Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Новости | Путешествия | Сумерки просвещения | Другие языки | экс-Пресс
/ Вне рубрик / < Вы здесь
Невыносимая условность бытия
по поводу книги Симона Кордонского "Циклы деятельности и идеальные объекты" (М. 2001)

Дата публикации:  21 Мая 2001

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати
I

После Фейерабенда сложно говорить о какой-либо "научной объективности": мы уже знаем, что выбор той или иной научной теории лежит на совести исследователя. Кордонский существенно дополнил Фейерабенда, введя в сферу выбора сам объект исследования.

Похоже, автор до конца не осознал смелость собственного шага. Да, разумеется, невнимание к таксономии ведет к тому, что реалии, не охваченные теоретическими мирами, начинают восприниматься как "антинаучные" или даже вовсе не существующие; несправедливо вешать ярлык "антинаучности" на все, что не охвачено той или иной объясняющей теорией... Работа Кордонского, однако, вовсе не сводится к банальному противопоставлению "сухой теории" и пышно зеленеющего "древа жизни". Наоборот: то, что еще недавно казалось сочной кроной древа жизни, на наших глазах распределяется по строгим клеточкам сухого теоретического гербария.

Действие первое: разделяем таксоны и признаки. Сначала человек интуитивно обозначает таксоны, потом уже рефлектирует по поводу признаков - оснований для классификации. Таким образом, действие второе - "объективация оснований классификации", то есть выявление свойств. При этом "вполне очевидно", что сходства и различия "не существуют де-факто", но "вводятся исследователями". Наконец, действие третье: если о существовании таксона ставится вопрос, "существование особи несомненно". Наука, таким образом, изучает вовсе не то, существование чего несомненно, не особь, но таксон, который сама же и вводит. Анализу подвергается не реалия жизни, а искусственно созданный в рамках науки "аналитический объект".

Аналитические объекты собраны Кордонским в матрицы и подвергнуты строгой иерархизации: социолог может изучать физический носитель социальных свойств ("вещи"), физику же социального носителя физических свойств не досталось. Эта иерархия, венчаемая социологией (изучающей таксон "люди"), на первый взгляд представляется оценочной: мол, человек - венец творения, под который "заточен" весь мир или, по крайней мере, весь мир науки. Например, у животных "нет ни культуры, ни социальных групп, они не владеют языками, т.е. у них отсутствуют признаки, выраженные понятиями социологии". И если в Институте Йеркса обезьяну обучают говорить (не ртом, разумеется, а через специальные приспособления), то выходит, что у животных есть не только физические, но и социальные потребности, где под "социумом" автоматически, в соответствии с матрицей Кордонского, понимается не "группа непосредственного взаимодействия", но человеческое общество. Встает вопрос о социальных потребностях (и правах!) животных... Без шуток. Именно этот вопрос привел к сворачиванию в Штатах программы по изучению лингвистических способностей обезьян.

Кордонский не заостряет внимания на этой проблеме. Повторяю: он сам до конца не осознал собственной революционности. Ведь на уровне матрицы приравнивание обезьяны к человеку означало бы лишь, что для определенных общественных существ применимы некие методы исследования их жизни, до сих пор применявшиеся существами нашего биологического вида друг к другу. Почему бы и не расширить прагматику научного понятия "люди"? Принципиальных препятствий нет. Но на профанном уровне это выглядит маразмом (избирательные права для обезьян) и даже катастрофой (а ну как они начнут за свои права бороться - и победят?)

Работа Кордонского, однако, навеки отсекает профанный уровень от научного. Человек из "двуного существа без перьев" превращается просто в таксон, над которым работают социологи. Точно таким же образом минералы могут быть определены именно как таксон, для которого "неприменимы понятия социологии, социальной психологии, психологии, физиологии и генетики", но применимы понятия химии, физики, а также "динамики" и "статики" (последние два уровня в интерпретации Кордонского - уровни математики.) Таким образом, таксоны и аналитические объекты определяются через действия, которые можно или нельзя над ними совершать: "Критерии необходимости и достаточности определений задаются исходными различениями уровней исследования, аналитических областей знания и специализаций ученых - аналитиков, совпадающими с не подлежащими обсуждению фактами существования физиков и физики, химиков и химии, генетиков и генетики и т.д." В результате "инстинкт" - это та самая штука, которую изучают психологи на "генетическом" уровне исследования, "язык" - та самая фиговина, которую изучают социологи на "психологическом" уровне, а "движение" - та самая хрень, которую изучают физики на уровне "динамическом". Я вовсе не издеваюсь. Это действительно очень удобно - и наглядно показывает замкнутость многих понятий внутри определенных объяснительных систем (таких как физика или психология) и неактуальность, даже бессмысленность этих понятий за пределами их родных дискурсивных стихий.

Теперь сузим аксиоматику. Факты существования "физиков и физики" являются "не поддающимися обсуждению" в рамках физики. Но ведь Кордонский обсуждает именно эти факты. Лишь только мы заговорили о "физиках", "физике", "социологах", "социологии" и т.д., все это сразу превратилось в таксоны и аналитические объекты - предмет исследования методологии науки и методологов. Но как только мы заговорили о методологах... В конце концов остается два несводимых ни к чему пункта: субъект активности ("Я") и сама активность. Вместе они образуют Бытие. Чтобы проследить, как эти пустые понятия наполняются конкретикой, придется зайти с другого конца цепочки - со стороны Бытия.

II

Невозможно ответить на вопрос "что есть Бытие?". Этот вопрос невозможно даже задать - из-за присутствия в нем слова "есть". Неизбежная тавтология пресечет всякую попытку говорить о Бытии "разумно и обоснованно", построить полноценную систему словесного объяснения Бытия. По той же причине невозможно объяснить словами и Небытие. Если предмета нет, значит его нет вообще: не только "здесь с нами", не только в физическом или логическом смысле - его нет и как темы для разговора. Если мы заговорили о предмете, это уже означает, что предмет в том или ином смысле есть. Однако тотальность Бытия оказывается на практике столь же фиктивной, как и тотальность небытия (выражаемая в расхожих концепциях "иллюзорности мира".) Утверждать несуществование всего (то есть говорить о реальности Небытия) - невозможно, поскольку необходимо сравнить это несуществование с каким-либо существованием: "...понадобится пример объекта, который действительно существует" (Витгенштейн, "О достоверности".) Высказывание Витгенштейна позволяет себя развернуть в обратную сторону: говорить о тотальном существовании и употреблять (или подразумевать) при этом глагол "есть" также невозможно, поскольку глагол "есть" обязательно связан с глаголом "не есть".

В точности те же упражнения можно проделать с "истиной" и "ложью". Таким образом, любое восприятие может быть как истинным, так и ложным, иллюзорным. Однако стремление ограничиться этим банальным выводом, противопоставив иллюзии некую "объективную реальность", упирается в Канта и, более строго, во Фреге, который поставил проблему ложного восприятия: как я могу утверждать, что неправильно воспринимаю Кельнский собор? Мое восприятие собора и сам собор - вещи разного плана и я в принципе не могу их сравнивать. Все, что я имею для сравнения со своим восприятием собора, также является ничем иным, как продуктом моего восприятия. То есть, мы не можем сравнить результат восприятия с оригиналом - в нашем распоряжении оригинала нет, а есть лишь результат нашего восприятия оригинала.

Фреге пытается решить проблему, выведя ее в область логики. Но правила логики относятся к взаимоотношениям между знаками. А наше восприятие не сводится к знаку: знак лишь маркирует восприятие.

Проблему, конечно, можно попытаться закрыть единым махом, объявив Истину проекцией Бытия в пространство гносеологии, и отказаться от дальнейших комментариев. Но тогда Ложь и Иллюзия также оказываются фундаментальными ценностями - либо вообще не существуют (по принципу "Бытие есть, небытия нет".) Тем не менее, вопрос о Бытии и небытии (точнее, об условном существовании) мы решаем постоянно, сами вводя критерии того или иного ответа. Например, будем считать, что явление существует, если оно фиксируется нашими приборами; будем считать, что хлеб есть, если его завезли в булочную. То же, очевидно, происходит с истиной и ложью, с реальностью и иллюзией. Сам факт употребления нами слова "истина" означает, что мы что-то считаем ложью, что-то - истиной, и находим способы отделить одно от другого. Какие способы? Иными словами: в чем состоит критерий истинности?

Фактически я на этот вопрос уже ответил: в начальных условиях, которые мы ставим сами. Ссылаясь на Поппера, Кордонский отмечает, что любая теория верна лишь в рамках своих "начальных условий", а выходя за эти рамки, должна фальсифицироваться. По причинам внеакадемического характера многие теории выходят за свои рамки, приобретая статус "общей теории всего" и теряя способность к фальсифицированию, превращаясь в "корпус мифологем". Любимые примеры Кордонского - распространение логик конструирования и происхождения на все виды знания. Правда, критика этого мифологизаторства выглядит малоубедительно: родовой подход, в частности, критикуется на основе того, что отношение "происходить от" происходит от "представлений, сформированных много веков назад, когда проблемы родства, происхождения, генеалогии были социально актуальны"...

Дело, видимо, не в происхождении того или иного метода, но в начальных условиях, которыми пренебрегают мифологизаторы. Что же это за начальные условия? Пока что они выглядят весьма размыто: мы почти не удалились от Бытия, Субъекта и Активности - специально использую прописные буквы, чтобы подчеркнуть пустоту указанных понятий. В этот же ряд становится Истина, пустоту которой хорошо поясняет метафора Витгенштейна: сами по себе "истинность" и "ложность" не могут быть объектами либо аргументами, "так же как никакой объект не соответствует горизонтальным и вертикальным линиям (в таблице) или скобкам". ("Логико-философский трактат", 4.441).

Невозможность решить в общем виде "Пилатовский вопрос" очерчена Фреге: истина не поддается определению, поскольку любое определение изначально претендует на роль истинного утверждения. Витгенштейн пытался докопаться до Истины опытным путем: несколько лет он удивленно разглядывал собственную руку и записывал впечатления, составившие работу "О достоверности". Впечатления эти сводятся к одному: знание есть твердое решение во что-то безоговорочно верить. Я могу строить различные предположения по поводу окружающих меня объектов, но в "каком-то пункте" при переходе от объектов среды к объектам меня ("моей собственной руке") ошибка становится невозможной, а знание - безоговорочным. Точнее, "оговоркой" здесь оказываюсь я сам, мое Бытие, которое не обсуждается. По поводу руки, правда, существует жестокий контрпример: человеку оторвало руку во время взрыва, и он ищет ее среди мусора: "Я знаю, что это моя рука... Нет, ошибся. На моей были часы "Ролекс", а на этой - какая-то "Чайка". То есть, по поводу руки, все-таки, можно вполне обоснованно сомневаться, так же, как и по поводу прочих частей тела. Сомнения отпадают только в связи с собственным Я, которое вовсе не обязательно сводится к телу. На остальных уровнях сомнения возможны - и, кажется, даже неизбежны. Откуда я знаю, что Земля круглая? - резонно спрашивает Витгенштейн. Откуда я знаю, что под моим черепом (или под черепом моего приятеля) находится мозг, а не опилки? Явно не из опыта: Землю я вижу плоской, а приятелю своему (равно как и себе) череп не вскрывал. "Чувственные свидетельства", таким образом, не избавляют от сомнений: как заметил Фейерабенд, вера собственным глазам недоступна "прямой критике", поэтому решение верить или не верить глазам остается за хозяином глаз (см. "Against Method".)

Может, если "вооружить" глаза, то все изменится к лучшему? Едва ли. Доверие приборам оправдано не в большей мере, чем доверие глазам, а доверие тем или иным теориям - не в большей мере, чем доверие приборам. В развернутом примере Фейерабенда телескопические данные не подтверждают теорию Коперника, а скорее наоборот - подтверждаются ею. В результате речь вообще не идет о каком-либо подтверждении: просто невозможные, на первый взгляд, эффекты телескопа согласуются со столь же на первый взгляд невозможной теорией Коперника - и этого достаточно для знания a-la Витгенштейн, то есть для решения верить. Если верить Фейерабенду, любая теория включает в себя как методы верификации, так и стандарты своей стабильности. А я склонен ему верить, поэтому за развернутой аргументацией отсылаю всех к "Against Method" и заканчиваю выступление Фейерабенда последними "контрольными выстрелами":

- Пример развития теории Коперника - пример того, что работающая теория может исходить из "антиметодологических", нелепых предпосылок. Таким образом, необязательной является апелляция к очевидности и здравому смыслу, то есть они не могут служить "начальными условиями".

- Соломинка, за которую хватались Фреге и Витгенштейн, - логика - оказывается такой же кадкой с цементом, как и прочие "соломинки": иллюзия, будто все явления подчиняются законам логики, опровергается множественностью логик.

- Наконец, можно принять теорию в духе Платона, согласно которой реалии мира суть проявления "неизменных сущностей", приобщение к которым и составляет "объективное знание". Фейерабенд отмахивается от этого варианта, сравнивая его с шизофренией: "Шизофреники приходят к таким убеждениям естественным путем, "критический" же философ может порой положить всю жизнь на поиски аргументов, способствующих формированию аналогичного состояния мышления". Но я бы не стал торопиться. В конце концов, что предлагается в качестве альтернативы шизофрении? "Свободный выбор", которым, согласно Фейерабенду, управляют два (точнее, полтора) мотива: интерес и произвол.

Однако произвол - вовсе не ответ на вопрос о начальных условиях! Апелляция к произволу есть отказ от каузального принципа объяснения, а в рамках самого этого принципа - отказ от объяснения как такового. Это, конечно, не значит, что произвол не может лежать в основе объяснения. Просто системы, основанные на произволе (феноменологическая, экзистенциалистская), не являются каузальными. У Сартра, например, свобода вовсе не выступает "неизменной сущностью", протянувшей щупальца в наш мир из платоновских эмпирей, - именно потому, что система Сартра принципиально не нуждается ни в каких "неизменных сущностях". Но раз уж Фейерабенд пользуется обычной логикой и остается в рамках каузальности, помещение им мотивации выбора в "вечно изменчивую область человеческих идей и желаний" следует перевести на строгий язык честным "не знаю".

Зато другая сторона мотивации, о которой вскользь упомянул Фейерабенд - интерес - содержит пусть и не ответ, но позитивный намек. Чем управляется интерес? Кажется, Фейерабенд, подобно хирургу из кинокомедии ("Резать к чертовой матери!"), слегка перестарался и отсек все возможности ответа, кроме последнего - "платонофрении". Но до того, как окончательно прописать больному Абсолют, прислушаемся к стонам:

"Прежде чем принимать сомнение за чистую монету, следовало бы спросить, во что оно вылилось бы на деле" (Витгенштейн, "О достоверности").

Да ведь это же цитата из Джемса! Для сравнения: "Допустим, ... что какая-нибудь идея или какое-нибудь убеждение истинны; какую конкретную разницу внесет этот момент истинности в нашу действительную жизнь?" (В. Джемс, "Прагматизм"). Не беда, что под "делом" Витгенштейн понимает ситуацию, связанную с конкретной "языковой игрой". Точнее - беда, но не Витгенштейна, а самого Джемса, так и не раскрывшего понятие "действительной жизни", польза для которой должна, согласно концепции прагматизма, определять наш гносеологический выбор.

Видимо, именно эта беда привела к тому, что имя Джемса во многих академических кругах стало бранным: действительно, ставить истину на службу "чистогану" могут лишь "тупые американцы". И причина тут не только в примитивизме концепции, но и в неизбежной, вроде бы, опоре на очередной фетиш. Как из того, что некая мысль хороша (полезна), вытекает ее истинность? Джемс, яростный борец с метафизикой, вынужден дать самый что ни на есть метафизический ответ: Благо более фундаментально, чем Истина. Это, как видите, уже не "платонофрения", а Платон в чистом виде.

После своих "платонических" предположений Джемс приходит к определению истины: "То, во что бы для нас лучше верить". Стоп! Вот он, источник беды: не в содержании определения, а в самой попытке определить истину. Вспомним Фреге: истина не может быть определена. Она является фундаментальной - пустой - ценностью, подобно Благу или Красоте. На этом уровне нет места определениям, зато можно констатировать синонимию, которую и отметил Джемс: и Истина, и Благо являются в равной степени проекциями Бытия. Можно возразить, что проекции осуществляются в разные области, но благодаря Витгенштейну и Фейерабенду видно, что области оказались соединены, поскольку вопрос о знании сводится к вопросу о выборе: если мы не хотим останавливаться на полпути (на произволе), нам придется обосновать свой выбор - показать, чем он хорош.

Теперь можно, наконец, отдохнуть от прописных букв, которыми начинаются пустые (в строгом, а не только в оценочном смысле) слова. Прагматизм дает необходимый центробежный импульс, позволяющий наполнить пустую форму Истины конкретным, конечным содержанием: конкретную истину можно связать с конкретным благом. С целью.

Я хочу еще раз закрыть вопрос о произволе. Идея беспричинного явления не может существовать в рамках каузальной системы объяснения. Другое дело, что цепочка причин оказывается бесконечной (у каждой причины есть своя причина etc.) Чтобы построить действующее объяснение, необходимо прервать цепочку причин, задав, тем самым, границы ситуации, которую мы собираемся объяснять. В границах конкретного объяснения "крайние" причины будут условно-безоговорочными (то есть оговоренными заранее, при задании самих границ.) Причины же самого акта задания границ вообще находятся по ту сторону этих границ и в рамках объяснения не обсуждаются.

Итак, у любых наших действий, включая "акт исследования" и "акт объяснения" есть причина - "раздражитель", реакция на который составляет цель действия. Мне бы не хотелось связывать цель с осознанием: реакция может быть рефлекторной, цель - неосознанной. Действие, таким образом, оказывается попыткой решить ту или иную задачу, условия которой в большинстве случаев не осознаны субъектом действия до конца. Но именно условия задачи составляют "критерий хорошести": хорошим в рамках данной задачи является то действие, которое приводит к решению.

А теперь от "критерия хорошести" я могу перейти к критерию истины - как к частному случаю. Истинной в рамках конкретной задачи оказывается та точка зрения, которая применима для решения задачи. Итак, в наших руках оказался верификационный критерий, не зависящий от проверяемой точки зрения: конкретная применимость. Проверку применимостью иногда путают с проверкой опытом. Можно слышать, например, возражения против Фейерабенда, сводящиеся к тому, что "принцип пролиферации" разбивается о реалии нашей жизни: самолеты летают, мосты не рушатся, лампочки светятся - и все это благодаря тому, что в основу производства положена единственно возможная истинная естественнонаучная теория. Но ведь теория вовсе не предлагает проверять себя "реалиями жизни" - нет, она предлагает "корректный эксперимент", корректность которого сама же и задает. Фейерабенд показал: этот критерий пасует перед "произвольным выбором". Кордонский же добавил, что любое исследование - как описательное, так и аналитическое - имеет дело вовсе не с "реалиями жизни", но лишь с таксонами и аналитическими объектами, создаваемыми в рамках самого исследования.

Сами "реалии жизни", однако, не вписываются в эту беспросветную картинку: задача и критерий ее решения существуют до того, как мы начинаем использовать для решения те или иные методы, а прагматическая проверка метода требует четко сформулировать задачу, для решения которой мы - осознанно или нет - применяли метод, и выяснить, насколько метод применим в данных рамках. Самолеты летают? Вот и славно. Значит, данный метод применим для решения данной задачи - постройки самолетов.

Я не просто так заговорил "на производственную тему": любые гносеологические концепции, имеющие дело с реальными практическими задачами, вынуждены пользоваться критерием применимости. Причем речь идет не только о производстве: веберовская "понимающая социология", например, требует судить общество с точки зрения его внутренних задач и методов их решения - а значит, тоже не обходится без этого критерия.

Таким образом, я не пытаюсь изобрести нечто новое, а лишь фиксирую готовую ситуацию: уточненный (с размытого уровня "жизни" до конкретного уровня той или иной задачи) прагматизм остается нашим основным, а возможно - единственным - лекарством при лечении "больного вопроса": все прочие пути, кроме "платонофренического", со скальпелем наперевес сторожит Фейерабенд, а щупальца, протянутые в наш мир из "мира идей" мы теперь можем смело перерубить "Бритвой Оккама", поскольку в последний момент умудрились отыскать верификационный критерий (а значит - и начальные условия) у себя под ногами, не обращаясь к "неизменным сущностям".

III

Вернемся к самолетам: тот факт, что "самолеты летают", означает, что методики, использованные при изготовлении самолетов, применимы именно в той области, где применены. В точности такой же аргумент приводил Фейерабенд в пользу знахарства (пациенты знахарей выздоравливают). Но далее часто делается переход от конкретной применимости к применимости общей. Этот переход ничем не обоснован. То, что применимые в разных областях концепции противоречат друг другу, вовсе не значит, что мы должны выбирать между этими концепциями. Альтернативность здесь иллюзорна, она связана с неким иллюзорным полем всеобщего сравнения. Всеохватность поля, очевидно, требует его неизменности, из чего легко заключить, что поле это расположено в "мире идей". Попытка плясать на этом поле означает, что концепция из инструмента превращается в хозяина: вместо того, чтобы забивать молотком гвозди, на него молятся. А в качестве идола молоток неприменим. Такое использование и приводит к возникновению очередной иллюзии.

Отмеченная Кордонским иллюзорность "общих теорий всего", таким образом, связана вовсе не с их сомнительным происхождением. Дело вовсе не в том, что конструктивистский подход возник в недрах изучения машин, психоаналитический метод - в недрах изучения неврозов, "родовой" - в недрах династических споров. Полагаю, сам Кордонский со мной легко согласится, поскольку в его работе термин "применимость" используется весьма часто - именно в оценочном смысле. Иллюзия (в частности - "ненаучная" теория, вышедшая за рамки своих начальных условий) связана с несоответствием задачи и решения. В методологическом смысле иллюзия описывается как средство, негодное при решении той задачи, в рамках которой оно было применено. А синонимом начальных условий является задача.

Фейерабенд очистил методологию от множества тираний, но предложил заменить тиранию произволом познающего субъекта. Однако произвол, как мы видели, не менее иллюзорен, чем власть тиранов: человек, действуя "произвольно", всегда решает некие задачи, которые и определяют характер действий. Любые попытки навязать действиям характер извне приводят к иллюзии, но сказать, что вне иллюзий остается произвол - то же самое, что не сказать ничего: свобода - это неосознанная необходимость, и смысл методологического исследования состоит в том, чтобы эту необходимость осознать. Тогда мы сможем сравнить две разных необходимости, две задачи. Первую задачу человек ставит перед собой сознательно - и почему-то выбирает для ее решения негодное средство. Почему? Да все потому же: совершая неправильный выбор, человек тоже решает некую задачу - другую, скрытую. Обнаружить эту подмену задачи значит "развенчать иллюзию".

Именно на подмену задачи указывает Кордонский, критикуя конструктивистский подход: "Отсутствие научных знаний об объектах, подлежащих управлению, с одной стороны и потребность в управлении, с другой, заставляют инженеров применять свой опыт (логику и методологию инженерии) к реальностям, не являющимся результатом конструктивной деятельности". Задача описания подменяется задачей управления. В результате управление, возможно, и осуществляется, зато описание вырождается в "спекуляцию". И причиной тут выступает вовсе не то, что описываемые объекты и метод их описания произошли из разных сфер жизни (почему де и составляют некий мезальянс). Просто авторы подобных описаний не ставили перед собой задачу что-либо описать.

Если же задачу поставить осознанно и корректно, то принципиальных препятствий для мезальянса не возникает (тем более, что сам Кордонский, как отмечено выше, критикует "родовой" подход). Синтез анализа и описания (конструирование) и ценностный (аксиологический) уровень "являются специфическими характеристиками людей"? Бобер строит (конструирует) плотину из отдельных элементов (веточек), воспринимая их как строительный материал (а это уже анализ) и при этом ценит свое потомство, ergo - бобра можно изучать как человека, то есть используя методы и понятия, применяемые для изучения людей. Парадокса не будет, поскольку "человек" - это вовсе не "двуногое без перьев", но всего лишь предмет изучения определенными специалистами и определенными методами. В предельном случае можно усмотреть какие-либо связи между табуретками, опосредовать эти связи в терминах социологии и построить "социологию табуреток". Точно так же инженерный подход к неинженерным сферам может (в принципе) дать свои плоды: возражение типа "мы - не машины, машины - не мы" является очевидно профанным, поскольку "машина" - это не "самодвижущаяся повозка", но лишь "та самая штуковина, которую изучают инженеры в рамках инженерных дисциплин". Другой вопрос, зачем нужен тот или иной мезальянс. Оценка метода, как видите, сводится к задаче, а вовсе не к "объективностям", "очевидностям" и "научным фактам", согласно которым не все в мире собрано на заводе, а животные - не люди.

Кордонский критикует околонаучные теории, страдающие схоластическим реализмом (когда "организм", "клетка" либо другой аналитический объект мнится реально и "объективно" существующим.) Можно продолжить эту критику, указав, что "объективное существование" допускается не "вообще", но лишь в рамках того или иного объяснения. В рамках физики "объективно" существуют физические тела, в рамках биологии - клетки. Равным образом любое слово есть термин того или иного объяснения - и лишь в рамках этого объяснения может указывать на нечто, "объективно" существующее (то есть существующее в качестве объекта объяснения.) И одновременно сам же Кордонский порой попадает в сети бытового доверия к "объективному" - хотя из его же концепции следует лживость любой претензии на безусловную объективность.

Что ж, это очередной пример того, как формулы оказываются умнее нас, и главный аргумент в пользу системы Кордонского, о которую разбилось его собственное (видимо, не совсем осознанное) "человеческое, слишком человеческое" предубеждение против субъективности, против тотальной условности человеческого мира.


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие публикации:
Дмитрий Быков, Быков-quickly: Взгляд /17.05/
Дневник писателя мне всегда представлялся оптимальным жанром в силу своей подчеркнутой субъективности. "Квикли" названы так из зависти к Курицыну. Сегодня любая полемика с противниками Путина чрезвычайно опасна для репутации. Наверное, я буду единственным критиком, который горячо похвалит фильм "Сестры". (отзывы)
Борис Значков, То, что доктрина прописала /15.05/
Ряд экологических организаций России представил на суд общественности проект национальной экологической доктрины. Мало кто сдержит улыбку, дойдя в разделе "Обеспечение экологически безопасного развития транспорта" до пункта "дирижаблестроение". Никакой единой идеологии у экологов нет. Единственный общий для них тезис - неприятие того, как относится к природе вся мировая цивилизация.
Екатерина Марголис, Ибо исчезли, как дым, дни мои, и кости мои обожжены, как головня /08.05/
Заметки о Музее Холокоста в Вашингтоне. Стены и тюремные окошки, темные туннели, кирпичная кладка стен Варшавского гетто, лагерные ворота и колючая проволока. Тут нет ни малейшей попытки играть на сентиментальности зрителя - тебя ведут, дабы ты мог хоть на тысячную долю вместить. (отзывы)
Владимир Соколенко, 9 мая навсегда /08.05/
День Победы - мой праздник, хотя мне едва за сорок. Может быть, дело в том, что родной Севастополь сохранял черты послевоенного города до 60-х годов. Поэтому война для меня была вчера. Она напоминала о себе столь мощно и многосторонне, что была реальнее реального.
Максим Кронгауз, Угадать слово /04.05/
Писатели иногда придумывают слова, а лингвисты никогда. Но у лингвистов есть другая доблесть - угадать зарождение слова. Сейчас областью зарождения новых слов стал Интернет. Некоторые слова уже почти вошли в литературный язык: например, Интернет, сайт, домен и др. Что же будет? С вероятностью 39,52% - ничего: сетевое сообщество растворится в человечестве. Но с вероятностью 60,08%...
предыдущая в начало следующая
Кирилл Якимец
Кирилл
ЯКИМЕЦ
редактор раздела "Политика" РЖ
polit@russ.ru

Поиск
 
 искать:

архив колонки:

Rambler's Top100