"Суд над XX веком" состоялся в рамках празднования 55-летия "Тыгодника повшехного". 1 апреля 2000 года зал заседаний совета королевского города Кракова, а также соседний с ним бальный зал, где был установлен телеэкран, заполнили более тысячи человек. Процесс продолжался четыре часа. Сегодня мы предлагаем вашему вниманию стенограмму этого процесса. Автором идеи "суда" был Петр Мухарский, он же разработал сценарий.

Встать, суд идет!

Судебный пристав свящ. Адам Бонецкий: Важность самого события и того места, в котором оно происходит, вынуждает меня просить вас выключить мобильные телефоны и пейджеры на время процесса.

Присяжные заседатели, займите, пожалуйста, свои места. На скамью присяжных вызываются: Кшиштоф Бурнетка, Катажина Яновская, Анджей Добош, Анна Стыпка, Яцек Флик, Кристина Стшелецкая, а также староста присяжных профессор Яцек Клиновский...

Председательствующий Анджей Цолль: Общественный суд начинает рассмотрение дела. Предметом рассмотрения будут обвинения, выдвинутые против XX века. В процессе принимает участие общественный обвинитель отец Ян Анджей Клочовский с помощником Янушем Майхереком. В суд явился подсудимый XX век вместе со своим адвокатом Кшиштофом Песевичем и его помощником Войцехом Бергером.

Ваш приговор будет относиться не только к подсудимому, но и ко всем нам.

Прошу обвинителя представить обвинения.

Защитник Кшиштоф Песевич: Господин председатель, прежде чем выступит обвинитель, я хочу внести ходатайство.

Как известно, на скамье подсудимых должны оказаться также подстрекатели, пособники и соучастники преступлений. Предлагаю суду расширить рамки процесса и включить в обвинительный акт век XIX!

Председательствующий: Господин адвокат, нам уже знакомы попытки откладывать судебные заседания, затягивать процесс. Суд отклоняет ходатайство. Местопребывание XIX века неизвестно.

Прошу обвинителя представить обвинения.

Обвинитель отец Ян Анджей Клочовский: Господин председатель и присяжные заседатели! Сегодня вы будете определять вину подсудимого - XX века. Следовало бы начать с установления его анкетных данных.

Удалось установить, что подсудимый родился в 1914 году, а к жизни его вызвали выстрелы в Сараеве. А уходить из этого мира он начал - причем это был еще не окончательный уход - в 1989 году, когда в Польше и Центральной Европе был свергнут коммунизм. Кончину же подсудимого можно отнести к 1991 году, то есть к дате падения советской империи. Личность его рисуется четко: это фигура преступника, виновного как в заурядных, так и в незаурядных, ставших возможными лишь в этом веке преступлениях.

Я обвиняю XX век в сознательной слепоте, которая выразилась в полном и сознательном убийстве воображения. В своих деяниях он не предвидел - ибо не желал предвидеть - их последствий. Будучи преемником века Просвещения, он с самого начала считал себя лицом совершеннолетним и способным пользоваться разумом. Однако не разумом он руководствовался, а голосом масс, вернее толпы, которую никак не следует путать с народом.

В каких областях мы можем проследить его преступные деяния? Назову некоторые из них. Начнем с социальной инженерии.

Я обвиняю XX век в том, что он поставил массу над личностью по меньшей мере двумя способами. Во-первых, способ тоталитарный - в красной и коричневой версиях. В обоих случаях иерархия была одна и та же - верховенство коллектива над личностью. Именно в этом веке было сказано: "единица - вздор, единица - ноль", а партия - это "рука миллионнопалая, сжатая в один громящий кулак". И это отнюдь не была лишь метафора - это был весьма конкретный кулак, смертельно разящий непокорных.

Однако верховенство массы над личностью проявлялось и там, где господствовала демократия, которая поначалу противостояла тоталитаризму и стойко защищала права человека. Но зачастую оказывалось, что ее собственные ценности оказывались выхолощенными.

Подчинение личности массе привело к ряду роковых последствий - среди них, например, потеря уважения к жизни. Разумеется, в любом веке совершались преступления, но идеологический и тоталитарный геноцид в небывалых для истории масштабах - одно из сомнительных достижений XX века. Впервые целям убийства послужили индустриальные методы. Клиническим примером этого был чудовищный опыт населения Камбоджи, где в чисто идеологических целях были уничтожены полтора миллиона человек, а ради экономии боеприпасов жертв душили, обвязав им головы пластиковыми пакетами. Это происходило в 70-е годы сего века, немного лет спустя после чудовищного опыта Катастрофы и ГУЛАГа. Этот опыт, как видно, ничему не научил подсудимого.

В области производства и распределения благ я обвиняю XX век в неспособности решать проблемы, им же и порожденные. С одной стороны, он вызвал перепроизводство, породившее дух потребления, а с другой - небывалый размах гибели миллионов людей от голода. С одной стороны, как предсказывал Хаксли, должен был возникнуть "новый прекрасный мир", но в этом мире, который стремился к перепроизводству и потреблению, богом стала модель черного "Форда". В этом и заключается бархатная тирания демократии XX века, равнодушной к смерти миллионов людей от голода в южной части земного шара.

Говорят, что XX век был веком великих научных достижений, но вместе с тем именно в этом веке они служили прежде всего наращиванию мощи генеральных штабов и армий. Даже космические экспедиции служили военным целям. Альберт Эйнштейн сказал, что освобождение ядерной энергии изменило все, за исключением нашего образа мыслей. Мы получили мощные и опасные средства, которые не сумели использовать для того, чтобы облегчить людям жизнь.

Я ставлю XX веку в вину полную неразбериху в понятиях, основанную на том, что под сомнение были поставлены сами инструменты мышления. С одной стороны, этот век считал себя веком разума, с другой же - оказался осужден на иррациональные и судорожные поиски ответа на самый важный вопрос - о смысле жизни. Когда было подвергнуто сомнению такое понятие, как "природа человека", беззащитная личность оказалась отданной в добычу анонимным силам, решавшим ее судьбу.

В области культуры XX век в определенном смысле осуществил благородный по замыслу проект просвещения умов, но привел к разрыву преемственности памяти, что стало одной из причин потери человеком самосознания. Культура оказалась оттеснена на обочину, а власть взяла пошлая массовая культура. В области искусства высшей ценностью была признана новизна, поэтому исчезло чувство святости и запрета. У потерявших корни, у потерянных - судорожное стремление сохранить преемственность нашло выражение в опасных формах фундаментализма.

Господин председатель! Достопочтенные присяжные заседатели! Сегодня вам предстоит решить, виновен ли XX век в этих преступлениях и каковы их корни.

Председательствующий: Благодарю Вас. Слово имеет защита.

Защитник: Господин председатель, прежде чем начнется судебное следствие, прошу обвинителя точнее определить личность подсудимого. Обвиняет ли он некий фрагмент XX века или весь XX век в целом?

Обвинитель: Мы обязаны определить принцип, исходя из которого будем исчислять время деятельности подсудимого. Что нас интересует - абстрактное астрономическое время, исчисляемое в соответствии с процессами, идущими в космосе? Или мы исчисляем человеческое, иными словами, историческое время? Обвинение вносит ходатайство: считать даты 1914-1991 временем исторических процессов, которые имеют решающее значение для определения вины подсудимого. Принятие астрономического времени было бы чисто механическим и малозначащим для нашего разбирательства.

Защитник: Следует ли понимать так, что продолжительность XX века мы будем рассчитывать исходя из взглядов обвинителя, а не от Рождества Христова?

Обвинитель: Я хотел только указать, что после 1989 года XX век живет уже только потайной жизнью, и я не знаю, может ли стать предметом нашего разбирательства его более поздняя деятельность. Кое-кто утверждает - хотя я не располагаю вещественными доказательствами этого, - что в последнее время он страдает болезнью Альцгеймера.

Председательствующий: Это опасный для обвинения тезис, ибо нам пришлось бы вызывать экспертов для экспертизы вменяемости подсудимого.

Суд считает, что тезис обвинения относительно самого короткого века в истории - а таковым оказался бы этот век - не может быть принят. Будем исходить из того, что предмет разбирательства - деятельность XX века на всем его протяжении до сего дня.

Прошу прокурора вызвать свидетелей обвинения. Начинаем судебное следствие.

Обвинитель: Вызываю свидетеля профессора Войцеха Рошковского, историка.

Председательствующий: Предупреждаю свидетеля об обязанности говорить правду и только правду.

Обвинитель: Характерна ли преступная деятельность тоталитарных режимов только и исключительно для нашего столетия? Считаете ли Вы, что подсудимый излечился от тоталитарных болезней или же их вирусы по-прежнему сохраняются в его организме?

Свидетель проф. Войцех Рошковский: Несомненно, тоталитаризм был преступным и уникальным явлением XX века. В более ранние эпохи он не наблюдался. Не было ни массового общества, ни технических средств, позволяющих осуществлять столь широкое порабощение целых народов. Это отличие принципиальное, но не единственное. Тоталитаризм XX века - будь то нацистский или коммунистический - затрагивал судьбы сотен миллионов людей не только во время войн, революций, общественных волнений. Тоталитаризм XX века убивал людей и в мирное время, то есть вне зависимости от ведущихся войн. Катастрофа имела место во время второй мировой войны, но с войной была связана лишь косвенно. Лагеря существовали и в мирное время. Китайская культурная революция, вышеупомянутые массовые убийства при красных кхмерах - все это происходило в мирное время.

Тоталитаризм XX века виновен в страданиях и смерти людей в результате действий, предпринятых во имя идеалов, понимаемых совершенно превратно, можно сказать, "извращенных идеалов". Идеалы XX века превратились в идеологии уничтожения, на службу которым были поставлены новейшие технические достижения. Они использовались, чтобы сеять ненависть - классовую и расовую, - чтобы извращать слова, принуждать к повиновению злу, наконец, чтобы пытать и убивать.

Более того, именно в этом вопросе подсудимый признал свою вину лишь частично. Он признался в геноциде от руки нацистского тоталитаризма, но трудно сказать, что он полностью признал свою вину в массовых преступлениях коммунизма. Еще и сегодня мы слышим голоса, защищающие коммунизм или утверждающие, что "коммунизм не поднимал руку на свободу", - я цитирую недавнее высказывание премьер-министра Франции Лионеля Жоспена. Преступления нацизма и коммунизма трудно привести к общему знаменателю, ибо явления эти различны и по времени, и по интенсивности, но не подлежит сомнению, что сегодня мы имеем дело с тоталитарной по духу фальсификацией исторической действительности.

Тоталитаризм XX века опирался на насилие и ложь. Насилие в значительной степени приостановлено, но ложь о тоталитаризме остается.

Обвинитель: Можете ли Вы назвать здесь число жертв тоталитарных режимов XX века, ибо мы судим подсудимого не только за его идейные ошибки, но прежде всего за деяния, ставшие их результатом?

Свидетель Рошковский: XX век гордится достигнутым уровнем интеллекта, техническим совершенством, распространением информации. Увы, мы до сих пор не знаем даже приблизительного числа жертв тоталитаризма XX века. Оно колеблется между 100 и 200 миллионами. Согласитесь, дамы и господа, такая ошибка недостойна века разума.

Обвинитель: Можно ли рассматривать плановое хозяйство как преступление против человечества, ведущее либо к постоянной нищете, либо просто к гибели от голода, как на Украине в 30-е годы?

Свидетель Рошковский: Экономическая сфера особенно отягощает вину тоталитарных систем XX века. Они мобилизовали резервы рабочей силы, чтобы под принуждением достичь того, что экономисты называют первичным накоплением социализма - как, впрочем, и нацизма. Этот принудительный труд был некоторое время выгодным для государства - до тех пор, пока его высшим принципом был террор. Когда необходимость в терроре для отправления власти отпала, система стала вязнуть в противоречиях. Только с помощью террора удавалось сохранить относительную рентабельность системы. Оружейные заводы в Третьем Рейхе, на которых работали рабы, и советского типа лагеря, где в огромных масштабах эксплуатировалась практически дармовая рабочая сила, продавали на Запад продукцию по рыночным ценам. Благодаря этому строилась "материальная база" социализма и нацизма. Произведенную продукцию обе системы использовали на цели экспансии, агрессии и дальнейшего истребления людей.

Обвинитель: На сколько лет плановая тоталитарная экономика затормозила развитие стран, в которых она осуществлялась?

Свидетель Рошковский: Определить это можно далеко не всегда. В 1930 году народное хозяйство Польши стояло примерно на 1015% выше, чем в Греции. Ныне национальный доход Греции превышает уровень польского почти в два раза.

Обвинитель: Спасибо, у меня больше нет вопросов к свидетелю.

Председательствующий: Защита может располагать свидетелем.

Защитник: Свидетель, занимались ли Вы научными исследованиями до 1989 года? Чем Вы занимались до 1989 года?

Свидетель Рошковский: Я занимался научной деятельностью.

Защитник: У Вас выходили книги?

Свидетель Рошковский: Да.

Защитник: Под Вашей фамилией?

Свидетель Рошковский: И под моей, и под чужой.

Защитник: Почему под чужой?

Свидетель Рошковский: Потому что публикация некоторых вещей под своей фамилией грозила очень серьезными последствиями.

Защитник: Сегодня у Вас выходят книги?

Свидетель Рошковский: Да.

Защитник: Под чьей фамилией?

Свидетель Рошковский: Под моей собственной.

Защитник: О чем это свидетельствует?

Свидетель Рошковский: О том, что сегодня есть свобода слова.

Защитник: Есть ли у Вас ощущение, что сформированная историей и людьми среда, в которой Вы сегодня живете, способствует Вашему развитию?

Свидетель Рошковский: Если говорить о настоящем времени, то возникает сомнение в том, что мы еще живем в XX веке...

Председательствующий: Суд уже высказался по этому вопросу. Прошу вас, свидетель, придерживаться этого постановления.

Свидетель Рошковский: Согласен, сегодня я чувствую себя свободным.

Защитник: Спасибо, у меня больше нет вопросов.

Обвинитель: Вызываю свидетеля профессора Барбару Скаргу, философа.

Председательствующий: Со смущением - в данном случае - напоминаю об обязанности говорить правду.

Обвинитель: Я прошу свидетеля высказаться по вопросу анонимности массы и разрушения человеческого достоинства в XX веке. Был ли человек тем самым лишен способности жить свободно и ответственно?

Свидетель проф. Барбара Скарга: Господин прокурор, Вы спрашиваете у меня про человека, а я не очень-то знаю, как о нем говорить. Что представляет собой человек сегодня, и что это вообще сегодня значит?

Мы ведь живем в научно-технический век, и это отражается на нашем понятии человека. Для ученого человек - представитель вида, для социолога - элемент общества, для врача - случай из лечебной практики, для политика - избиратель, а для экономиста - налогоплательщик или потребитель. Нет больше индивидуального человека. Есть только человек, сведенный к социальной роли.

Когда наука и техника становятся главным в истолковании мира, отдельный человек сокращается, уменьшается до размеров винтика в огромном мировом механизме и перестает что-либо значить.

Никого не интересуют страдания, желания, смерть отдельного человека. Личность исчезает, остаются только массы. На этой шахматной доске человеком можно манипулировать всеми возможными способами - как сочтут нужным великие игроки мира сего. Обычных людей, которые больше ничего не значат, можно лишать корней, переселять, можно уничтожать целые народы. Мы хорошо это знаем из истории XX века.

Значение имеют общество, нация, партия, организация. Хуже того, мы сами начинаем верить в то, что ничего не значим, и не любим отличаться от окружающей нас массы. Мы сами трудимся над потерей своей индивидуальности. Мы хотим быть как все, не быть оригинальными, ничем не выделяться. Нам не нравится инаковость, мы обожаем заурядность.

В нашем веке появился и культ личности - в свете того, что я уже сказала, это кажется невероятным парадоксом, но это не парадокс. Раз такую важность приобрело общество и чем оно больше, тем большим уважением пользуется, личности, олицетворяющие то или иное общество как его зримые символы, становятся предметом поклонения. Сталин олицетворял собой весь мировой пролетариат. Гитлер - могучую немецкую нацию. А когда этих великих идолов не стало, мир возжелал малых. От великих преступников он перекинулся на мишуру массовой культуры. Того, кто помнит энтузиазм масс на партийных сборищах, а сегодня поглядит на звезд рока и орущую в их честь толпу, где теряется индивидуальность, поразит сходство поведения.

Таким образом, индивидуальность исчезает. Индивидуальность мы не любим, элиту не любим. Иногда мы делаем исключения, но элиту не любим. А культура не существует без элиты.

Обвинитель: Для нашего процесса было бы важно услышать Ваше мнение относительно практических последствий разрушения индивидуальности. Оказывает ли это влияние на то, что преступление совершается с согласия общества?

Свидетель Скарга: Безусловно. Если личность ничего не значит, то человек перестает быть виновником, не отвечает за свои поступки. Говорят: виновато общество. Виновата школа, виновато воспитание, виновата история. Никто больше не хочет отвечать за свои поступки. Именно потому, что чувствует себя целиком и полностью подчиненным этой истории, этому обществу.

И прямо говорится: нет виновника. А в области культуры тоже говорят: нет автора. Нет ответственности, и тогда все позволено. Нет уважения к другому человеку, ибо другого можно уважать, когда сам себя уважаешь.

Обвинитель: То есть на основании Ваших слов можно безусловно утверждать, что в XX веке весьма далеко зашел процесс дегуманизации, выразившийся в массовом исчезновении чувства ответственности.

Защитник: Протестую!

Свидетель Скарга: Столь резко я бы вопрос не ставила, но эти тенденции очевидны и с ними надо вести борьбу.

Обвинитель: Спасибо.

Председательствующий: Слово предоставляется защитнику.

Защитник: Простите, что задаю этот вопрос, Вы ведь занимаетесь и преподавательской деятельностью...

Свидетель Скарга: Да.

Защитник: Довольно давно?

Свидетель Скарга: Уже довольно давно...

Защитник: Ваши ученики были личностями? Или это была масса?

Свидетель Скарга: Есть старая польская поговорка: "Исключения подтверждают правило".

Защитник: Но формируют ли наше будущее эти исключения?

Свидетель Скарга: Мне бы хотелось, чтобы мои ученики формировали наше будущее, но как раз они мало что могут сказать в массе.

Защитник: Недавно - год тому назад [во время паломничества Папы Иоанна Павла II в Польшу] - на краковских Блонях под проливным дождем собрался миллион людей. Что это было масса или личности, пришедшие ради того, чтобы пережить нечто каждый индивидуально?

Свидетель Скарга: Вы, господин адвокат, задаете мне трудный вопрос. Я никогда не бываю уверена в том, насколько все это искренне и как эти люди повели бы себя, если б перед ними стоял Пресли. Я надеюсь, что им не все равно, что, может быть, многим из них не все равно. Но как обстоит дело в массе?

Защитник: Вы уверены?..

Свидетель Скарга: Я не уверена! Я свидетель, но не могу судить о том, что творится в человеческих душах.

Защитник: Спасибо, у меня больше нет вопросов.

Председательствующий: Есть ли у обвинителя другие свидетели?

Обвинитель: Да, господин председатель, у меня еще несколько человек. Вызываю свидетелем священника, профессора-физика Михала Хеллера.

Господин председатель и достопочтенные присяжные заседатели, Вы, очевидно, хотели бы узнать, насколько свидетель компетентен...

Свидетель свящ., проф. Михал Хеллер: Я римско-католический священник...

Обвинитель: Сегодня это не предмет обвинения...

Свидетель Хеллер: ...занимаюсь наукой - теоретической физикой, релятивистской космологией, философией, философией науки.

Обвинитель: Одним словом, Вы ориентируетесь в положении науки в XX веке?

Свидетель Хеллер: Надеюсь, да.

Обвинитель: Часто можно услышать, что весьма развитый на вид в научном плане XX век одновременно науку уничтожал. Каково Ваше мнение по этому вопросу?

Свидетель Хеллер: Господин председатель и достопочтенные присяжные заседатели, я хотел бы начать с субъективного признания: я люблю XX век, поскольку это мое время. С тем большей болью я буду говорить о том, о чем меня попросили сказать.

У своего предшественника, XIX столетия, XX век, конечно, мог многому научиться. Но между ними существует огромная разница: XIX век был веком ученых, XX - век научных работников. Сегодня гиганты тонут в море серости и заурядности, причем наделенных амбициями сверхгигантов.

И вот мы вступили в этот век, имея огромные достижения, но что произошло? Немедленно появились теории, провозглашающие, что наука - это всего лишь множество соглашений, а затем - что ее надо свести к множеству чувственных ощущений. Конвенционализм и позитивизм несли много важного и ценного, но настолько смешанного с чепухой, что стали успешным средством оглупления людей. Любой ученый и даже рядовой научный работник, занимающийся своей специальностью, обязан отдавать себе отчет в том, что главные тезисы неопозитивизма - это набор чепухи.

Эти системы тяжким бременем легли на наше столетие, внушив людям метафизику, согласно которой любая метафизика - вздор. Так обстояло дело в одной части мира. В другой его части XX век избрал совершенно иную стратегию - откровенной лжи и террора. Утверждалось, что наука поддерживает набор лозунгов, называемый диалектическим материализмом. Его насильно вдалбливали людям. Того, кто отваживался думать иначе и был настолько неосторожен, что это обнаруживал, ликвидировали. Не так давно один из советских - ныне российских - ученых сказал, что завидует нам, имевшим инквизицию: она созывала хоть какой-то суд, а в Советах провинившегося просто ставили к стенке.

Зло характеризуется тем, что оно иррационально, что оно не хочет считаться со структурой действительности, поэтому раньше или позже - к сожалению, слишком часто позже - оно не может не рухнуть. В 70-е годы строгий позитивизм перестал господствовать. Вскоре после этого рухнула и система коммунистической лжи и террора. Казалось, наконец-то мы сможем вдохнуть свежего воздуха, жить в атмосфере свободы и ответственного, то есть критического, мышления. И что же произошло? Воцарилось новое, еще более изощренное, чем прежде, хитроумие. Свобода мышления? Ну разумеется! Но прежде всего надо освободиться от внутренних ограничений. А что ограничивает человека больше всего? Логика, которую придумали ученые Нового времени. Значит, долой логику, долой самодисциплину, долой современность, теперь мы создадим свои новые времена - постсовременность. Эта бацилла уже распространяется.

XX век унаследовал от своих предшественников вопросы, которые привели к величайшим открытиям. Но я часто спрашиваю себя: а что мы передадим своим потомкам? Не будет ли это попросту информационная жвачка, хоть и в упаковке высоких технологий?

Обвинитель: XX век использовал науку и технику в целях убийства. Что Вы могли бы сказать нам об изобретениях, которые были прямо использованы как оружие массового поражения или инструмент геноцида?

Свидетель Хеллер: О том, что преступления стали индустрией, а индустрия есть результат технологии, которая, в свою очередь, есть продолжение науки, говорили уже другие свидетели. Мне бы не хотелось своими рассуждениями разводить важность их показаний. Хочу только обратить внимание на связь двух вещей: технологии преступления и псевдофилософского манипулирования наукой. Одно без другого невозможно, даже, я бы сказал, манипулирование наукой - это условие технологии преступления.

Обвинитель: Потому что сегодня в науке ценится скорее эффективность, нежели истина? А эффективность можно купить, и не только за взятку, но, например, за бюджетные средства...

Свидетель Хеллер: Дешевле внушить, чем купить.

Обвинитель: Итак, специфика XX века заключается в том, что ему удалось, в том числе и с помощью науки, создать технологию, которая позволила ему осуществлять куда более интенсивные, чем в предшествующие столетия, преступные действия...

Защитник: Протестую! Господин председатель, я просил бы, чтобы свое мнение высказывал свидетель, а не обвинитель выдвигал свои тезисы.

Председательствующий: Упрек справедливый. Прошу обвинение сформулировать вопрос.

Обвинитель: Итак, существует ли связь между политическими и финансовыми средствами, которые оказывают влияние на науку, и использованием науки в преступных целях?

Свидетель Хеллер: Такая связь, разумеется, существует. С одной стороны, чтобы заниматься наукой, особенно с применением сегодняшних, технологически высокоразвитых, средств, требуются огромные финансовые затраты. Это, естественно, создает возможность покупать ученых. Но открывается и еще одна возможность, которой не могло быть в предыдущие столетия. Для решения крупных исследовательских задач, таких как, например, создание атомной бомбы, требуется труд огромного коллектива. Одно звено, выполняющее часть программы, может быть совершенно не в курсе того, что делают другие и чему предмет исследований будет в конце концов служить. Тут для тех, кто имеет власть и деньги, и открывается возможность манипулировать учеными, которые даже знать не будут, что они делают.

В некоторые периоды данного столетия мотивом манипуляций была идеология и желание захватить власть над миром. Сегодня таким мотивом чаще всего является прибыль.

Обвинитель: Спасибо, у меня больше нет вопросов.

Председательствующий: Прошу защитника задавать вопросы.

Защитник: Кто из ученых станет символом XX века? Доктор Менгеле или Эйнштейн?

Свидетель Хеллер: Несомненно, Эйнштейн...

Защитник: Свидетель, Вы говорили о достижениях науки. Существует ли такой парадокс: чем больше мы узнаем, тем глубже ощущение тайны? Чем больше мы знаем, тем больше алчем абсолюта?

Свидетель Хеллер: Это зависит от того, кого понимать под "нами". Если Вы, господин адвокат, имеете в виду специалистов, элиту - как сказал предыдущий свидетель, - то, безусловно, смирение возросло, ощущение тайны - по крайней мере, можно осмелиться на такое статистическое утверждение - тоже. Но если мы имеем в виду массы, о которых также говорил предыдущий свидетель, - то, по-моему, нет.

Тут я дополнительно обвинил бы XX век в манипулировании. Сегодня СМИ изображают науку плоско, упрощенно, зачастую карикатурно. Они сводят ее к чисто сенсационным достижениям. А это, несомненно, не способствует росту смирения и ощущения тайны.

Защитник: Последний вопрос. Как Вы думаете, до конца ли использована мощная, накопленная XX веком энергия, способная нас уничтожить? Нажата ли последняя кнопка?

Свидетель Хеллер: Если бы так, нас бы тут не было...

Защитник: Спасибо, у меня нет больше вопросов к свидетелю.

Обвинитель: Вызываю свидетеля Рышарда Капустинского.

Председательствующий: Напоминаю свидетелю о его обязанностях.

Обвинитель: Свидетель, Вы путешественник и писатель. Наблюдая преступную деятельность подсудимого в масштабах планеты, Вы часто обращали внимание на несправедливое распределение благ, которое допускал подсудимый.

Свидетель Рышард Капустинский: Господин председатель! Если мы представим себе соотношение сил и линий напряжения на нашей планете в форме креста, то во второй половине XX века до недавнего времени доминировало горизонтальное плечо этого креста, то есть отношения Восток - Запад. Соперничали друг с другом две большие концепции и два больших противоборствующих лагеря. По одну сторону был лагерь демократии, а по другую - не вдаваясь в подробности, лагерь диктатуры. Эта линия конфронтации рухнула десять лет тому назад. Но обострилась, приобрела силу и значение совершенно новая линия конфронтации - между Севером и Югом, между бедными и богатыми. Ибо мы живем на планете, на которой рядом друг с другом существуют две цивилизации: цивилизация развития и цивилизация выживания.

Когда человечество вступило в XX век, население планеты составляло полтора миллиарда человек. В течение ста лет это число возросло в четыре раза и сегодня составляет 6 миллиардов человек. И эти миллиарды пользуются благами мира сего весьма неравномерно.

Мир - очень несправедливое место. И эта несправедливость постоянно обостряется. Парадокс прогресса в XX веке состоит в том, что чем больше мир развивается, тем больше становится неравенство в дележе достижений этого развития. Само по себе развитие становится двигателем несправедливости. Доходы тех 20% человечества, у которых заработки самые высокие, в 1960 году, то есть примерно в середине нашего столетия, были в 30 раз выше доходов тех 20%, у которых заработки самые низкие, а сегодня, в конце столетия, они выше в 83 раза. Разница средней продолжительности жизни между человеком, родившимся в развитой и богатой стране, и человеком, родившимся в нищей стране, составляет 25 лет. Любому, кто родился в богатой стране, заранее подарено на 25 лет жизни больше.

Неравенство отражается в любой сфере. Например, медицинские фирмы, находящиеся в руках крупных концернов, главным образом, американских, с 1980 года по сей день выпустили на мировой рынок 1230 новых лекарств. Из них всего 14 наименований предназначены для предотвращения тропических болезней, а ведь тропическими болезнями болеют три четверти человечества.

Сегодня проблемой является не только голод, о котором упомянул в своей речи обвинитель. Сегодня в мире, парадоксальным образом, господствует перепроизводство продовольствия. Продовольствия сегодня в мире столько, что можно было бы прокормить 120% сегодняшнего населения Земли. Проблема - в распределении продовольствия.

Сегодня на Земле живет миллиард людей, не имеющих работы вообще или работающих время от времени. Миллиард людей, которые, собственно говоря, не знают, что с собой делать. Через семь лет в мире будет 700 миллионов молодых людей в возрасте от 15 до 24 лет без всякого будущего, так как они родились в трущобах, в деревнях, лишенных еды и воды. Что делать с 700 миллионами молодых людей, обладающих энергией, волей к жизни, для которых нет места в мире? Никто не в состоянии дать ответ.

Мы же все чаще уходим от этой темы, ибо неспособны найти ответ. У нас нет международных учреждений, способных принять этот вызов. Возникла ситуация, которую превосходит и наше воображение, и наши возможности реагировать.

Электронная революция объединила нас в одну человеческую семью. Из глобальных СМИ мы будем узнавать о самой главной проблеме современного мира: богатые становятся все богаче, а бедные - все беднее.

Обвинитель: Обвинение внимательно и с пониманием выслушало все, что свидетель хотел нам сказать. Но я хотел бы заострить внимание на нескольких затронутых Вами вопросах. Считаете ли Вы, что конфликты, о которых шла речь, по своему масштабу и качеству присущи исключительно XX веку?

Свидетель Капустинский: Да, они характерны для XX века, причем в различных отношениях. Но сначала я, хоть и являюсь свидетелем обвинения, хочу сказать о величайшем достижении подсудимого, деятельность которого полна парадоксов. Самое большое достижение XX века - ликвидация в мире колониальной зависимости. При сравнении двух карт мира - начала и конца XX века - мы увидим на первой всего несколько независимых стран, остальное - это мир порабощенный и зависимый. В конце нашего века мы увидим карту, где практически весь мир свободен. Конечно, существуют разные формы порабощения, разные формы зависимости, но формально, с легальной точки зрения, впервые в своей истории человечество как целое стало субъектом истории.

Обвинитель: Стало ли оно благодаря этому счастливее?

Свидетель Капустинский: Не все стали счастливее, но появились шансы, до тех пор неведомые. Принципиальная ошибка и огромное недоразумение заключались в том, что до сих пор прогресс оценивался на основе валового национального продукта, то есть подсчитывались сухие показатели экономического роста. Сегодня мы переходим к совершенно новому способу измерения уровня прогресса в мире. Впервые мы ввели в расчеты гуманистический фактор.

Обвинитель: Означает ли это, что, пока не вводились эти гуманистические факторы, XX век нес ответственность за создавшееся положение?

Свидетель Капустинский: Да, конечно. Считалось, что для того, чтобы утверждать, что все общество прогрессирует, что ценность человеческой жизни прогрессирует, достаточно построить столько-то фабрик, дорог, зданий. Оказалось, что это не так. Можно строить фабрики, а при этом общество будет жить в нищете.

Обвинитель: Из Ваших показаний следует, что рамки обвинения можно расширить, ибо XX век оставляет нам в наследство не только ужасающую нищету, но и впустую растраченный человеческий капитал. Это верный тезис?

Свидетель Капустинский: Тезис верный в таком смысле: вот вся человеческая семья получила независимость и хотела бы развиваться. Сегодня повсеместно происходит так называемая революция упований - "revolution of expectations". Ее раздувают СМИ, которые подсовывают нам только образцы потребления. Трагедия в том, что СМИ, широко популяризируя образцы бурного потребления, отнюдь не популяризируют образцы труда. Бурное потребление в отрыве от трудовой деятельности. Поэтому люди не понимают, отчего у других все, а у них ничего...

Обвинитель: Эти механизмы создал XX век?

Свидетель Капустинский: Средства массовой информации появились в XX веке.

Обвинитель: Значит, за создание таких условий, при которых возможна несправедливость, несет ответственность XX век?

Свидетель Капустинский: Это результат ошибочного мышления и следствие расхождения интересов. Человечество испытывало нужду на протяжении тысячелетий. Исключения были, но человечество как вид было бедным. Лишь за последние века возник такой многочисленный зажиточный слой. Численность его возросла примерно до 20% всего рода человеческого и на этом остановилась.

Обвинитель: Человечество в конце XX века стало более несправедливым?

Свидетель Капустинский: Более несправедливо разделенным - вот его главная черта.

Обвинитель: Спасибо, у меня больше нет вопросов. Передаю свидетеля в распоряжение защиты.

Защитник: Действительно ли мир был когда-либо более справедливым, чем сейчас?

Свидетель Капустинский: Масштаб явлений - вот в чем принципиальная разница. В начале XIX века человечество насчитывало едва лишь полмиллиарда человек. Мир и тогда был несправедливым, но иным был масштаб. Нас сегодня поражает размах, поражает тот факт, что нет возможности сделать миллиарду людей прививки против ужасных болезней, которые им угрожают. У нас нет таких технических средств. Мы никогда не оказывались перед лицом сравнимых по размаху явлений, превосходящих не только возможности справедливого распределения, но и наше воображение.

Мы не можем себе представить, как живут в бедных странах. Это иные цивилизации, у которых свой собственный ритм жизни. Они не располагают собственными средствами, которые позволили бы им перейти на сторону "цивилизации созидания". Они остаются в "цивилизации выживания", монотонной, точно такой же, как сотни лет тому назад. Недавно в Уганде я жил в хижине, где кухню составляли просто-напросто три камня. Я потом задумался: откуда же я заранее знал, что это именно кухня? А знал я это из учебника археологии, в котором были показаны раскопки в тех местах, где люди жили пять или десять тысяч лет тому назад. Попробуйте представить себе жизнь людей в мире, в котором ничего не изменилось за пять или десять тысяч лет. Вырвать их из этого состояния - вот величайший вызов, брошенный человечеству, всем нам.

Защитник: Разве само то, что мы осознаем эти беды, не вытекает из благодеяний XX века?

Свидетель Капустинский: XX век - век противоречий, классический пример ситуации, при которой добро порождает зло, а зло порождает добро. Это один из важнейших моментов опыта XX века: мы знаем, что добра от зла не отделить.

Были найдены лекарства от болезней, от которых раньше умирали в массовом порядке. Антибиотики, прививки от полиомиелита, холеры и т.п. Это тоже достижения XX века. Люди живут: как живут, так и живут, - но живут.

Защитник: Правда ли, что члены человеческой семьи в XX веке как никогда близки друг другу?

Свидетель Капустинский: И да и нет - вот опять типичное для XX века противоречие. С одной стороны, совершилась революция в средствах связи, которая, с технической точки зрения, привела к сближению очагов человечества. Археологические раскопки, проводившиеся там, где люди жили 2030 тысяч лет назад, показывают, что человечество состояло из малых групп, человек по 30: именно столько людей могло прокормиться в данной среде. Поскольку планету покрывали непроходимые леса, большинство людей рождались, жили и умирали уверенными, что 30 человек - это и есть весь мир. Так формировалось наше сознание. Электронная революция, совершившаяся в последние годы, во-первых, затронула не всю планету, а во-вторых, вызванное ею сближение довольно поверхностно. Связываясь друг с другом при помощи новой техники, мы обнаруживаем, что, в общем-то, нам нечего друг другу сказать. Нет связи между культурами, и это тоже серьезная проблема, ибо мы обречены жить в многокультурном мире.

Первый контакт культур - контакт неприязненный. Первый человеческий рефлекс в столкновении с чужим всегда враждебен. Если какие-то, например, политические, структуры закрепляют этот рефлекс в форме национализма, он приобретает черты стереотипа.

Недавно я вернулся из Индии. Население Индии превысило миллиард человек. Я ездил по стране высокой культуры и думал: тут никто не слышал о существовании Баха, Моцарта или Данте, тут никто не знает нашей культуры. Мы тоже об их культуре ничего не знаем. Мы живем в многокультурном мире, очень мало зная друг о друге.

Защитник: Эта дистанция сокращается?

Свидетель Капустинский: Ошибка пропаганды, идущей через СМИ, состоит в смешении понятия "Европы" или "развитого мира" с миром в целом. Нам кажется, что все как в рекламе: "Весь мир катается на лыжах "Олимп"!" А фактически на лыжах "Олимп" катается крохотная доля человечества. Мы говорим: "Весь мир подключен к Интернету", - в то время как доступом к Интернету обладает 2% человечества. Такова действительность.

Защитник: Можете ли Вы припомнить, чтобы когда-либо прилагались такие огромные усилия по оказанию помощи нуждающимся?

Свидетель Капустинский: Эти усилия скорее снижаются, чем возрастают, и сегодня это уже остаточная форма. В 60-е годы, когда шел процесс деколонизации, ООН приняла резолюцию, согласно которой развитые страны были обязаны выделять один процент валового национального дохода на помощь странам Третьего мира. Сегодня, спустя почти 40 лет, даже в тех странах, которые больше всего жертвуют, этот вклад составляет едва 0,17%.

Защитник: Таким образом, мы сознаем, что существуют диспропорции в богатстве и бедности, обжорстве и голоде. Однако разве не является достижением невероятный технический и экономический прогресс, достигнутый хотя бы частью человечества? Если бы не он, то разве мы сегодня вообще задавались вопросами о шансах для бедных?

Свидетель Капустинский: Нет институтов, нет механизмов справедливого распределения земных благ. ООН этой роли не выполняет. Есть много примеров индивидуального самопожертвования: существуют "Врачи без границ", другие гуманитарные и неправительственные организации, но их деятельность и возможности охватывают лишь малую часть потребностей. Надо также не забывать, что у помощи два аспекта: временно людям помогают, но, так как международная помощь доставляется только в города, туда уходят люди из сельской местности. На окраинах городов возникают гигантские лагеря беженцев, которые живут уже только за счет этой помощи. Они больше никогда не вернутся к себе домой. Покинутых ими деревень уже нет, канализационные системы завалены, скот пал... Вдобавок чаще всего на этих территориях идет та или иная гражданская война. Беженство становится для этих людей единственной доступной формой жизни. Когда помощь прекратится, они погибнут. А это случается часто.

Защитник: Однако могут ли технические и экономические достижения XX века способствовать уменьшению страданий?

Свидетель Капустинский: Должны. Но структура распределения богатств такова, что очень сложно что-либо радикально изменить.

Защитник: Благодарю. У меня вопросов больше нет.

Обвинитель: Вызываю свидетелем Анджея Вайду, режиссера.

Свидетель Анджей Вайда: Надеюсь, господин председатель, Вы не потребуете от меня, простого кинорежиссера, говорить правду и только правду. А то у меня и моих великих предшественников: Свифта, Гоголя и других - не останется работы.

Хотя я свидетель обвинения, но попробую защитить век, в котором я жил. Несмотря на все представленные здесь обвинителем и свидетелями преступления и бедствия, которые принес с собой XX век, я должен признаться, что жил в мире людей, которые как свидетели этого века сумели достойно устоять перед его испытаниями. Если перед нами сидит Марек Эдельман, давший отпор всему ужасу, через который ему пришлось пройти, если Рышард Капустинский сумел так проницательно поставить диагноз болезням XX века, то, думаю, XX век был прожит не зря.

Я думаю, что и прежде бывали великие бедствия. Когда я был начинающим режиссером, у меня открылась язва двенадцатиперстной кишки, и я гордился этим, ибо мне сказали, что это болезнь мыслителей. Позже я узнал, что бушмены тоже страдают язвой, так как постоянно живут в стрессе. Я боялся, что зрители не придут в кинотеатр, а они боятся, что какая-нибудь обезьяна прыгнет им на спину. Так какая разница? Болезнь одна и та же. Думаю, что многие бедствия, многие драмы и трагедии XX века были известны и прежде. А родись я рабом в древнем Риме, разве у меня было бы больше возможностей, чем в XX веке?

XX век, при всех своих бедствиях, открыл перед нами огромные возможности. У меня, вероятно, поверхностное образование, но я помню утверждение, что сила действия равна силе противодействия. Если сила действия в XX веке была такой, какой ее представили обвинение и свидетели, то и сила противодействия, должно быть, чего-то стоит. Марек Эдельман, Барбара Скарга, Рышард Капустинский пытаются не только понять мир, но и противостоять ему.

Здесь говорилось, что публика, приходящая в кинотеатр, представляет собой массу, которой легко управлять, но если это так, то именно потому, что герои кинофильмов - выдающиеся личности. Видимо, у массы существует искренняя жажда исключительности. Может быть, не следует требовать большего во времена, когда все друг о друге все знают. Возможно, как только что сказал Рышард Капустинский, нам бывает нечего сказать друг другу, но прежде даже и такой связи - а, значит, и шансов договориться - не было.

Я думаю, что наш век, несмотря на все его преступления, ложь и обман, все же позволил нам многое понять. Поэтому у меня есть ощущение, что мы вступаем в XXI век с надеждой.

Обвинитель: Это очень интересно, но встает вопрос: не возникали ли все достижения человечества в XX веке в противостоянии с теми испытаниями, которым он нас подверг?

Свидетель Вайда: Одно с другим связано. Бедствия и трагедии высвобождали силу в художниках, ученых, которые пытались им противостоять.

Обвинитель: Вера в искусство - это прекрасно. Но ведь выдающиеся представители искусства часто служили аппарату власти, а прекрасные формальные достижения служили развращению людей. Каково Ваше мнение по этому вопросу?

Свидетель Вайда: Это правда. Конечно, многие художники сделали свой выбор, встав на сторону зла, но попробуем посмотреть на них как на людей, которые верили, что мир должен становиться лучше... Из XX века мы вынесли убеждение, что технический прогресс будет приближать нас к свободе, что средства связи освободят нас от предрассудков. Я это убеждение вынес из школы, из церкви, из своей семьи. Слушая Рышарда Капустинского, я задумался: откуда я знаю все эти диагнозы? Где меня этому уже учили? А это было на уроках марксизма. Мы верили, что найдутся способы излечить мир. Так что если я отношусь с некоторым пессимизмом к наступающему веку, то только потому, что, к сожалению, некоторые вещи мы уже испробовали и знаем, что они не могут быть успешными.

Обвинитель: Вы хотите сказать, что XX век - печальный век, столетие проведенных в жизнь и тем самым загубленных надежд?

Защитник: Протестую!

Председательствующий: Это был не вопрос, а подсказка. Прошу Вас иначе сформулировать вопрос.

Обвинитель: Свидетель, считаете ли Вы, что XX век был веком загубленных надежд?

Свидетель Вайда: Нет, с этим я не могу согласиться.

Председательствующий: На судебном языке в такой ситуации говорится, что обвинитель добился ответа.

Свидетель Вайда: Мне не хотелось бы, чтобы в данном случае прав оказался обвинитель. Потому что очень многие сознательные люди, а я думаю, что именно о них тут главным образом идет речь, трудились над тем, чтобы человечество избежало тех бедствий, которые на нас обрушились. А раз такое случилось, видимо, была в этом какая-то необходимость. Эйзенштейна, создававшего фильмы для Сталина, и других, снимавших фильмы в то время, отнюдь не обязательно считать виновными в преступлениях сталинизма. Я думаю, многие из них верили, что этого можно избежать. Сегодня все стали очень осторожными. Сегодня никто ни в чем не хочет участвовать, поскольку мы обожглись на коммунизме или на гитлеризме.

Обвинитель: Вы сказали, что сознательные люди, тем не менее, подчинились исторической необходимости. Значит ли это, что они отказались от свободы? Существует ли какой-то разрыв между свободой и осознанностью?

Свидетель Вайда: Нет. Но они думали, что свобода - это осознанная необходимость.

Обвинитель: Выходит, Вы согласны с тем, что эти мыслящие люди были "уязвлены Гегелем"?

Свидетель Вайда: Я никогда не читал Гегеля, но тоже был уязвлен.

Обвинитель: Может ли быть великим дело, которое приводит к массовому уничтожению?

Свидетель Вайда: Наверное, нет. Не следует защищать тех, кто принимал участие в преступлении, но я думаю, что все-таки нужна снисходительность кое к кому из живших в те времена. Тотальное осуждение заведет нас, к сожалению, не в ту сторону.

Обвинитель: Я так понял - поправьте меня, если я понял неверно, - что Вы разделяете мнение, будто следует проявить снисходительность к людям как личностям, отделяя их от системы? Верно?

Свидетель Вайда: Я так думаю.

Обвинитель: А предмет обвинения, то есть деятельность XX века, - ближе к тому, что мы называем системой?

Свидетель Вайда: Это верно, поэтому я восхищаюсь всеми, кто в этот трудный век пытался противостоять злу, даже если не отказывался от участия в том, что пробуждало в них пусть иллюзорную, но все-таки надежду.

Обвинитель: Спасибо, у меня больше нет вопросов.

Защитник: У меня совсем немного вопросов к свидетелю. Спасибо за прекрасное выступление. Я хотел бы только задать вопрос, касающийся области, в которой так прекрасно работает свидетель. Сто лет XX века - это и сто лет кино. Считаете ли Вы, что те выразительные средства, которые выработал кинематограф, дают нам возможность лучше узнать друг друга и познать действительность?

Свидетель Вайда: Безусловно. Хотя свидетель Рышард Капустинский объяснил мне, что это касается только небольшой группы, примерно 20% человечества. Но я не знаю, можем ли мы, кинематографисты, взять на себя ответственность за то, что наше искусство не выходит за рамки этих 20%.

Защитник: Большое спасибо, у меня больше нет вопросов.

Председательствующий: Благодарю Вас. Обвинение представило всех своих свидетелей. Прошу Вас, господин адвокат, пригласить свидетелей защиты.

Защитник: Вызываю свидетеля защиты Марека Эдельмана, врача.

Свидетель Марек Эдельман: Беспощадность, которую проявил здесь прокурор, якобы должна доказывать, что не только мир ужасен и ХХ век ужасен, но и неизвестно, долго ли выдержат те, кто живет ныне. Мы, кстати, тоже! Прошу заметить: судебное заседание длится уже три часа! Поэтому буду краток.

Картина, нарисованная прокурором и свидетелями обвинения, - чистый апокалипсис. Полагаю, что эта картина тенденциозна и фальшива. Да, был фашизм, был коммунизм, убиты миллионы людей - но кто все это сделал, господа? Это сделали люди! Ни польские гэбэшники, ни энкавэдэшники с неба не свалились, ни Господь Бог, ни дьявол их сюда не посылали!

Что значит строй? Что значит система? Систему и строй создают люди! Обвинитель говорит, что система убивает человека, но я напомню, что сперва другой человек создал систему. Вот в чем ошибка обвинения! Неправда, будто человек ни в чем не виноват, а система, которая с неба упала, взяла людей за шиворот, и они отдали себя на закланье. Все это сотворили люди! Так отвечал Блюм, когда кто-то сказал ему, что концлагеря создали немцы. Он возразил: "Нет, это уготовал человек человеку". То же и с коммунизмом. Я бы очень просил не делать из человека неженку, младенчика, который охотней всего полеживал бы себе в конверте для новорожденных.

Надо помнить и о том, что этот век, помимо гитлеризма, фашизма, коммунизма и чудовищной гекатомбы трупов, которую он сам допустил, имел также иное обличье. Кто из вас, господа, помнит о Ганди? С него начались - в ХХ веке! - права человека. И вот вам - миллиардная страна с демократическим правлением! Там больше нет голода, хотя в XIX веке в Индии умирали от недоедания. А Америка? Было рабство, куклуксклан, убивали негров. В ХХ веке Трумэн посадил негритенка в автомобиль, приставил двух солдат для охраны, и это было начало конца сегрегации!

А Южная Африка? Я был там! В Кейптауне - в Йоханнесбурге этого пока еще нет, - но в Кейптауне белые парни и чернокожие девушки целуются у всех на глазах! Разве это не перемена? Разве это не прогресс? Разве это поражение ХХ века?

Тут кто-то плохо отзывался о медицине. Но почему в Индии живет столько людей? Да потому, что международные организации привезли вакцину против оспы. А во сколько раз уменьшилась заболеваемость проказой в Африке? Так что я вас умоляю: без апокалипсиса!

После войны родилась организация, над которой все смеются, - она называется ООН. Ничего она поделать не может, но в 1946 году принимает Всеобщую декларацию прав человека. Годами у нее ничего не выходит. Можно убивать, потому что ООН все равно ничего не сделает. Вот люди друг друга и убивают.

(Тут я вам еще раз напомню, что человек - дурное учреждение. Господь Бог сотворил его прескверно, дал ему слишком мало серого вещества - в этой коробке всего шесть миллиардов клеток, и потому человек так плох. К счастью, места там много, так что, быть может, следующая мутация окажется более удачной.)

Но вдруг что-то изменилось. Милошевич, как многие до него, убивал албанцев, пока не пришли войска - американские, польские, и они не позволяют убивать. Фашизм понимает только силу, и иногда, в защиту человека, надо ему эту силу показать. Вы тут же воскликнете: а почему этого не сделают в Чечне? Но что именно надо сделать? Сбросить атомную бомбу на Россию? Увы, не всех еще можно защитить.

Мир не устремится вперед и выше, потому что история идет зигзагами. Будет то немного лучше, то немного хуже, как со всякой болезнью. Сразу не вылечишься: немного вверх, немного вниз, а в конце - либо так, либо так.

Но вы должны помнить, что то, каков мир, на 90% зависит не от господина Гитлера и не от господина Сталина, а от каждого гражданина. Потому что даже если в Ленинграде не было хлеба, это еще не повод, чтобы тысячи людей из Красной армии шли и убивали людей на Украине. И все же агрессия - фундаментальная черта всякого человека. Прошу об этом помнить. Это генетически врожденная, атавистическая черта. И очень трудно ее уничтожить - что в ХIХ, что в ХХ, что в ХХI веке.

Но то, что произошло в Косове, на Тиморе, в Руанде, когда французы приехали спасать уничтожаемых тутси, - это наше будущее, хотя наступит оно не вдруг. Однако таков будет ХХI век: социальный, человечный. Вот все, что я хотел сказать.

На вопросы отвечать отказываюсь.

Председательствующий: В данном случае суд не станет накладывать штраф. Благодарю Вас, свидетель.

Защитник: Вызываю свидетеля защиты Антония Либеру, писателя. Свидетель, как бы Вы определили психическое состояние обвиняемого?

Свидетель Антоний Либера: Господин председатель, с точки зрения отдельного человека, или лучше - человеческой личности, достижения обвиняемого ХХ века предстают в не слишком выгодном свете. В ХХ веке преобладает дело разрушения. У немногочисленных благодеяний, таких как прогресс в медицине или электрификация, облегчающая жизнь, всегда есть обратная сторона. Эти благодеяния не уравновешивают зла, накопившегося на счету века. Число и масштаб преступлений, насилия, страданий и бед, причиненных человечеству, неизмеримо больше, а стало быть, все склоняет нас к тому, чтобы сказать: виновен.

Но, если мы говорим "виновен" и намереваемся осудить, если в идеях, поступках и деяниях обвиняемого мы видим больше зла, следует поставить вопрос о его вменяемости. Сознавал ли он по крайней мере, что он делает и что с ним происходит? Я ходатайствую о том, чтобы, если удастся дать утвердительный ответ на этот вопрос, признать его существенно смягчающим обстоятельством, хотя, на первый взгляд, это похоже на парадокс. Но подумаем: что в человеке мы привыкли ценить выше? Слепую волю, природу, инстинкты и влечения - или самопознание, культуру, сознание греха и запрета? Если второе - то нам будет ближе даже величайший злодей, все-таки знающий, что есть законы и нормы и что некоторые вещи как таковые дурны, нежели неопасный, по крайней мере - пока, субъект, который понятия не имеет ни о каких правилах и вообще живет в мире вне добра и зла.

В чем же в данном случае выражается такое сознание? Где искать его проявления? Что о нем свидетельствует? В случае обвиняемого такая область - искусство. Особенно словесность в широком смысле слова. Во вдохновенных произведениях словесности, независимо от их рода, будь то стихи, проза или все виды публицистики, человек множеством способов и на разных уровнях живописует себя, создавая свой автопортрет. Он пытается уловить, кто же он такой на данном этапе развития, явить истину о себе. Так было с начала нашей цивилизации. И именно такую роль выполняют величайшие произведения, возникшие на Земле. Человек исповедуется в них, каким он видит себя на фоне земли и звезд.

Обвиняемый и тут нагрешил невероятно. Его величайшие прегрешения: массовая культура, коммерциализация искусства, заключение пакта с мамоной, льготные тарифы. Ни один из его предшественников не породил столько безвкусицы, столько шарлатанских бредней и бессвязного лепета, ни один до такой степени не расшатал критериев оценки и не разрушил иерархий. И тем не менее в этой горе кича и бездумно радостного творчества, в этих Гималаях бумаги, которую он испещрил типографскими литерами, можно отыскать вещи не просто ценные, но и под стать давним шедеврам.

То, что кажется мне особенно ценным и замечательным, то, что выполняет роль той самой совести или сердца, нашло выражение в творчестве по крайней мере пяти певцов. Быть может, именно у них полнее всего. Первый и старший среди них - это гигант, Томас Манн, в данном контексте - автор по меньшей мере трех произведений: романов "Волшебная гора", "Иосиф и его братья" и, наконец, "Доктор Фаустус". Затем некто совершенно иной, причем во всех отношениях: талантом, личностью и жизненными позициями, - снедаемый болезнью Франц Кафка, автор "Процесса" и "Замка". Затем Томас Стернз Элиот, метафизический поэт, автор, в частности, таких поэм, как знаменитая "Бесплодная земля" и "Полые люди". Далее - гениальный Джеймс Джойс, визионер и реалист, мученик памяти и стиля, мастер слова и художник с абсолютным слухом, автор великого романа "Улисс". И, наконец, младший среди них и в то же время, быть может, последний из рода титанов - то есть максималистов, понимающих творчество как исполнение миссии, назначенной судьбою, - писатель тихий и скромный, сторонящийся мирской суеты, сосредоточенный исключительно на выражении того, что говорит ему внутренний голос, молчаливый Сэмюэль Беккет, автор по крайней мере двух пьес, имеющих символическое значение: "В ожидании Годо" и "Конец игры".

Что объединяет этих пятерых певцов? Почему именно они? Каков общий знаменатель названных здесь произведений? Во-первых, все они наследуют великим мифам человечества: иудеохристианским, греческим, западноевропейским, - а при этом (и в то же время в силу этого) поднимают вопросы первостепенной важности, обращаются к вещам безусловно основополагающим, таким, как начало начал человека и его предназначение, смысл человеческой истории, суть существования, наконец, трансцендентность и идея спасения. Во-вторых, похоже, все они ощущают, что находятся в конце пути, перед некоей гранью, что нечто исчерпано и в эстетическом смысле возможна только пародия. Пародия, а значит, возвращение на почву обыденности, словно спуск к исходной точке с высот архетипов. В лучшем случае это замыкается круг, хотя и нет перспективы разомкнуть его заново. Этот отчетливый апокалиптический тон всем им присущ. Наконец, в-третьих, все они сходным образом толкуют причины такого положения вещей. Похоже, что истоки кризиса культуры и взрыва хаоса они усматривают в эмансипации разума, в медленном, но последовательном отходе от священного, в увлечении природой и непреодолимом желании разгадать ее тайны. При этом они не судят, ошибочно это было или нет и был ли вообще какой-то выбор. Они констатируют, что так случилось, констатируют, каковы последствия этого. В их произведениях слышен плач и издевательский смех, кощунство смешано с воплем о милосердии.

Стоит добавить, что есть и польские писатели, чьи мысли вращались в кругу этих идей, чьи произведения отмечены подобными интуитивными прозрениями. Назову хотя бы троих, наиболее ярких, и соответствующие произведения. Станислав Игнаций Виткевич - в нескольких своих драмах, а главным образом в романах "Ненасытимость" и "Прощание с осенью". Витольд Гомбрович - в "Дневнике", особенно в его критике сферы современности и памятном позднем эссе "Чем умнее, тем глупее". И, наконец, Чеслав Милош - в очень многих произведениях, в катастрофических стихах, написанных еще до войны, в "Метафизической паузе", "Моральном трактате", а прежде всего в "Земле Ульро", итоге его философских размышлений. Подведем итог.

Ясная доминанта наиболее выдающихся произведений самых замечательных певцов ХХ столетия - это убежденность в том, что человек деградирует. Некогда он был героем, как Одиссей или Иосиф, позднее - рыцарем или королем, как Парсифаль, Роланд, Артур, как Макбет, Ричард и Лир, потом - ученым врачом или гениальным художником, как Фауст. Теперь же он - отребье, подсудимый, подобный К., полый человек на беспредельной бесплодной земле или бродяга, калека, словно персонажи Беккета.

Цивилизация растет, человеческое существо мельчает. Дела рук людских возносятся все выше и стоят неколебимо, а сам человек простерт в упадке. Следовательно, нельзя сказать, что обвиняемый не сознавал, что с ним происходило, кем он был или, точнее, кем становился. Напротив, отчетливо видно, что он ясно сознавал свое положение и оценивал свои действия. Можно даже сказать, что идея суда, который мы сегодня проводим, исходит от него самого. Сегодня он сам себя обвиняет и сам себя судит. Как я сказал вначале, такого рода акт составляет существенно смягчающее обстоятельство. Было бы гораздо хуже, если бы такого самосознания не было. Но что же из него следует? Что обвиняемый, зная, что движется в порочном направлении, не имел силы воли остановиться? Что, короче говоря, он согрешил по слабости характера? Или, может, он все-таки больше не мог, и свернуть с ошибочно избранной дороги было выше его сил? Быть может, он уже вообще ни на что не мог повлиять? Возможно, он был - точнее, до сих пор остается - отягощен дурной наследственностью? Может быть, его деяния и их последствия были неизбежны, как неотвратимый результат прежней порчи, произошедшей невесть как давно, чуть ли не у самых истоков. А стало быть, его судьба была предначертана заранее. Этого не доказать, но и не исключить.

Можно лишь констатировать, что обвиняемый в душе не примирился с самим собой, а сердце его кровоточит. Он не принимает сам себя, но не способен измениться. А не изменяясь в эволюционных масштабах, он превращается в того, кем вовсе быть не хочет, кто его даже ужасает: обвиняемый видит в этом надругательство над своей сущностью, над тем, с чем он себя отождествлял в течение столетий. Ситуация незавидная. Скорее достойная сострадания. Скажем прямо: какой бы суровый приговор ни был вынесен на этом процессе, он не изменит хода вещей.

Председательствующий: Господин адвокат, свидетель к Вашим услугам.

Защитник: Я хочу спросить об одном вполне конкретном случае из истории ХХ века. Николае Чаушеску, располагавший огромным аппаратом террора, однажды издал приказ о регистрации пишущих машинок и множительных аппаратов, наподобие того, как регистрируют оружие. Почему?

Свидетель Либера: Полагаю, он боялся голосов вроде тех, о которых я упоминал, боялся обвинений, произносимых той совестью человечества, какой иногда бывает литература.

Защитник: Чем в ХХ веке была цензура?

Свидетель Либера: Запретом голоса совести.

Защитник: Спасибо, у меня вопросов нет.

Обвинитель: Свидетель, если я Вас правильно понял, Ваши показания подтверждают, что происходящий здесь суд правомочен.

Свидетель Либера: Суд правомочен, но в то же время он складывается в пользу обвиняемого.

Обвинитель: Но ведь картина, показанная литературой, на которую Вы ссылаетесь, далеко не та, что в литературе предшествующих веков.

Свидетель Либера: Разница в том, что диагноз положения, в котором оказался человек, необычайно пессимистичен. Литература бьет в набат.

Обвинитель: Человек ХХ века...

Свидетель Либера: ...сам себя видит именно так. Это значит, что существует судьба, над которой он не властен.

Обвинитель: Таким образом, свидетель, Вы хотите снять с ХХ века большую часть ответственности, возлагая ее на судьбу, на роковую неизбежность. Но в этом зале уже звучали слова о том, что человек человеку уготовал такую судьбу...

Свидетель Либера: Да. Я согласен с этим утверждением, поскольку в известном смысле, хотя и другими словами, говорю нечто очень похожее.

Обвинитель: Не вполне. Если я Вас правильно понял, Вы сказали, что сердце ХХ века кровоточит. Если же человек человеку уготовал эту судьбу, то один ранит сердце другого. Согласны ли Вы с выводом, что человеку наносит раны человек?

Свидетель Либера: Но что значит, что человек человеку...

Обвинитель: Стрелял в затылок!

Свидетель Либера: Вопрос мне понятен, но все дело в том, как мы определим обвиняемого. Я хотел бы рассматривать человечество как единое существо. И тогда единое существо учиняет над собой насилие. Когда один человек стреляет другому в затылок, насилию подвергает себя человечество.

Обвинитель: То есть все мы вкупе - век самоубийц?

Свидетель Либера: В известном смысле да...

Обвинитель: Спасибо, больше у меня вопросов нет.

Председательствующий: Благодарю Вас, свидетель. Судебное следствие завершено. Суд благодарит всех свидетелей за их вклад в выяснение вины ХХ века.

Есть ли еще какие-либо ходатайства по вещественным доказательствам?

Защитник: Да, господин председатель. Защита хотела бы включить в число вещественных доказательств пакет документов. Среди них: Учредительный договор Европейского союза, Декларация прав жертвы, Конвенция защиты прав человека и основополагающих свобод, Сан-Францисская Хартия ООН, Устав Совета Европы, Конвенция о специальных миссиях, Международный пакт о гражданских и политических правах, Европейская социальная хартия, Конвенция о мирном разрешении международных споров, Устав Международного суда, Всеобщая декларация прав человека, энциклики Evangelium vitae, Veritatis splendor, Fides et ratio, письмо свидетеля Марека Эдельмана Биллу Клинтону и, наконец, молитва Иоанна Павла II у иерусалимской стены.

Вот перечисленные документы. Прошу включить их в дело.

Председательствующий: Прошу обвинение высказаться по данному ходатайству.

Обвинитель: Ходатайство весьма интересно: представленное собрание документов может свидетельствовать как о доброй воле авторов, так и об их беспомощности. Ибо документы эти - попытка ответить на ужасающий вызов, брошенный ХХ веком, на пролитое им море крови. Их составляли люди доброй воли. По моему убеждению, эти документы не имеют доказательственной силы по разбираемому делу, и обвинение не станет занимать по отношению к ним никакой позиции. Можно включить их в дело, можно и не включать...

Председательствующий: Трибунал включает эти документы в дело. Предоставляю обвинителю заключительное слово.

Обвинитель: Работа, выполненная в ходе этого процесса, потребовала большого труда не только от свидетелей, не только от судей и присяжных, но и от публики. После четырех часов заседания я хотел бы кратко подвести итоги тому, что мы услышали.

Установлено, что невозможно оценить количество жертв обвиняемого. Эти числа превосходят наше воображение. Мы спрашиваем: сто или двести миллионов убитых? Но и смерть одного человека - уже невообразимая трагедия. Эти числа, выходящие за пределы восприятия, - одно из доказательств того, как сильно потерял себя человек в ХХ веке, ведь он даже не в состоянии оценить масштаб содеянного зла.

Мы установили, что в области перемен в духовной и психической сфере анонимность личностей приводит к разрушению ответственности. Установлено, что в области науки, с одной стороны, в ХХ веке имело место покушение на логику и научную истину, то есть попытка разрушить изнутри этику науки, с другой - попытка запрячь научные достижения в процессы уничтожения и преступлений. Эта связь доказана вне всякого сомнения.

Установлено, что мир погряз в конфликтах, раздирающих весь земной шар. Человечество, наделенное благословенными материальными благами, не умеет по справедливости делить их между сотнями миллионов нуждающихся. Виновником этой ситуации, из которой, кажется, нет никакого выхода, является именно обвиняемый ХХ век.

Здесь говорили об ответственности структур. Один из свидетелей обратил внимание на то, что ответственны только люди. Да, это очень важное замечание. Однако не будем забывать, что человеческой агрессией можно манипулировать. В человеке скрыты две могучие силы: одна склонна к созиданию, другая - к агрессии. В ХХ веке возникли структуры, побуждавшие руководствоваться агрессией. Тогда агрессия - уже не просто сумма единичных фактов агрессии, но демоническая сила.

Мы установили также, что искусство ХХ века демонстрирует пейзаж бесплодной земли, населенной полыми людьми, и в то же время предъявляет великое обвинение этому веку.

Дамы и господа присяжные заседатели, на вас лежит большая ответственность. Без ложного пафоса решаюсь заявить, что в эти минуты вы становитесь совестью мира. От вашего решения зависит очень многое, быть может, даже судьба будущих поколений. Я призываю признать подсудимого виновным.

Председательствующий: Благодарю обвинителя. Господин адвокат, Вам слово.

Защитник: Я в сложном положении. В зале столько свидетелей, столько умных людей, умудренных опытом ХХ века. Я хотел бы говорить с точки зрения обычного человеческого опыта, который прежде всего характеризуется надеждой. Охотней всего я снял бы тогу и сел рядом с вами, достопочтенные присяжные заседатели.

Ваш приговор должен быть приговором надежды. В нем должно содержаться доверие. Ваш приговор должен подтвердить несомненный факт: победу и мужество ХХ века! Мужество в борьбе с жестокостью, с вампирами, которых - что и говорить - выпустил на свободу поджигатель. Не подлежит сомнению, что, когда Джозеф Конрад на заре ХХ века писал "Сердце тьмы", он в своей гениальности предчувствовал зловещую атмосферу, разглядел поджигателя - ницшеанскую волю к власти, зловещую фигуру сверхчеловека. Все это было описано и в "Бесах" Достоевского. Достоевский говорил категорически: все будет зависеть от ХХ века. Мы отвечаем ему: ХХ век одолел вампиров, которые вторглись из ХIХ!

Под звуки вагнеровской музыки на арену истории вышел сверхчеловек. И великое мужество людей планеты Земля привело к тому, что, несмотря на все увечья, о которых говорил свидетель Рышард Капустинский, никогда еще за всю новейшую историю у человечества не было такой надежды и такого множества планов на будущее.

Случаются преступления, подчас тоталитаризм стучится в дверь, но человечество впервые в истории написало общие законы. Этот кодекс начинается с констатации того, что в основе всех прав и обязанностей лежит человеческое достоинство, что человек трансцендентен, что он имеет право на счастье, на свободу. Всегда ли это удается? Конечно, нет, но направление намечено.

Я спросил свидетеля Михала Хеллера о той последней кнопке, которую все-таки не нажали. Но история науки в ХХ веке научила нас и кое-чему еще. Когда в 60-е годы я ходил в школу, властвовало всеобщее промывание мозгов. Нам внушали, что небеса пусты, а мы уже скоро все познаем и построим рай на земле. Сегодня мои дети ни с чем таким не сталкиваются, поскольку благодаря науке, которая в ХХ веке пошла так далеко, мы знаем, что никогда не ответим на последний вопрос. И это огромный успех, заставляющий нас посмотреть на самих себя со стороны. Вид Земли с Луны - тоже достижение ХХ века и одновременно лапидарный образ того, что мы называем "глобализацией", но в позитивном смысле слова. В такой перспективе видно, что Земля - хрупкая скорлупка, одинокий Ноев ковчег. Зная, что жизнь - лишь мгновенье, чудесный дар, мы проникаемся смирением по отношению к миру, в котором мы функционируем. Вот чему научил нас ХХ век.

Дамы и господа присяжные заседатели! Как могли бы вы вынести обвинительный приговор? Значит, жертвы, отважные люди, герои - все они проиграли? Простите, что я так скажу, но "audiatur et altera pars", мы ведь в зале суда, перед составом суда, - не содержится ли в такой точке зрения, как у прокурора, некое кощунство? Не замечать зла - великая провинность! Но не замечать добра - кощунство! Не замечать победы - кощунство! Победа, то есть "capax Dei", - ответ, данный Господу Богу человечеством на исходе ХХ века. Победа! Победа, а значит - оправдание!

Можем ли мы выступать свидетелями по собственному делу? Думаю, нет, но мы должны дать свидетельство истине. Поддержать надежду, с которой необходимо войти в ХХI век. Увидеть, что из титанической борьбы со злом мы вышли победителями.

Я захватил сюда маленькую, неброскую книжицу с предисловием здешнего епископа, написанную священником, профессором Юзефом Тишнером. Название - "Дороги и бездорожья милосердия". Позволю себе прочесть из нее фрагмент: "У Робеспьера милосердие выражается в безграничном терроре". Да, у робеспьеров ХХ века милосердие выражалось в безграничном терроре! "У сестры Фаустины милосердие выражается в безграничном прощении". Не случайно ли в мышлении обвинителя проявляется сильная предвзятость, а не оценка всего хода и финала ХХ века - такого, каким он был в действительности? Кто из действующих лиц драматической истории ХХ века ближе к истине о милосердии - и добавлю: к истине о любви, - кто из них победил в ХХ веке? Куда был послан человек, стоящий посредине, между атавизмом и Господом Богом? Куда он был послан? В сегодняшний день! Сюда! В Краков! В 1 апреля 2000 года! Ибо это наше время и место.

Куда, господа и дамы присяжные заседатели, пошлете вы человека? Правда ли, что ХХ век победил? А он действительно победил! Предлагаю вынести обвиняемому оправдательный приговор.

Председательствующий: Обвинитель имеет право на реплику.

Защитник: Прошу прощения, господин председатель, я хотел бы представить еще один документ. Вот экземпляр "Тыгодника повшехного" - последнее доказательство защиты.

Председательствующий: Это доказательство хорошо известно суду. Нет надобности представлять его. Пожалуйста, обвинитель...

Обвинитель: В противоположность защите, я не анализировал эмоционального состояния моего замечательного противника, и потому трудно заподозрить меня в том, что мною руководила некая предвзятость.

Я руководствовался правдой, и только правдой. Во имя жертв я хочу напомнить о правде. Ибо прощение существует для тех, кто покаялся. Для тех же, кто раскаяния не проявил и продолжает гордо упорствовать в ошибках, прощения нет. Условие прощения - не знаю, помнит ли еще об этом господин адвокат, - раскаяние в грехах. А также твердая решимость исправиться и откровенная исповедь.

Этот суд был исповедью, но, боюсь, не исповедью тех, кто должен каяться.

Защитник: Господин председатель, дамы и господа присяжные заседатели, я отвечу кратко, в продолжение показаний свидетеля Либеры. В творчестве замечательной Симоны Вейль, в этом великом свидетельстве ХХ века, есть такая - к сведению обвинителя - фраза об истине: "Истина - там, где добро встречается с разумом". Но добро должно быть! Добро победило в ХХ веке! И это - правда!

Обвинитель: А добро - процитирую тоже Симону Вейль - это то, что возвышается над личным интересом. Независимо от того, победит здесь обвинение или защита, я призываю к тому, чтобы восторжествовала истина.

Защитник: Господин председатель, последнее слово всегда принадлежит защите. Обвинитель говорит о коллективе, говорит о массах. Значит ли это, что обвинитель требует коллективной ответственности? Тут есть противоречие.

Обвинитель: Нет. Я лишь требую признания вины ХХ века за его деяния. Благодарю Вас.

Председательствующий: Благодарю обвинение и защиту.

Дамы и господа присяжные заседатели, ход судебного разбирательства и обвинения, предъявленные подсудимому, позволяют мне сформулировать восемь вопросов, которые я адресую вам.

1. Виновен ли подсудимый в последствиях того, что столь легкомысленно доверился разуму?

2. Виновен ли подсудимый в порабощении человека путем подчинения массе, в попытке лишить человека его индивидуальной ценности, чтобы превратить лишь в члена коллектива, народа или класса?

3. Виновен ли подсудимый в сведении демократии к власти большинства, то есть к чистой процедуре, лишенной ориентиров в виде объективных ценностей?

4. Виновен ли подсудимый в падении ценности человеческой жизни?

5. Виновен ли подсудимый в разделении мира на богатый Север и бедный Юг?

6. Виновен ли подсудимый в безответственном использовании научных открытий?

7. Виновен ли подсудимый в лишении человека способности разумно искать смысл жизни?

8. Виновен ли подсудимый в разрыве преемственности памяти, в разрушении культуры и замене ее массовой культурой?

В связи с последним вопросом позволю себе одно уточнение. Прошу, чтобы рассматривая его, вы учли присутствие в нашей жизни тех людей, которые сегодня здесь выступили. Что это - доказательство утраты памяти или надежда на ее сохранение?

Присяжные сейчас удалятся на совещание.

(Перерыв.)

Судебный пристав: Прошу занять места. Заседатели вернулись в зал.

Председательствующий: Господа присяжные заседатели, согласован ли приговор?

Староста присяжных проф. Яцек Клиновский: Да, господин председатель.

Председательствующий: Прошу огласить приговор.

Староста присяжных: Передо мной перечень восьми обвинений, представленных на рассмотрение присяжных заседателей. Мы рассмотрели эти вопросы в свете свидетельских показаний и выступлений защитника и обвинителя и пришли к следующему решению.

На вопрос первый - ответ: Виновен.

На вопрос второй - ответ: Виновен.

На вопрос третий - ответ: Не виновен.

На вопрос четвертый - ответ: Виновен.

На вопрос пятый - ответ: Не виновен.

На вопрос шестой - ответ: Не виновен.

На вопрос седьмой - ответ: Не виновен.

На вопрос восьмой - ответ: Не виновен.

Председательствующий: Благодарю вас, дамы и господа присяжные заседатели.

Ввиду признания подсудимого виновным по трем пунктам, суд приговаривает его остаться в памяти следующих поколений как предупреждение, предостережение и свидетельство того, что человек может причинить человеку.

Заседание закрывается.

Будет ли апелляция?

"Суд над ХХ веком" состоялся в первой инстанции и по характеру был приближен к ускоренному судопроизводству. Второй инстанцией наверняка будет уже "Суд не от мира сего". Я спокоен: это будет суд справедливый, снисходительный и разумный. Приговоры не полагается комментировать. Что уж говорить о приговорах Божиих?

Однако если спуститься на землю и комментировать то, что произошло 1 апреля 2000 года в королевском городе Кракове, я бы сказал, что по сути это был триумф человеческого мужества, если не сказать героизма. Это был триумф надежды, которую свидетель Барбара Скарга назвала - в опубликованной недавно полемике с Густавом Герлингом Грудзинским - "героической надеждой". Признание вины даже по одному пункту дает право приговорить подсудимого, но думаю, что суд заметил и оценил именно этот аспект наследия ХХ века.

Что будет с нами дальше? Это тайна. Однако надо быть настороже: отгонять Прометея от наших пределов и участвовать в тяжком труде Сизифа.

Кшиштоф Песевич
"Тыгодник повшехный", Краков, 4 июня 2000

Материал опубликован в # 7/8 журнала "Новая Польша"