Золотой юбилей британской королевы Елизаветы II вновь всколыхнул затихшую было дискуссию о судьбах монархии в Европе. Помпезные и безвкусные торжества (других в таких случаях, похоже, не бывает) в сочетании с дополнительным выходным вызвали у сентиментальных британцев такой прилив маловразумительного умиления, что даже те, кто еще недавно явно не видел ничего доброго в монархических традициях Альбиона, забыл об этом, судя по опросам и публикациям, напрочь. Впрочем, амнезия эта скорее временная. Да и в эти дни и среди британцев, и среди жителей континента сохранились трезвые головы. Немецкий журнал "Шпигель", сохраняя верность репутации скептического и злорадно-аналитического издания, посвятил юбилейной дате английской монархини далеко не лицеприятную подборку материалов, общий смысл которой можно было бы кратко передать словами: "Пора, пора...". Среди публикаций статья английского публициста Кристофера Хитченса, работающего в настоящее время в Нью-Йорке.

---

Сохранение монархии в единственной влиятельной стране, в которой она еще царит (вряд ли это, правда, подходящее слово), всегда было связано с шизофреническими настроениями: люди должны принимать монархию всерьез, хотя в то же самое время им ясно, что она - в сущности - абсурдна.

Просветитель Томас Пейн, один из основоположников американской демократии, утверждал, что определение главы государства по принципу наследования столь же смешно, как если бы по тому же принципу назначали, скажем, врачей. В одни времена это явное противоречие более очевидно, в другие - менее.

В этом году британская королевская фамилия решила погасить целое десятилетие кошмарных публичных скандалов юбилейными торжествами по поводу полувекового правления Елизаветы II. Вместо этого пока что получается год с двумя похоронами и без свадеб: ушли королева-мать и сестра королевы, а обновления династии не произошло.

Уже один тот факт, что будущее монархии стало предметом открытой дискуссии, вызвал бы удивление наших родителей, не говоря уж о наших дедах. Факт этот озадачивает даже рассудительных республиканцев. Настрой этих дебатов может колебаться, но это не меняет ничего в том основополагающем обстоятельстве, что британская монархия столкнулась с двумя кризисами. Первый из них обусловлен политическим развитием, второй вызван самим королевским домом.

Что касается первого, институционального кризиса: Великобритания, все еще цепляющаяся за псевдоним "Соединенное королевство", превращается в государство иного рода. Она все больше движется в сторону федерации, не желая себе в этом признаваться. Автономия Шотландии, Уэльса и Северной Ирландии, получивших при Тони Блэре собственные парламенты, зашла так далеко, что в Англии следствием этого стало появление выраженного национализма.

Политические следствия этого процесса неизбежно носят республиканский характер, поскольку ни одна из династий не может претендовать на то, чтобы представлять все британские регионы. Назрела необходимость принятия конституции, гарантирующей основные права. Понимание этого принимает все более широкий характер, однако монархия в конечном итоге является для этого препятствием.

К тому же британские законы должны быть приведены в соответствие с европейскими стандартами. Скажем, Европейская конвенция прав человека запрещает любую дискриминацию на основе пола, религии или расы. Однако пост главы государства в Британии доступен лишь лицам, происходящим по мужской линии от определенной семьи, а также готовым принести клятву, что не примут католичества и не вступят в брак.

Единственный полезный момент монархии заключается в сохранении своеобычного образования под названием "Содружество наций", объединяющего бывшие колонии в неформальный и нестрогий альянс. Сохранение этого комичного клуба в значительной мере зависит от личности нынешней королевы. Трудно представить себе, чтобы принц Чарльз придал этому - или какому другому - собранию то, что Макс Вебер называл "харизматической авторитетностью".

Дело в том, что наследник трона олицетворяет собой второй кризис британской монархии, порожденный ею самой. Европейские династии и прежде сталкивались с проблемами оттого, что производили на свет слишком много принцев и принцесс, слишком много наследников и претендентов на трон. Даже верные монархисты путаются, когда надо быстро сосчитать, сколько же королевских отпрысков дома Виндзоров бродят теперь по земле.

Однако остановимся на этом мужчине среднего возраста и его двух сыновьях: принц Чарльз преждевременно состарился уже оттого, что ему выпало слишком долго нести чрезвычайно невеселую службу: ждать, пока помрет его мать. Энтузиазм по поводу его восхождения на престол, прямо скажем, невелик. Энтузиазм по поводу его многолетней пассии Камиллы Паркер Боулз также не переполняет сердца. Было бы серьезной, хотя и в первую очередь - эстетической ошибкой, если бы он воспользовался нынешним всплеском симпатии для того, чтобы узаконить свои с ней отношения.

Есть еще два молодых человека: принц Уильям, внешностью напоминающий свою покойную мать, вызывающую такую симпатию, а также принц Гарри, сильно похожий на капитана Джеймса Хьюитта, любовника своей покойной матери, вызывающей такую симпатию.

Принц Гарри слишком юн, чтобы высказываться по поводу того, как его семейству стоит править Британией. Принц Уильям также юн, но он уже подал ясные сигналы бедствия. Он дал понять через своих друзей журналистам, что он не хочет принимать пост монарха. Более того - не желает, подобно своему отцу, тратить свою жизнь на то, чтобы ожидать своей очереди на выполнение этой обязанности.

Это решение, лишенное амбиций и очень человечное, легко понять: парню нетрудно догадаться, что монархия разрушила жизнь обоих его родителей. Придворные надеются, что правление Чарльза будет недолгим или его удастся избежать вовсе, чтобы перейти сразу к харизматическому наследнику. Нежелание Уильяма приносить себя в жертву грозит обвалом всему монархическому сооружению.

Итак: по сути своей монархия неизлечимо абсурдна. Лишь на время псевдомагические эффекты монархии могут скрыть эту абсурдность. И даже если во время юбилейных торжеств может возникнуть именно такое впечатление, мы все-таки явно живем не в магические времена.

Перевод Сергея Ромашко
Der Spiegel, 2002, #22