне власти и противостоять власти. Истина делает нас свободными. И если нет различия между властью и истиной, то не на что надеяться. Если во всей человеческой работе ума и речи нет ничего запредельного власти, то сопротивление невозможно, и критическая левацкая идея прямо не сходя с места превращается в тоталитарную. В этом плане левые теоретики постмодерна, вроде Делеза, Фуко, Лиотара, Джеймисона, готовят своими учениями, как мне кажется, почву для нового, более совершенного, постмарксистского тоталитаризма. В Америке это очень видно по высокой степени политизации любого дискурса, даже самого, казалось бы, академического.

Е.Ш.: Тогда уточним, что вы понимаете под истиной?

М.Э.: Истина - это возможность моей мысли достичь другого ума, перешагнуть свои собственные границы. Истина - это возможность осознавать свою ошибку и признавать правоту другого. Если бы не истина, то правота всегда была бы моя, а ошибка - чужая. Истина - по ту сторону наших уклонений от нее, то, что неподвластно нашей силе и желанию. Может быть, нам не дано ее знать, но нам дано знать, что мы ее не знаем. Если бы не истина, не было бы никаких препятствий нашей безусловной правоте и войне всех против всех. Если кто-то может мыслить сходно со мной, то в этом пересечении сознаний создается завязь истины. Но еще просторнее для истины возможность мыслить несходно.

Я не согласия ищу, я заранее строю свою мысль так, чтобы с ней трудно было согласиться, я ее всегда слегка преувеличиваю, чтобы ее нельзя было принять полностью, чтобы она провоцировала дополнительную, встречную работу мысли. Я ищу сопротивления и несогласия, потому что свобода расхождения очерчивает место истины. Истина - то, в чем можно быть несогласным, о чем можно спрашивать и не находить ответа, что лежит за пределом и моего, и вашего сознания и, значит, требует все большего и большего сознания.

Меньше всего я люблю так называемый "критический настрой ума". Я считаю себя вправе строить альтернативы существующим идеям и дисциплинам, но альтернативность - это не критика, которая говорит: я знаю, где истина. Альтернативное мышление тогда последовательно, когда ищет альтернатив самому себе, убеждает в том, в чем одновременно и разубеждает, не позволяет очароваться счастливой, умной, убедительной мыслью. Истина - не то, на что нужно притязать, а то, перед чем можно и нужно признавать себя неправым, неумным, незнающим. Ближе всего к истине такое суждение, которое не только альтернативно общепринятым, но и порождает альтернативу самому себе, т.е. возникает на границе двух несогласий.

Обсуждения