Решайте сами

Интервью Натальи Бабасян с Вячеславом Полосиным

"Он сошел с ума", - говорят одни. "Он хочет напомнить о себе," - твердят другие. "Это - политический расчет," - утверждают третьи. Сам Вячеслав Полосин, доктор философии, советник думского комитета по делам религиозных объединений и, наконец, православный священник, на 43-м году жизни добровольно перешедший в ислам, сидит в своем кабинете на 11-м этаже Госдумы и беседует с журналистами, предоставляя всем желающим делать выводы о его персоне самостоятельно.

Н.Бабасян: Сколько лет Вы были священником?

В.Полосин: Если говорить формально, шестнадцать. Я принял сан в 1983 году.

Н.Б.: Стать священником в те годы было непросто. Как вы оказались в Церкви?

В.П.: Впервые я переступил порог храма в 19 лет. Я тогда был студентом четвертого курса философского факультета МГУ. Естественно, мой мировоззренческий поиск не находил достаточно пищи на философском факультете, где в то время господствовал сплошной марксизм. Я читал религиозную литературу, а когда пришел в православную церковь, имел беседы с некоторыми интеллектуальными священниками, в том числе с протопресвитером Виталием Боровым, и это меня подвигло после окончания университета поступать в духовную семинарию. В те годы это не только не приветствовалось, но даже дважды меня туда не пропускали власти. Тогда любой священник мог начинать служить, только получив от уполномоченного по делам религии справку, что он зарегистрирован и имеет право служить только в определенном месте и в определенных границах. В семинарию был точно такой же контроль, и любую кандидатуру власти могли вычеркнуть из списка, ничем не мотивируя. Меня так вычеркивали два года, я поступил только с третьего захода. Конечно, на меня было давление: и со стороны милиции, и препятствовали приему на работу, и, естественно, многие тогдашние идеологи были склонны видеть в этом помрачение ума.

Н.Б.: А где Вы работали после института?

В.П.: Я год работал по распределению в системе Госкино, был методистом в части повышения квалификации работников кино. Это была временная работа, а цель была единственная - поступить в семинарию. После того, как меня первый раз "прокатили", я долго не мог устроиться на работу. По специальности меня не брали, потому что, как тогда говорили, я "подался в попы", а пожарником или сторожем - потому что у меня был диплом МГУ. Самое смешное, что и в церкви было невозможно устроиться. Существовала установка, чтобы молодых людей, а особенно с высшим образованием, на работу в церковь не оформлять. Поэтому мне с большим трудом удалось устроиться на работу в сельскую церковь в Московской области, но через полгода по требованию уполномоченного меня уволили.

Н.Б.: Но все-таки Вы поступили в семинарию, закончили ее, рукоположились... И что дальше?

В.П.: Когда закончил семинарию, меня посвятили в дьяконы, но сказали, что мест священников в Москве и Московской области нет. Намекнули, что для меня их и не будет. Я попросился в Среднюю Азию, там меня посвятили в священники и я два году служил, пока меня не лишили регистрации в 1985 году.

Н.Б.: За что?

В.П.: За непослушание мирским властям. Это было не политическое противостояние, скорее конфликт с властями на приходском уровне. Реально тогда церковью руководил Cовет по делам религий, вплоть до мелочей: кого принять на работу, кого уволить и т.д. А я принимал тех, кого они не хотели, старосту, которого власти назначили, игнорировал, потом каким-то каноническим наказаниям подверг. Меня лишили регистрации, а потом в течение трех лет не брали никуда - ни в Сибирь, ни в какие-то центральные российские области. Я вернулся в Москву, жил за счет переводов, рецензий.

Н.Б.: Как удалось получить регистрацию?

В.П.: В 1988 году началась реальная перестройка отношений между государством и церковью. Празднование 1000-летия крещения Руси было более торжественным, чем это поначалу планировалось ЦК КПСС. Состоялась знаменитая встреча Горбачева с членами Синода, было принято решение отдавать храмы. Храмы стали отдавать, а служить-то в них оказалось некому. И тогда целой плеяде опальных священнослужителей поступили предложения эти храмы восстанавливать. Мне позвонили из Калужской области, где уже год лежало мое прошение. Сказали, что мне могут отдать под служение полуразрушенный храм под Обнинском. Я, конечно, согласился.

Н.Б.: А вскоре, насколько я помню, вы стали депутатом Верховного Совета РСФСР?

В.П.: В конце 1989 года Народный фронт Обнинска и некоторые калужские демократы мне предложили выдвинуться по национально-территориальному округу в депутаты РСФСР. Для меня это было полной неожиданностью, тем более что в Церкви существовала негласная установка никого на это не благословлять. Порядок был такой: епископ должен был для этого получить разрешение Синода, а священник - разрешение своего правящего архиерея, коим был тогда у меня Калужский епископ Илиан. Я к нему пришел, а он мне сказал: "Я сам хотел по этому округу идти, но мне Синод не разрешил. Так вот я вас благословлю, пусть они расхлебывают". Таким образом я дал согласие на выдвижение.

Н.Б.: А каким образом все эти Народные фронты вообще узнали, что Вы существуете?

В.П.: Храм был под Обнинском, это была домовая церковь усадьбы Обнинских. Туда ходила практически вся обнинская интеллигенция. Тогда такое выдвижение было событием, и многие абсолютно неверующие люди меня поддерживали в пику коммунистической партии. Коммунисты двигали министра автомобильных дорог, который был моим главным противником, поэтому за меня голосовали все, кто был против компартии. Я не имел никаких денег на кампанию, тот же епископ не освободил меня на предвыборный период от служений, и у меня было всего три встречи с избирателями за два месяца предвыборной кампании. Сработал имидж. "Двухтысячелетний опыт церкви на службу людям", моя фотография в рясе с крестом и биография. Люди только смотрели лозунг, портрет и писали на остальных 13-ти кандидатах фломастером: "Ну их всех к черту. Голосуйте за обнинского попа".

Н.Б.: В результате вы стали депутатом. И что делали в этом качестве?

В.П.: Я сразу же подключился к работе оргкомитета по проведению 1-го съезда и начал пробивать идею создания комитета по свободе совести. Цель у меня была достаточно прагматичная: взять в свои руки законотворчество в сфере религии и разобраться с той системой, которая была и жертвой которой я был сам. Мне удалось убедить тех людей, которые впоследствии на съезде получили руководящие должности, что такой комитет нужен. Его удалось сделать даже общим для двух палат. Когда начали формировать комитеты и комиссии, моя кандидатура на место главы этого комитета оказалась самой подходящей по нескольким параметрам. Во-первых, я был его инициатором, во-вторых, несмотря на рясу и крест, у меня было философское университетское образование, в третьих, я не был тогда в такой открытой конфронтации с Московской Патриархией, как священник Глеб Якунин, который мог тоже на этот пост рассчитывать. А для Ельцина тогда поставить священника во главе комитета, сделать членом президиума Верховного Совета, - это был жест очень экзотический, можно сказать, революционный и знаковый.

Н.Б.: Насколько я помню, тогда церковное руководство Ельцина не особенно поддерживало.

В.П.: Да, это так. Когда ликвидировали Совет по делам религии, - а это было через два дня после моего утверждения председателем комитета, 5 июля 1990 года, - утверждалась структура правительства. И премьер-министр Силаев в нее записал Министерство по делам религии, где предусматривалось 20 референтов. Мы тогда собрались только что утвержденным составом комитета, который получился абсолютно клерикальным. Председатель - священник, один заместитель председателя - священник, другой - лама, секретарь - священник, и еще архиепископ Ярославский Платон. Мы все решили, что в структуре российского правительства такой исполнительный орган не нужен. И я заявил это от имени комитета. Тогда Силаев неожиданно спросил: "Почему все против? Я же вчера встречался с Патриархом, и он мне на это дал добро". И тут был интересный момент. Ельцин, который председательствовал на собрании, как-то начал сомневаться. А потом сказал: "Ну что же. Патриарх считает, что такой орган нужен. А вот наши священники считают, что не нужен. Поэтому давайте вычеркнем его из структуры".

Н.Б.: А как обстояли дела с законотворчеством?

В.П.: Мы очень интенсивно работали над текстом закона о свободе совести. В сентябре 1990 года мы собрали представителей конфессий, широко обсуждали наш проект и уже 14 сентября приняли его в первом чтении. Окончательно его приняли 1 октября, чуть позже, чем был принят подобный союзный закон. Причем в ряде статей наш российский закон был куда более демократичным, чем союзный. Меньше опеки государства, больше свободы для верующих. Он получился очень удачным и оказал колоссальное воздействие на развитие ситуации в стране. Ведь союзный закон не работал ни одного дня, потому что по нашему закону регистрация осуществлялась в органах юстиции, а по союзному - в исполкомах.

Н.Б.: В то же время о Вас говорят и как об инициаторе первого законодательного запрещения миссионерской деятельности иностранцев в 1993 году...

В.П.: Действительно, в 1992 году было решено внести изменения в действовавший закон, и я лично готовил проект этих изменений. Там вводился некоторый контроль за деятельностью религиозных организаций. Это очень не понравилось представителям конфессий, и они выступили против. Тогда было принято решение создать рабочую группу из представителей конфессий, которую возглавил чиновник правительственного аппарата Андрей Себенцов. Я уже в работе этой группы участия не принимал. А дальше - за две недели до рассмотрения Верховным Советом этих поправок в первом чтении отделом внешних церковных сношений Московской Патриархии была предложена поправка о запрещении миссионерской деятельности иностранных граждан. Протестантские юристы на заседания этой рабочей группы не ходили, и практически все решали чиновники и представители православных. Поэтому такая поправка поступила в конце концов как бы от имени всех конфессий. Комитет наш, за исключением Якунина, эту поправку поддержал. Я, как председатель комитета, тоже не счел нужным от нее отмежеваться, что потом и ставили мне в вину.

Н.Б.: Потом вокруг этой поправки был дикий скандал, к Ельцину обращались сенаторы, Клинтон, и в конце концов их принял только Руцкой, объявивший себя президентом...

В.П.: Я уже воспрепятствовать этому не мог, потому что меня самого отправили бы вслед за Глебом Якуниным. Я подчинился мнению большинства и, как председатель комитета, эту поправку защищал. Я и сейчас считаю, что на самом деле она большого бы вреда не принесла тогда, и в целом это было куда либеральнее, чем то, что было принято потом. Это имело больше моральный смысл: люди увидели, что у определенных государственных сил есть намерение пересмотреть идеалы религиозной свободы.

Н.Б.: После октябрьских событий 1993 года Ваши отношения с Церковью и ее руководством стали как-то сходить на нет. У этого была какая-то причина?

В.П.: Сейчас на этот счет распространяют разные версии. Что кто-то меня там обидел, места мне хорошего якобы не предложили, поэтому я и в другую религию ушел. На самом деле мне сразу предложили быть настоятелем богатого московского храма, митрополит Кирилл тут же предложил мне работать в Отделе внешних церковных сношений на постоянной основе. Но как только выбрали Думу, Комитет по делам религиозных объединений возглавил Виктор Ильич Зоркальцев, который хорошо меня знал по работе в Верховном Совете. Он предложил мне работать в аппарате комитета и заниматься законотворческой деятельностью. Поэтому я согласился работать консультантом ОВЦС МП только внештатно. В 1994 году я встречался с митрополитом Кириллом, что-то согласовывал, но потом я увидел, что пользы от моих предложений нет, они не находят никакого адекватного выхода. Поэтому уже в 1995 году я перестал туда ходить и получать деньги. Я ушел сам. А от московского прихода я отказался на приеме у Патриарха. К тому времени, уже с 1991 года, я был заштатным священником, занимался серьезной научной работой, и у меня вообще стали возникать сомнения в правильности моего нахождения в лоне православной Церкви. Поэтому я стал потихоньку оттуда уходить.

Н.Б.: Результатом Вашей научной деятельности стала книга "Миф. Религия. Государство". Какую задачу Вы хотели решить в этой книге?

В.П.: Я хотел исследовать то, как определенный стереотип общественного сознания, мифы, которые в нем господствуют, связаны с политическими процессами. Я задался целью понять, что такое образ, или, как сейчас говорят, имидж, как с его помощью можно манипулировать общественным сознанием и как народ осуществляет легитимизацию той или власти. Научное исследование методом в большей степени Макса Вебера плюс методом демифологизации Бультмана позволило мне обнаружить устойчивые связи между определенными мифами, которые в данный момент доминируют в обществе, и структурой власти, характером принимаемых политических решений. Это позволило показать определенные закономерности развития и решить проблему "богоносной власти". То есть что такое помазанник божий, на каком основании один человек может считаться неподконтрольным, неподотчетным народу и быть полностью безответственным в своих действиях, что бы он ни делал.

Н.Б.: Эта книга появилась в начале года, а спустя всего несколько месяцев стало известно о Вашем переходе в ислам. Это совпадение?

В.П.: Если говорить о научной работе, это было для меня одновременно и решение каких-то мировоззренческих вопросов. Я пришел к определенным изменениям в той части, которая выразилась в принятии ислама.

Н.Б.: А не страшно было?

В.П.: Само по себе решение конфессионального плана, конечно, легким назвать нельзя. Оно не было эмоциональным, вызревало у меня в течение трех лет. Где-то года полтора назад я мировоззренчески пришел в к выводу, что это единственно правильное решение.

Н.Б.: А почему именно ислам, а не буддизм, иудаизм?

В.П.: Буддизм - это совсем другая традиция. Там совершенно иное представление о Боге, которое я разделить не могу. В душе я верил в Бога и до прихода в христианство, и продолжал верить в того Бога, которого я для себя лично знал, и в христианской церкви. И изучение ислама для меня не означало отказа от веры в этого Бога и изменения даже этой веры. Это было скорее прояснение ума в смысле отношения к тем или иным условностям уже человеческой жизни, то что называется традицией. Здесь определенное изменение акцентов было. Потому что некие культы, которые я сам как священник совершал, у меня и тогда вызывали некие внутренние сомнения. Когда же я узнал, откуда они, какова их символика, что они на самом деле означают, я пришел к выводу, что я не могу их совершать, что моя вера в Бога противоречит участию в этих культах. А как священник я не мог, не веря в это, еще и свидетельствовать об этом. Поэтому начал отходить от Церкви, от участия в ее обрядах, подрясник не надевал, в храм практически не ходил. Надо было когда-то привести убеждения в соответствие с внешним статусом.

Что касается иудаизма, на самом деле - это одна традиция. Но иудаизм ограничил себя этнически. Что все это связано с генами. Мне весьма авторитетные раввины объясняли, что русского могут принять в иудаизм, но это будет трактоваться так, что у него есть еврейские гены, которые заговорили и потребовали, чтобы человек присоединился к своим. Эта этническая замкнутость осталась в раввинской традиции, и это породило много проблем для судьбы этого народа.

Н.Б.: Среди православного духовенства сейчас ходит множество слухов и версий в отношении вашего перехода в ислам. В частности, говорят, что для этого были и материальные причины. Вы действительно что-то за это получили?

В.П.: Ничего не получил и ничего особенного не жду. Конечно, работать хочу профессионально на благо мусульманского мира. Что касается благ, извините, богаче православной церкви у нас на сегодня нет, и если бы у меня было желание разбогатеть, я бы создал какое-нибудь братство с ограниченной ответственностью и торговал бы чем-нибудь прибыльным. Я же сам не пошел по этому пути. Что касается помутнения рассудка, я всегда вспоминаю Грибоедова. Но верят же иные митрополиты, что один русский святой в рукомойнике прихлопнул крышкой беса, схватил за хвост, сел на него верхом и под угрозой закрестить его съездил на нем в Иерусалим. Или в массу святых, которые у греков называются кефалофоры: они носят в руках свою собственную отрубленную голову, а в одном житии даже говорится, что "он ее любезно лобызаши". Разве вера в подобные истории не есть помрачение рассудка? В исламе подобных историй куда меньше. Это очень рациональная религия.

P.S. Со дня официального объявления Вячеславом Полосиным о своем переходе в ислам прошло около двух недель. Руководство Русской Православной Церкви не отреагировало на этот факт никак. И на данный момент В.Полосин, будучи де-факто мусульманином, де-юре остается православным священником.

Обсуждения