Те, кто решается взяться за организацию народа, должны чувствовать себя способными изменить человеческую природу, преобразовать каждую личность... сделав ее частью более великого целого... изменить характер человека с целью его совершенствования.

Жан-Жак Руссо, 1762 г.

Все мы нынче социалисты.

Эдвард, Принц Уэльсский, 1895 г.

Важнейшее политическое событие двадцатого века - это не кризис капитализма, а смерть социализма.

Ирвинг Кристол, 1976 г.

Что такое социализм? Отчасти это оптимизм, нашедший выражение в политической программе. Пока Кандид не занялся садоводством, он был своего рода прототипом современных социалистов; его наставник Панглосс мог бы быть одним из основоположников социализма. Социализм - это также бескорыстие, принятое в виде аксиомы: благодарное ощущение бескорыстности, поочередно принимающее форму ненависти к окружающим и приятного удовлетворения самим собой. Философия Руссо, которая возвела то, что он называл "неописуемо приятным" ощущением добродетели, в политический императив, выражает самую сущность социализма. Известно знаменитое восклицание Руссо: "Человек рожден свободным, но всюду ходит в цепях". Эта умопомрачительная головоломка, слишком волнующая, чтобы ее можно было разрешить с помощью простого жизненного опыта, является главным двигателем социализма. Этот двигатель приводится в действие выводом о том, что толпа необъяснимым образом участвует в тайном сговоре по увековечиванию своего рабства, а потому, как зловеще выразился Руссо, должна быть "обречена на свободу".

Термином "социализм" мы обязаны неким последователям Роберта Оуэна, британского промышленника девятнадцатого века, который основал Новую Гармонию - недолговечную утопическую коммуну на берегах реки Уобаш в штате Индиана. Первоначально Оуэну устроили в Америке впечатляющий прием. Джошуа Муравчик в своей книге "Рай на земле: восхождение и падение социализма" пишет, что когда Оуэн выступал в Конгрессе в 1825 году, его слушали не только конгрессмены, но и судьи Верховного суда, члены кабинета министров, президент Монро, а также избранный, но еще не вступивший в должность президент Джон Куинси Адамс. Оуэн рассказал этому августейшему собранию, каким образом его усилия по замене "системы личной корысти" на новую "объединенную, общественную" систему помогут сформировать "нового человека", свободного от инстинкта алчности, который с незапамятных времен уродовал человеческую природу. (И не только человеческую: социалист-утопист Шарль Фурье предполагал, что эгоизм и жестокость будут удалены также и из животного царства. Ему казалось, что наступит время, когда даже львы и киты станут домашними животными.)

Подобная мечтательность и сентиментальность социалистов вовсе не исключает их железной хватки. Как указывает Муравчик, Французская революция была "колыбелью" социализма. Именно тогда философия Руссо сошла со страниц трактатов и манифестов, чтобы писать кровавые страницы истории. Творцы революции с самого начала и довольно часто призывали на помощь Руссо, пытаясь "изменить человеческую природу", "изменить характер человека с целью его совершенствования".

Это не так-то легко осуществить. Человеческая природа - упрямая и стойкая вещь. Ее неизменная сущность воплощается как в человеческом сердце, так и в таких извечных человеческих установлениях, как семья и Церковь. Чтобы "свобода, равенство и братство" когда-либо стали реальностью, все необходимо переделывать с нуля, с самого основания. Поскольку история есть не что иное, как накопление ошибок и заблуждений, ее необходимо упразднить в том виде, в каком она дошла до нас. Прошлое, это гигантское хранилище несправедливости, есть враг по определению. Вот почему революционеры упразднили григорианский календарь и начали отсчет времени с Первого года. Они заменили семидневную неделю, установленную Самим Богом и описанную в книге Бытие, где рассказывается о сотворении Земли, на десятидневный цикл и дали новые названия месяцам, в которых воспевался культ природы: Брюмер (туман), Термидор (тепло), Вандемьер (ветер) и т.д. Вновь рожденная религия была сколь властной, столь же и ревнивой. Важно отметить, что социалистическая ментальность - это преимущественно атеистическая ментальность, причем атеизм понимается не столько как неверие в Бога, сколько как ненависть к Богу, которая столь же логически безосновательна, сколь и пагубна. Традиционно понимаемая религия примиряет человечество с мыслью о несовершенстве и неудаче, и в этом ее важное социальное предназначение. Поскольку социалист упраздняет неудачу и не признает ее, традиционная религия ему совершенно ни к чему, ибо препятствует совершенствованию. (Маркс сказал, что "критика религии - это начало любой другой критики".) В 1793 году все богослужения в церквях были отменены, а церкви были отданы на разграбление. Антиклерикализм, который был характерен для революционного мышления, становился все более ужасным. Муравчик описывает так называемые "революционные браки", когда священников и монахинь привязывали друг ко другу нагими и топили. Руссо всегда мечтал о "царствовании добродетели". Его проницательный ученик Максимилиан Робеспьер более откровенно говорил о "добродетели и ее главной эманации: терроре".

Величайшая ирония современной истории в том, что социализм, который обещает более гуманное, заботливое и равноправное общество, систематически воссоздает общество наиболее репрессивное и плохо управляемое. Девиз социализма - Муравчик оптимистично называет его "эпитафией" социализма - звучит так: "Если вы его построите, они уедут".

Здесь еще необходимо добавить: если им позволят уехать. Как г-н Муравчик напоминает нам в своем превосходном исследовании социалистических персоналий и экспериментов, социализм никогда особенно не стремился поощрять инакомыслие. Социалист претендует на то, что мысленным взором увидел тот рай, который будет построен на земле. Те, кто отвергает приглашение принять это видение, не просто неблагодарны: они предают дело человеческого совершенствования. Таким образом, инакомыслие - это не просто несогласие, а еще и предательство. А по отношению к предателям нужно применять не аргументы, а (в зависимости от обстоятельств) гильотину, концентрационный лагерь, партийные чистки.

Прослеживая "феноменальную траекторию социализма", автор книги "Рай на земле" рассказывает "о самой амбициозной попытке человека заменить религию доктриной о том, как нужно прожить жизнь, опираясь не на откровение, а на науку". Как минимум, это отрезвляющая сказка. Муравчик предлагает нам убийственную анатомию социалистической мечты, которая, с регулярностью часового механизма, превращается в кошмар. Если, как полагает Муравчик, "социализм был... самой популярной из всех когда-либо изобретенных политических идей", он также, вне всякого сомнения, является самой кровавой идеей. Конечно, многие из тех, кто исповедует социалистические идеи, - вполне порядочные и гуманные люди. И стоит отметить, что существуют как мягкие, так и деспотические разновидности социализма. Муравчик, который сам когда-то был социалистом, часто отдает должное тому великодушию и щедрости, которыми продиктованы некоторые социалистические идеалы. Тем не менее, он признает, что "режимы, называющие себя социалистическими, загубили свыше ста миллионов жизней с 1917 года". Почему? Почему так случается, что "чем настойчивее усилия по достижению" провозглашенных целей социализма, "тем в большей степени получаемый результат выглядит насмешкой над декларируемыми гуманными идеалами"? И почему консерваторы, которые, по большому счету, соглашались с Сэмюэлем Джонсоном, считавшим, что "достойная забота о бедных является подлинной проверкой для любой цивилизации", регулярно очерняются как бездушные скоты?

Значительная часть ответа кроется в интеллектуальной динамике утопизма. "Утопия" в переводе с греческого означает "никуда": это выдуманное слово, означающее воображаемое место. Поиски "никуда" неизбежно обесценивают любое и каждое "куда-то". Социализм, опирающийся на неисправимый оптимизм в отношении человеческой природы, - это разновидность утопизма. Когда действительность опровергает этот оптимизм, социализм не может этого пережить, потому что рушатся все его радужные мечты. "Утописты, - отметил философ Лешек Колаковски в книге "Переосмысленная смерть утопии", - пытаясь воплотить свои видения в практические предложения, придумывают самый зловредный из всех мыслимых и немыслимых планов: они хотят наделить человеческое братство законным статусом, а это вернейший путь к тоталитарной тирании".

Свой вклад внес и Маркс. В интеллектуальном плане марксизм - самая высокоразвитая, а также самая влиятельная и самая кровожадная разновидность социализма, какую только знал мир. Но Колаковски, конечно, прав, когда говорит, что влияние марксизма определяется отнюдь не его "научным характером, а... почти исключительно... его пророческой, фантастической и иррациональной сущностью". Маркисзм утверждает, что по мере развития капиталистических обществ большинство людей обрекается на рабскую, унизительную нищету, тогда как процветает только небольшая горстка капиталистов. Этот сценарий представлен как "диалектическая" неизбежность а ля Гегель. Однако в действительности капитализм всегда делает общество богаче, существенно богаче. Капиталисты богатеют, и рабочие достигают такого уровня благополучия, о котором их деды и прадеды не могли даже мечтать.

Можно спорить о том, является ли это "неизбежным" следствием действия рыночных механизмов, но это исторический факт. Любопытно, что это явление, которое любой бесстрастный наблюдатель счел бы опровержением социалистической идеи, не производит на правоверного марксиста ни малейшего впечатления. Что бы там ни говорилось о марксизме, это одна из наиболее косных и догматичных философских систем. Вместе с тем она чрезвычайно многообразна и изменчива. Как отмечает Колаковски, она всегда была способна изменять "содержание, в зависимости от ситуации, переключаясь от одной идеологической традиции к другой и скрещиваясь с ними". Отчасти это свидетельствует о ее интеллектуальной приспособляемости; с другой стороны - это элементарная лживость. Как сам Маркс в одном из своих писем Фридриху Энгельсу в 1857 году комментировал свой прогноз по поводу исхода выборов, "Возможно, я окажусь в дураках, но в этом случае всегда можно выпутаться из неудобного положения с помощью нехитрой диалектики. Конечно, я сформулировал свой прогноз таким образом, чтобы в любом случае оказаться правым".

Муравчик начинает описывать развитие социализма с таких фигур как Франсуа Ноэль Бабеф и Пьер Сильвен Марешаль, которые разработали радикальную теорию равноправия и одобряли насилие, тем самым задав определенные ориентиры. Затем он описывает убийственную программу Французской революции. Марешаль, который подписывался псевдонимом "Человек без Бога", помимо всего прочего был еще и апостолом радикальной теории равноправия, которое понималось не как юридическая норма, а как экзистенциальный императив. "Если хотя бы один человек на земле богаче и влиятельнее своих собратьев, - писал он, - равновесие нарушается: земля наполняется преступлениями и несчастьями". Совершенно необходимо, писал Марешаль в своем "Манифесте равных", "лишить каждого человека надежды на то, что он сможет стать богаче, влиятельнее или известнее благодаря своему уму". Сделать это будет нелегко, но усилия вознаградятся сторицей. Марешаль утверждал, что это приведет к установлению подлинного равноправия, в результате чего "исчезнут всякие границы, межи, изгороди, стены, дверные замки, споры, судебные разбирательства, кражи, убийства, всевозможные преступления... суды, тюрьмы, виселицы, штрафы... зависть, ревность, ненасытность, гордость, обман, двуличность, - короче, все пороки". Конечно, до наступления этого счастливого дня, будет происходить множество "судебных разбирательств, краж... будут действовать суды, тюрьмы, виселицы, штрафы", чтобы ускорить установление равноправия.

Бабеф, называвший себя Бабефом "Гракхом" в честь легендарного римского земельного реформатора, также сделал радикальный эгалитаризм средоточием своей революционной программы. Поскольку ничто так не увековечивало неравенство, как частная собственность, рассуждал он, частная собственность, а заодно и такой ее продукт, как деньги, должны исчезнуть. Бабеф с нетерпением ожидал наступления того дня, когда "вся система частной собственности будет низложена" - как "неизбежное" следствие революции. "Общество, - писал он, - надо заставить функционировать таким образом, чтобы всякое желание человека обогащаться, становиться умнее или могущественнее других исчезло раз и навсегда". Подобно Марешалю и Робеспьеру, которым он восхищался как "восстановителем", "уничтожавшим на своем пути все, что ему мешало", Бабеф (называвший себя также "Маратом из Сомма") считал, что "для установления разумного правления необходимо подвергнуть террору людей со злыми наклонностями, роялистов, папистов и всех, кто морит народ голодом... Невозможно демократически управлять страной без такого террора". Если цена рая, к несчастью, оказывается высокой, то это все равно ничто в сравнении с преимуществами нового миропорядка. "Не считаю невозможным, - с энтузиазмом говорил Бабеф своей жене, - что за один год, если мы правильно проведем все наши мероприятия и будем действовать со всем необходимым благоразумием, нам удастся обеспечить общее счастье на всей земле".

Сегодня Бабеф - это немногим более чем примечание к истории тирании. Как это случается со многими экстремистами, одна только экстравагантность его заявлений безоговорочно считается достаточным основанием для того, чтобы забыть о нем или принизить значение его трудов. Экстремистская риторика как бы обесценивает тот вызов, который может быть брошен существующему порядку вещей: любые экстремистские высказывания - это исключение из правила, особый случай, то есть, на самом деле, они не несут реальной угрозы. Но подобная логика явно недооценивает опасность таких радикалов, как Бабеф. Его экстремизм не ограничивался действиями, совершавшимися в конце восемнадцатого века. Он продолжил свою жизнь в кровожадных социалистических программах, которые он же и вдохновил. Значение Бабефа в истории социализма подчеркивалось Марксом и Энгельсом. В своем первом совместном труде "Святое семейство" они с теплотой отмечают, что атака Бабефа на частную собственность "породила коммунистическую идею" (Маркс справедливо отмечал, что сущность коммунизма можно обобщить в одной единственной фразе: упразднение частной собственности). Значение Бабефа было подтверждено в первом манифесте Коминтерна, принятом в 1919 году, авторы которого считали себя "прямыми продолжателями героических усилий и мученичества многих поколений революционеров, начиная с Бабефа". В наши дни марксист франкфуртской школы Герберт Маркузе впервые использовал философию Бабефа в качестве орудия борьбы с соблазнительными пороками развитого капитализма.

Муравчик уверенно бороздит страницы истории социализма, мастерски объединяя биографические данные, анекдоты и политические комментарии в захватывающую летопись разочарованного идеализма. Значительная часть "Рая на земле" посвящена возвышению и последующему ухода с исторической арены того, что можно было бы назвать "мягким социализмом". Муравчик терпеливо и подробно описывает эксперименты утопистов, таких как Роберт Оуэн, марксистских реформаторов вроде Эдуарда Бернштейна (протеже Энгельса), профсоюзных движений Сэмюэля Гомперса и Джорджа Мини, а также сравнительно новые проявления социалистического порыва, такие как лейбористское правительство Клемента Этли, Джулиус Ньерере из Танзании и израильский кибуц.

Пожалуй, наиболее поучительные страницы его книги посвящены жизни и деятельности Муссолини и Энгельса. Мы склонны противопоставлять фашизм социализму или марксизму. Однако Муравчик напоминает, что между ними существует большое сходство. Муссолини начинал как ученик Ленина и не столько отверг впоследствии марксизм-ленинизм, сколько провозгласил себя "еретиком". Так, одна из групп головорезов, действовавших под патронажем Муссолини, называла себя Чека в честь тайной полиции Ленина. Как отмечает Муравчик, "какой бы яростной ни была ненависть фашистов к коммунизму, они не переставали копировать его, неявно подчеркивая свои притязания на роль истинных или лучших преемников того же наследия" (нечто похожее можно сказать и о Гитлере, партия которого, между прочим, носила название "национал-социалистов". Верно то, что Гитлер был непреклонным антикоммунистом, но в то же время он признавал, что "марксизм дал ему многое").

Большинство считает Энгельса младшим партнером в конгломерате "Маркс Инк". Во многих отношениях такая трактовка верна. Однако Муравчик доказывает, что вклад Энгельса в марксистское учение был более весомым, чем обычно думают. Зажиточный сын немецкого текстильного магната, Энгельс десятилетиями упорно трудился в Манчестерском отделении фирмы "Энгельс и Эрман", чтобы заработать достаточно средств для содержания своего соратника (Энгельс всегда посылал Марксу деньги. Когда он, в конце концов, оставил свой семейный бизнес, то назначил Марксу ежегодное жалованье в 350 фунтов стерлингов. Эта сумма в несколько раз превышала средний доход семьи в то время. Но для Маркса это было мало, поскольку он всегда ухитрялся расходовать больше той суммы, которую получал от своих благодетелей). Энгельс был неутомимым публицистом. Именно он предложил назвать их сообща составленное "исповедание веры" "Коммунистический манифест". Когда Маркс, наконец, после бесчисленных отсрочек, сумел завершить первый том величайшей работы всей своей жизни под названием "Капитал", Энгельс быстро продавал его повсюду, взяв на себя труд написания десяти разных обзоров книги. Он также завершил второй и третий тома этого обширного труда, превратив разрозненные заметки Маркса в более или менее последовательное изложение аргументов. Что еще важнее, в своем труде 1844 года под названием "Наброски критики политической экономии" Энгельс отчетливо изложил многие ключевые положения того учения, которое мы с тех пор стали называть марксизмом. Прежде всего, он сформулировал тезис о том, что эволюция капитализма с неизбежностью приводит к беспощадной конкуренции между капиталистами, а также к обнищанию и дегуманизации большинства населения. Сам Маркс называл этот труд "гениальным произведением" и в своих последующих трудах опирался на многие его ключевые аргументы.

Аргументация Муравчика имеет две стороны. Подобно многим другим комментаторам, освободившимся от заблуждения, он приводит отрезвляющую летопись заблуждений и преступлений социализма. Он напоминает нам, если мы все еще в этом нуждаемся, о той ключевой роли, которую "уничтожение реакционных рас" (Маркс), "истребление" врагов (Ленин) всегда играло в "реально существующем" марксизме. Муравчик также возвещает нам радостную весть о том, что рассвет, наконец, наступил; что мы, в конце концов, проснулись после долгого сна под названием "социалистическая утопия". Трудно спорить с первой частью его аргументации. Но как быть со второй? Конечно, немаловажно, что Советский Союз распался, а его последний лидер Михаил Горбачев недавно признал, что коммунистические притязания на экономическое развитие были "чистой воды пропагандой". Пожалуй, не менее существенно и то, что нынешний британский премьер Тони Блэр вел свою избирательную кампанию под лозунгом "Лейбористы - партия бизнеса". Но я не могу не относиться к вести о смерти социализма с известной долей скептицизма. Во-первых, тот факт, что данная идея оказалась полностью дискредитированной, еще не делает ее беспомощной. Извращенная суть человеческой природы проявляется в том, что дискредитированные идеи зачастую оказываются наиболее успешными. Во-вторых, я не вижу убедительных подтверждений аргументу о том, что люди готовы выбросить в мусорную корзину истории основополагающий тезис социализма, а именно - идеалы равенства. Колеса теории равноправия могут раскручиваться немного медленнее в либеральных, демократических странах, нежели в коммунистических, но они все-таки крутятся. Было бы приятно думать, что, оставляя позади самый кровавый век в истории, мы также оставляем в прошлом и те страсти, которые вдохновили людей на эту беспрецедентно кровавую бойню. Но история снова и снова учит нас, что жажда равенства - это одна из самых жестоких страстей. Вот почему я склонен согласиться с философом Дейвидом Стоувом, который считал "кровожадность" центральным элементом в психологии эгалитаризма. Социализм будет побежден лишь в той мере, в какой будет побежден эгалитаризм. Между тем, боюсь, что Стоув прав, когда говорит: "Только некоторые недалекие люди в настоящее время верят в то, что коммунизм мертв. Он не только не умер, но можно с полной уверенностью ожидать появления более великих и славных марксов, ленинов, сталинов, маоцзедунов, кимирсенов, полпотов, чаушеску, баадер-мейнхофов, светлых путей и всего остального".

Перевод Игоря Поспехина