В последние 12 лет все польские правительства сталкиваются с практически одинаковой динамикой изменения своей популярности в обществе. Вначале их рейтинг высок, что отражает надежды избирателей, только что проголосовавших за новое правительство - более компетентное, менее коррумпированное, более ответственное. Затем наступает некоторое снижение популярности - избиратели как будто удивляются, что правительство не выполняет своих обещаний. И наконец - резкое падение настроений в обществе и убежденность, что политики в очередной раз предали своих избирателей, изменили тем идеям, которые они торжественно провозглашали, и собственной программе.

Точно так же дело обстоит и сегодня. Недавние выборы в Сейм ознаменовались крупнейшим после 1989 г. триумфом "Союза демократических левых сил" (СДЛС), который завоевал почти половину депутатских мест в Сейме, - но уже через три месяца после выборов показатели популярности правительства Лешека Миллера ниже, чем были соответствующие цифры для правительства Ежи Бузека ровно четыре года назад.

Основная причина этого проста: очередные правительства - с большим или меньшим энтузиазмом - претворяют в жизнь программу экономических и социальных реформ, делая это вопреки желанию значительной части общества.

Почему же каждый раз повторяется одна и та же схема: политики обещают одно, делают другое, а люди чувствуют себя обманутыми? Потому что реформы должны быть доведены до конца, а макроэкономическую политику нужно проводить ответственно. Политики это, как правило, понимают, даже если в ходе предвыборной кампании и говорят нечто иное, тогда как значительная часть населения - не понимает (или не хочет понимать).

Рыночная экономика в Западной Европе основана на понятиях и механизмах, которые укоренялись столетиями: на частной собственности, контрактном и торговом праве, кредитах, которые нужно возвращать, банкротствах и т.д. Любое покушение на эти институты рассматривается как безусловное преступление.

Социалистические партии, которые в начале XX века целиком и полностью вписались в политическую систему Европы (то есть стали частью "истеблишмента"), повышали налоги, проводили национализацию, но, несмотря ни на что, основы рыночных институтов сохранились. "Тэтчеровская революция" для некоторых была шоком, но она при этом обращалась к разуму и пониманию собственных интересов различных групп общества, в том числе и наемных работников.

Многие избиратели голосовали за консерваторов, потому что им уже опостылело своеволие и беспредел профсоюзов, действия которых большинство британских граждан считало неэтичными и противоречащими интересам общества.

Многие польские политические группировки, в особенности правые, полагают, что госпожа Тэтчер может служить нам примером и образцом и что ее политику можно (и нужно) проводить в наших условиях. Я в этом не убежден. Дело не только в том, что преобразования в Польше и соседних с ней странах были несравнимо глубже, чем те, которые принесла с собой "тэтчеровская революция". Гораздо важнее тот факт, что британские демократические механизмы давно укоренились и их никто не подвергает сомнению: общество умеет ими пользоваться и вполне сознает, что именно в политике и экономике лежит в пределах возможного, а что - очевидная утопия. Полякам провести это различие значительно труднее. Неудивительно, что они чаще, чем жители Западной Европы, высказываются за утопию.

Легко доказать - и экономисты уже неоднократно это проделали (разумеется, в теории), - что наибольшую выгоду общество получает, когда полагается на законы (и вердикты) свободного рынка. Поэтому экономическая политика должна сводиться к охране свободной конкуренции и к тому, чтобы обеспечить всем гражданам одинаковые исходные возможности. Однако политики подвергаются давлению различных групп, которые стремятся обеспечить себе более благоприятные условия, чем у всех остальных.

Демократический механизм не ликвидирует давления групп, отстаивающих свои корпоративные интересы, - он лишь направляет его в упорядоченное русло. Каждые несколько лет мы идем на выборы, голосуя за то или иное правительство и его политику. Но если на выборах побеждает партия, которая намерена ввести закон или регламентацию, ставящие под угрозу наши интересы, мы стараемся не допустить осуществления ее программы.

Нет никакой нужды получать большинство голосов на выборах, чтобы эффективно разыгрывать свою партию на политической шахматной доске. Более того, чем менее многочисленна группа, чем более она сплочена и чем четче осознает свои интересы, тем выше может оказаться ее эффективность. Примером могут служить западноевропейские крестьяне, составляющие менее 5% от общего числа избирателей, - их влияние на экономическую политику Евросоюза и входящих в него стран несоизмеримо выше.

Чрезмерное выпячивание интересов какой-либо одной группы всегда идет вразрез с интересами большинства населения. По сути дела, каждая профессиональная группа, отрасль бизнеса, регион страны или даже возрастная категория имеет свои интересы, которые стремится удовлетворить. Они используют свои деньги, становясь спонсорами избирательных кампаний конкретных политиков; они используют свое влияние в СМИ, симпатии в других группах общества (кто, например, осмелится затронуть интересы пенсионеров?), а также свою роль "блокирующего меньшинства" на местных выборах и т.п. Нередко группы, лоббирующие корпоративные интересы, провозглашают демагогические лозунги, стремясь доказать, что их партикулярные интересы совпадают с интересами большинства.

Западные общества привыкли к подобным играм, понимают их следствия и знают, где проходят допустимые границы этих политических игр. При этом все отдают себе отчет в том, что действия групп, отстаивающих корпоративные интересы, могут угрожать демократии и экономической эффективности страны. А правительства, в свою очередь, имеют возможность принимать решения вопреки интересам этих влиятельных групп, опираясь на поддержку "молчаливого большинства" - граждан, которые понимают, что горластые лоббисты "решают свои вопросы" в ущерб интересам всего остального населения.

С другой стороны, в посткоммунистических странах политикам не удается завоевать поддержку большинства, которая могла бы противодействовать нажиму групп, борющихся за очередную "халяву", тогда как прорыночное лобби все еще не слишком влиятельно. Эта ситуация имеет несколько причин.

Прежде всего, структура общественных интересов уходит корнями в предшествующую систему. От социализма мы унаследовали крупные и неэффективные предприятия, ориентированные на внутренний или советский рынок, несколько неизменно убыточных отраслей (горнодобывающая и угольная промышленность!), слабое сельское хозяйство, в течение двух десятилетий (70-80-е гг.) получавшее от государства огромные субсидии, а также мелкие частные фирмы, существовавшие за счет недостатков и упущений социалистического потребительского рынка. В процессе реформ это наследие подвергается преобразованиям, а тем самым затрагиваются интересы групп, связанных с прежней структурой экономики. Эти реформы приносят свои плоды (сегодня страна в целом на 30% богаче, чем в 1989 г.), но отдельные группы могут испытывать ухудшение своего положения - субъективно, но также и объективно, как это происходит с безработными, крестьянами, работниками бывших госхозов.

Социальные преобразования зачастую означают, что некоторые группы лишаются своих (экономически не оправданных) привилегий. Последние коммунистические правительства в Польше полагали, что социальное спокойствие зависит прежде всего от доступности продовольственных товаров (главным образом мяса) по низким ценам. Поэтому сельскохозяйственную продукцию государство скупало у крестьян по сравнительно высоким ценам, а продавало покупателям - по низким. К тому же крестьяне получали кредиты, процентная ставка которых была ниже уровня инфляции, а иногда задолженность просто погашалась. Все это привело к катастрофическому финансовому положению государства в 1989 г., каковое и унаследовало правительство Тадеуша Мазовецкого. С точки зрения интересов всей экономики подобные дотации были патологией, к тому же имевшей под собой политическую мотивировку - страх перед массовыми забастовками. Однако выгоду из этой патологии извлекало крестьянство, и потому ее ликвидацию оно восприняло как ухудшение своей ситуации.

Преобразования начались с введения рынка, то есть реальных цен. Одновременно наступила либерализация внешней торговли, что позволило сравнить цены и издержки внутри страны и на мировых рынках. Рынок и свободные цены привели к разрушению мифов - например, о том, что польская горнодобывающая отрасль рентабельна, металлургическая отрасль производит самую дешевую в мире продукцию, а производительность сельского хозяйства выше, чем в странах Евросоюза. Тем самым были подорваны самые разнообразные интересы. В стабильных и более развитых странах приговор рынка - вполне убедительный аргумент. Его можно оспаривать, но обжаловать его невозможно. А вот в Польше это вполне возможно: значительная часть людей вообще не признает вердиктов рынка, по-прежнему рассуждая в категориях прошлой эпохи: "они это заслужили, потому что работа у них тяжелая" или "надо им это дать, потому что они в этом нуждаются".

Политики в Польше вынуждены считаться с тем, что в течение еще многих лет политика, которую они проводят, будет оставаться непопулярной. Чем быстрее и эффективнее будут идти реформы, тем выше риск возникновения напряженности в обществе. Это выглядит как парадокс, особенно болезненный для политиков, вышедших из кругов демократической оппозиции. Как можно проводить политику вопреки значительной части избирателей? Политики плохо чувствуют себя в подобном положении и пытаются справиться с этим различными способами.

Во-первых, они относятся к избирательным программам как к "красивым словам", которые после выборов уже ни к чему не обязывают. Иногда разрыв между программой и фактически проводимой политикой бывает огромен.

Во-вторых, правительство старается отвлечь внимание избирателей от процесса преобразований путем усиления политической напряженности.

В-третьих, политики стремятся приуменьшить достижения своих предшественников, чтобы лучше выглядеть на их фоне. Так происходит везде, но в Польше - в куда большем масштабе, чем в западных странах. Однако опыт показывает, что время, выгаданное за счет критики предыдущего правительства, обычно невелико, а очерняя прошлое, правительство может загнать себя в ловушку. Настроения в обществе, и без того не блестящие, падают еще больше, затрудняя выход экономики из кризиса. К тому же ожидания избирателей по отношению к новому правительству могут оказаться завышенными. Действительно, если его предшественники делали глупость за глупостью, то теперь достаточно просто их не делать, чтобы положение сразу улучшилось.

В-четвертых, правительство может попытаться опередить события, ускорив темп реформ. Так поступило правительство Ежи Бузека, который намеревался большинство реформ провести в самом начале своего срока, чтобы потом уже спокойно "почивать на лаврах". Как закончилась эта история, всем известно. Некоторые реформы были плохо подготовлены, царила атмосфера хаоса и постоянной импровизации, некоторые министры совершили непростительные ошибки.

В-пятых, правительство хочет, чтобы перемен было как можно меньше. Четыре года правления СДЛС в коалиции с крестьянской партией ПСЛ (1993-1997) пришлись на период благоприятной конъюнктуры. Можно было сделать очень многое, особенно в сфере государственных финансов, - провести хотя бы одну из реформ, с которыми пыталось справиться следующее правительство, сформированное коалицией "Солидарности" и "Унии свободы"; можно было приватизировать больше предприятий и сделать это лучше; можно было реструктурировать хотя бы угольную промышленность. Но коалиция СДЛС-ПСЛ решила, что чем меньше будет перемен, тем выше будет се популярность. Действительно, поддержка СДЛС несколько повысилась, но это ни к чему не привело - через четыре года левые проиграли выборы и оказались в оппозиции. Сегодня коалиция СДЛС-ПСЛ вынуждена делать то, от реализации чего в свое время отказалась.

Ни один из вышеперечисленных способов не обеспечил прочных политических успехов, поскольку все правительства - быстрее или медленнее - все равно продолжали осуществлять экономические и социальные преобразования или хотя бы мирились с тем, что преобразования идут сами собой. А это вызывало разочарование у тех групп, которые считали, что они теряют свои привилегии или что их интересы недостаточно защищены.

В нынешний состав Сейма вошли политические группировки, которые, по всей видимости, всерьез помышляют о том, чтобы повернуть вспять рыночные реформы и вступить на некий "третий путь" - я имею в виду "Самооборону" и "Лигу польских семей". У них немного шансов прийти к власти, разве что в случае резкого ухудшения общественно-политической ситуации. То, что сегодня они не пользуются поддержкой большинства избирателей, так или иначе все равно недовольных существующей действительностью, свидетельствует об обнадеживающих перспективах для польских реформ. Можно полагать, что большинство избирателей, пусть даже обманувшееся в своих ожиданиях и недовольное, считающее, что реформы принесли им лишь ухудшение их личной ситуации, по сути дела примирилось с мыслью, что они все равно неизбежны и что попытка затормозить их привела бы к еще большим трудностям.

Есть и группа тех, кто в результате реформ оказался в выигрыше. Они тоже испытывают разочарование, недовольство низкой эффективностью государства, разгулом коррупции, политическими склоками - но при это прекрасно понимают, что их интересы неразрывно связаны с преобразованиями. К вящему сожалению прорыночных политических группировок, численность этой группы растет пока еще медленно. Но когда-нибудь эта группа польского электората станет доминирующей. Быть может, это будет "молчаливое большинство", а может, и мощное прорыночное лобби.

Таким образом, пережить период социально-экономических преобразований оказалось гораздо труднее, чем можно было предполагать 12 лет назад, когда перемены в Польше только начинались. Единственное, что может радовать, - это то, что большая часть пути уже пройдена и мы видим "свет в конце туннеля". Этот свет - членство в Евросоюзе, то есть в клубе стран зажиточных и стабильных. И прежде чем мы выйдем из этого "туннеля", как политиков, так и большую часть трезво мыслящих людей ждет еще не один неприятный сюрприз. Но чем скорее мы пройдем завершающую часть пути, тем лучше. Быть может, лишь тогда начнет стабилизироваться наша политическая сцена, а избиратели будут руководствоваться более рациональными соображениями.

Журнал "Новая Польша". 2002