Преподобный Чарльз Лутвидж Доджсон, более известный под именем Льюиса Кэрролла, автор знаменитых сказок про Алису в Стране чудес и Зазеркалье, действительно любил маленьких девочек. Однажды он сам признался в этом в частном письме: "Люблю детей. Но только не мальчиков". За свою жизнь он сделал немало изысканных, полных томления девичьих фотографий и не упускал случая познакомиться с какой-нибудь юной особой в поезде или на пляже. А одна из этих девочек - Алиса Лидделл - стала его музой и великой страстью.

К несчастью для Доджсона, в XXI веке любовь к семилетним девочкам стала восприниматься весьма неодобрительно. Феминистские критики сделали зловещие предположения относительно доджсоновской педофилии, предали анафеме отснятые им очаровательные фото, сурово осудили преподобного за любование незрелой девичьей красотой и даже умудрились отыскать в его книгах массу непристойностей. В ответ защитники Кэрролла ударились в другую крайность, попытавшись доказать, что писатель вообще не питал никаких чувств к маленьким девочкам. Один из биографов Кэрролла пишет: "Нет никаких свидетельств того, что он действительно страдал от избытка нежных чувств". И хотя таких свидетельств великое множество, защитники Доджсона продолжают старательно изображать его застенчивым, замкнутым холостяком, любившим детей так, как можно любить почтовые марки или фарфоровых собачек.

Вероятнее всего, ни одно из этих предположений не соответствует действительности. Чарльз Доджсон не был ни развратителем малолетних, ни беспорочным седовласым клерикалом. Человек вроде Льюиса Кэрролла не вписывается в нашу примитивную классификацию людей, в наши черно-белые представления о романтических чувствах. Если человек влюбляется в маленьких девочек, нам обязательно хочется посадить его за решетку. Для многих из нас, тех, кто попал под влияние паранойяльных идей XX столетия, тонкости просто недоступны: стоит нам подумать о педофиле, как мы живо представляем себе похотливого, слюнявого старикашку. Или, в лучшем случае, набоковского персонажа. Не таков был Льюис Кэрролл. Его любовь всегда была тоньше, ранимей и гораздо менее осязаемой. Его странную, страшную страсть нельзя описать одним-единственным словом.

Отношения Доджсона к "маленьким друзьям" всегда было окрашено чувством неясной, смутной тоски. Одной своей 10-летней приятельнице он писал: "Отдельное спасибо за локон Ваших волос. Я целовал его множество раз - желая поцеловать Вас. Ведь прядь волос все же лучше, чем ничего". Это место типично для кэрролловской переписки. Каковы бы ни были его чувства, он облекал их в причудливую, с легким романтическим флером, шутку, из которых в конце концов и родились книги про Алису. В его дружбе с детьми всегда присутствовало романтическое напряжение, некий намек на вечную неудовлетворенность. В особенности это заметно в отношениях между Кэрроллом и Алисой Лидделл. Создавалось впечатление, что ему всегда было нужно от нее что-то еще. И можем ли мы осуждать его, если он никогда не давал волю своим чувствам? Если для того, чтобы не дать им волю, он выворачивал наизнанку себя и весь окружающий мир?

Нельзя утверждать, что влечение Доджсона к маленьким девочкам было исключительно духовного свойства. Слишком уж очевидным было, что само физическое их присутствие становилось для него глубоким эстетическим переживанием. В письме Гертруде Томсон (художнице, специализировавшейся на нимфах и маленьких ангелочках) он пишет: "Признаюсь, что мне не нравятся картинки с обнаженными мальчиками. Они всегда выглядят так... так, будто им необходима одежда. В то время как очаровательные формы юных девочек, кажется, совершенно в ней не нуждаются".

Из всего сказанного ясно, что девичьи формы втайне пленяли Доджсона, служили предметом его эротических мечтаний. Ну и что из этого? Что из того, что он любил детей, и в любви этой присутствовал эротический элемент? Что из того, что ему нравились формы несовершеннолетних девочек, если он ни разу не прикоснулся ни к одной из них? "Наклонности моего порочного сердца" (как туманно описывал сам Доджсон свои пристрастия) - терзали его на протяжении всей жизни. Этим страданием отмечены даже его работы по математике. В предисловии ко второй части своего трактата Curiosa Mathematica Доджсон писал, что размышления о математике помогают оградить ум от "нечестивых помыслов, оскверняющих воображение своим отвратительным присутствием". Довольно сильно сказано для предисловия к книге о тригонометрии. Все это создает портрет человека, страшащегося собственных мечтаний, пребывающего в вечном борении с самим собой. Изучая дневники Доджсона, один из его биографов - Мортон Коэн - обнаружил, что наиболее мучительными для писателя становились дни встреч с Алисой.

Но даже в состоянии самого сильного возбуждения Доджсон никогда не терял над собой контроля: катал Алису в лодке по сверкающей реке, рассказывая ей свои истории - чем причудливей, тем лучше. Его чувства выплескивались наружу, превращаясь в полную маниакальной энергии Страну чудес. Его фрустрации, его одиночество расцвели в придуманных им образах Шалтая-Болтая, Безумного Шляпника и Мартовского Зайца. Его страсть породила дикий и полный очарования мир Зазеркалья. Воспаленное воображение заставляло его бежать реальности.

Свои книги про Алису Доджсон назвал "даром любви". И поскольку любовь эта была обречена оставаться неразделенной и бесплотной, поскольку он никогда не мог позволить себе даже почувствовать ее в полной мере, во всех его книгах сквозит грусть. Как сказал однажды сам Доджсон, в них трепещет "тень легкого вздоха".

The Guardian
Перевод Ильи Куна