Однажды, когда мне было десять лет, я стянул книжку из большого шкафа в гостиной и спрятался, чтобы ее почитать. Отыскав меня, мама сказала: "Эта книга не для тебя". Но ей было меня не остановить. Это был один из тех переломных моментов в жизни, переломность которых начинаешь понимать только много лет спустя. Название книги завлекало: "Куда ты ходил? Никуда. Что ты делал? Ничего". Это был сборник советов для родителей, в котором, в частности, говорилось, что иногда у ребенка возникает вполне естественное желание просто поваляться на траве и поглазеть на проплывающие мимо облака. В книге было сказано, что это совершенно нормально и что если на вопрос "чем ты занят?" ребенок отвечает "ничем", то в этом нет ничего плохого.

Вооруженный этим знанием, я вышел на улицу, лег на траву и стал читать дальше. Книга дала мне разрешение заниматься тем, чем я и так занимался раньше, но позволила осознать свое право; она словно бы отчасти отняла у меня невинность, сломала ту по-вордсвортски непосредственную связь между мной и облаками, превратив сладкое ничегонеделанье в своего рода позу.

Отношение к праздному мечтательству всегда было противоречивым, но в глубине души все мы знаем, что на самом деле это не такое уж пустое занятие. Для ребенка это один из способов научиться мыслить. Помню, глядя на облака, я сам научился некоторым важным вещам. Например, тому, что перемены происходят медленно и зачастую совершенно незаметно. Сегодня, сидя за своим рабочим столом и бесцельно глядя в окно, я вспоминаю своего университетского профессора доктора Фелла, читавшего нам лекции по истории греческой философии. Он тоже частенько отворачивался от класса и задумчиво смотрел в окно, пока мы, затаив дыхание, ожидали его ответа на им же поставленный вопрос. Возможно, и в этом была изрядная доля позы. Может быть, он хотел походить на Сократа, останавливавшегося на углу улиц и подолгу смотревшего в небо.

В своей книге об эфиопском племени дорзе антрополог Дэн Спербер рассказывает одну историю, которую я очень люблю. "В детстве, - пишет он, - мое воображение поразила одна сцена. Мой отец сидит в кресле на веранде. Он совершенно неподвижен, руки его пусты, глаза уставились в одну точку. Мать шепчет мне: "Не беспокой отца, он работает". Это произвело на меня неизгладимое впечатление. Я вырос и тоже стал ученым. Однажды профессия этнографа забросила меня в Эфиопию, и там как-то раз во время полевых исследований я услышал, как эфиопская мама прошептала своему сыну: "Не беспокой отца, он кормит предков".

Как и Спербер, я тоже стал профессором. И теперь мои облака, и мои предки - в книгах. Я могу часами сидеть над книгой. В полной тишине, совершенно один. В наш постоянно ускоряющийся век этот аспект чтения - одиночество и тишина - кажется мне чрезвычайно ценным сам по себе.

Странность самого процесса чтения, подобного созерцанию облаков, заключается в том, что оно требует такого одиночества, равно как и в его неспешности. Я знаю, что можно читать, занимаясь при этом на велотренажере, слушать повести и рассказы через плеер во время утренней пробежки или за рулем, но в данном случае я имею в виду старомодное, неэффективное, отнимающее уйму времени, антисоциальное времяпрепровождение - чтение и ничего кроме чтения. Я хотел бы написать книгу под названием "Куда ты ходил? Никуда. Что ты делал? Читал! А вы можете себе это позволить?". Эта книга будет написана не для широкой публики, которая (судя по увеличивающемуся количеству книжных магазинов) находит время для чтения. Нет, это будет книга для более узкой аудитории - профессоров. Каждый день мне приходится слышать, как университетские профессора постоянно жалуются друг другу на то, что у них не хватает времени на чтение.

Когда-то я мечтал о таком чтении, какое описывал Макиавелли:

Вечерами я возвращался домой и заходил в свой кабинет. Входя, я снимал с себя повседневную одежду, запачканную грязью и пылью, и облачался в королевское придворное платье. Одетый приличествующим образом, я входил в собрание древних. Принятый ими дружелюбно, я вкушал предназначенную одному лишь мне пищу, для которой я и был рожден. Там я разговаривал с ними, не стыдясь, и спрашивал у них причины их поступков, и они в доброте своей мне отвечали.

Мне знакомо это чувство. Двадцать пять лет назад я провел свой первый профессорский годичный отпуск, читая Платона, Канта, Шекспира, Мильтона, Шелли, "Дао дэ цзин", "Упанишады", "Бхагавадгиту", Лейбница, Бэкона, Монтеня, Уайтхеда, Бергсона, Кассирера, Фрейда, Шоу, Йетса, Одена, Хайдеггера, Леви-Строса и... Дэна Спербера. Я читал все, что когда-то не прочел в школе и университете. Поздно ночью, часа в два или три, вставая из-за стола, я ощущал необычайное волнение. Я чувствовал себя Иезекиилем, в тот момент, когда Господь сказал ему: "Сын человеческий, напитай чрево твое и наполни внутренность твою этим свитком, который Я даю тебе; и я съел, и было в устах моих сладко, как мед".

Сегодня, просматривая свои записи тех дней - пожелтевшие листки, испещренные заметками о головокружительных открытиях, - я прихожу в смущенное замешательство. Кажется, тогда я познал смысл жизни, все тайны бытия! И хотя больше я никогда так не читал, я не сожалею об этом опыте. Иногда я спрашиваю себя, кто из моих студентов испытал (или, быть может, еще испытает) это непередаваемое волнение, такую же маниакальную страсть к чтению?

Сейчас я стал старше. Я понял, что отношение к чтению, проповедуемое Макиавелли, и мои собственные ночные бдения были во многом проявлением эгоизма. Макиавелли был самоуверен и полагал, что может на равных беседовать с Платоном, Титом Ливием и Цицероном. Чтение может создать у вас ошибочное ощущение своего равенства с автором, чью мысль вы способны понять. Такое чтение подобно разглядыванию современной абстрактной живописи, когда хочется сказать: "Так нарисовать мог бы и я сам!" Однако все же не вы нарисовали эту картину, и до того, как вы увидели ее, такая мысль не приходила вам в голову.

На первой лекции я говорю своим студентам: "Работа над моим курсом проходит не в классе. Вы должны сделать ее дома или в другом месте, где вы можете остаться в одиночестве, где никто не сможет вас потревожить. Это может быть дальний угол библиотеки, чердак или любое другое место, которое вы сможете хотя бы на время сделать своим убежищем, - место, где вы можете почитать. Для меня такое место - это мой дом в ночные часы. Когда все наконец улягутся и дом погрузится в темноту, я могу сесть с книгой в магическом круге света, где существуют только я и книга, которую я читаю. Или я и автор, а книга - посредник между нами".

Удивительно, сколько студентов сегодня (даже словесников) готовы без смущения признаться в своей нелюбви к чтению. Разумеется, ведь чтение - чертовски медленное занятие. Ведь сегодня нас способно вывести из себя даже двухсекундное зависание компьютера. Между тем, чтение требует от нас полной остановки - просто остановиться и слушать.

В последнее время я стал относиться к чтению как к слушанию. Продолжая лекцию, я говорю: "Оказавшись с книгой в магическом круге света, вы не должны думать, что ваша задача покорить книгу, приручить ее, раскритиковать ее и даже проанализировать ее. Вы берете ее в руки не для того, чтобы полюбить или наоборот возненавидеть ее, и не для того, чтобы доказать, что вы умнее ее автора. Вы читаете ее в первую очередь для того, чтобы просто выслушать, что она может вам поведать".

Такой подход к чтению менее эгоистичен, чем макиавеллевский. Человеком, научившим меня этому более смиренному отношению к книге, был Зигмунд Фрейд. Читая его советы начинающим психоаналитикам о том, как следует слушать пациентов, я обнаружил связь между чтением и созерцанием облаков - искусством ничего не делать. Правильное слушание, говорит Фрейд, "состоит просто в том, чтобы не концентрироваться ни на чем в особенности, все время сохраняя "равно распределенное внимание" ко всему, что вам рассказывают. Потому что как только вы сознательно сосредоточите на чем-то свое внимание, вы начнете сортировать предлагаемый вам материал... А это как раз то, чего следует избегать. Производя отбор, вы следуете за собственными ожиданиями - а значит, рискуете не услышать ничего, кроме того, что и так уже вам известно... Правило для врача следует сформулировать так: "Надо просто слушать".

Трудно научиться просто слушать человека, не пытаясь тотчас же интерпретировать его слова, не делая преждевременных выводов, не прерывая его своими советами. Столь же трудно научиться "слушать" книгу.

По иронии судьбы, искусство ничегонеделанья, к совершенствованию которого я приложил столько усилий начиная с раннего детства, не особенно ценится в наших университетах. Мои коллеги, кажется, позабыли, что большая часть нашей работы зачастую принимает формы, описанные в рассказанной Спербером забавной истории про своего отца. В наши дни главной заботой университета, похоже, стали фонды и законодательство, бюджет, бухгалтерия и производительность, менеджмент и эффективность, рынок и конкуренция, технология и стремление угнаться за последними веяниями моды. В конце концов, высшее образование - это тоже бизнес.

Зеленые лужайки кампуса призваны напоминать о пасторальных университетских традициях. Изначально университетские кампусы были удалены от суеты окружающего мира, проникнутого духом коммерции и повседневных забот. Университет был местом, где человек мог остановиться, почитать, послушать, поучиться. Однако за тридцать лет моего профессорства академический мир постепенно, но существенно переменился (еще один пример того, чему научили меня в детстве облака - мир меняется постепенно и незаметно). Сегодня нам говорят, что история ускоряется, а общество с каждым днем изменяется все стремительней. И если мы остановимся хотя бы на секунду, будущее промелькнет и исчезнет из виду, оставив университеты где-то далеко позади. Университет должен стать Университетом Будущего, Университетом Компьютерной Эры, Университетом XXI века!

Верят ли в это люди, управляющие сегодня нашими университетами? "Идти в ногу со временем" звучит как рекламный слоган. И действительно, университеты стали продавать себя на рынке. По какой-то причине, они решили, что Америка хочет видеть их сверхсовременными, супертехнологичными, эффективными корпоративными учреждениями, которые могут гарантировать своим клиентам получение высокооплачиваемой работы в век торжества компьютерных технологий.

Я думаю, Америка лучше знает, что ей надо. Америке не нужны постоянные все более стремительные перемены, они нужны рынку, которому необходимо постоянно поддерживать в потребителе желание приобретать все новые и новые товары. Америке нужны университеты и колледжи, которые не менялись бы ежегодно по прихоти сиюминутной моды. Я хочу, чтобы университеты определяли будущее, а не старались бы из последних сил угнаться за настоящим. Конечно, мы не можем угнаться за будущим, сидя в магическом круге света, неторопливо беседуя с древними, тихо слушая их голоса. На смену магическому кругу света от лампы пришел новый магический светящийся рекламный щит, установленный вдоль гигантского информационного хайвэя, пересекшего зеленую лужайку университетского кампуса.

Возможно, будущее и за компьютерами, но прошлое - несомненно за книгами. Потому-то я и пытаюсь научить своих студентов читать книги, терпеливо прислушиваться к голосам предков. Потому-то я и говорю им: "Если мы не будем помнить и уважать прошлое, не стоит надеяться, что грядущие поколения вспомнят о нас с уважением". А разве не надеемся мы на то, что грядущие поколения будут помнить мир, в котором мы жили; вещи, которые имели для нас значение; книги, которые мы написали?

Перевел Илья Кун